Непридуманная сказка (СИ) - Перепечина Яна - Страница 51

Почему-то Олеська никому ни о чём не говорила. Наверно, это ты запретил ей... Но утаить рвущееся наружу счастье она не смогла. А ещё она сфотографировала тебя. Я нашла эту фотографию у неё в записной книжке. И на ней точно ты. Я уверена в этом...

И Маша... Маша тоже скрывала тебя ото всех. Только вела дневник. Ты об этом не знал, да? Поэтому и не забрал?.. Или не нашёл? Хотя мог бы, правда? Ведь у тебя и ключи от их квартиры наверняка были. Думаю, Машка тебе их дала... Это было очень удобно: её семья уже на майские праздники на дачу перебирается. Дома им всем тесно, народу полна коробочка. А дача близко от Москвы. Вот они каждый год по пять месяцев там и живут. Так что вам с Машкой никто не мешал встречаться у неё…

Тебе, наверное, нелегко пришлось. И как ты только умудрился никому из нас на глаза не попасться? Ни с Олесей, ни с Машей? Просто чудеса ловкости! – Саша почувствовала, что голос её пополз вверх, грозя сорваться на истерические выкрики, и усилием воли взяла себя в руки, снова заговорив медленно и негромко:

- А я на Машин дневник наткнулась, представляешь? И там всё про тебя написано. Её ты тоже замуж звал и просил родить детей. Это у тебя пунктик такой, да? Ты маньяк?

- О чём ты? – наконец повернулся он к ней и с тревогой в голосе уточнил:

– Что за Олеся? Что за Маша? Санечка, ты плохо себя чувствуешь? У тебя, наверное, грипп начинается. Сейчас ведь уже эпидемия в разгаре. Пойдём обратно, и я уложу тебя в постель, а потом сбегаю в аптеку, куплю лекарства…

- Я не больна, Виталий! Увы, я не больна. Хотя предпочла бы вообще сейчас умереть. Господи... Господи... - она помолчала, беря себя в руки и спросила:

-  За что ты их?

- Да о ком ты, Саня?!

- Не ври, только не ври мне. Я совсем с ума сошла, наверное, но, даже зная, что ты убил как минимум двоих, я пытаюсь тебя оправдать. Но не ври мне, пожалуйста. Ты ведь знал их, ты ухаживал за ними…

Она говорила с трудом. Так было с ней только однажды в жизни, когда, ещё учась в школе, она очень сильно заболела и лежала в бреду, а мама сидела над ней днём и ночью и боялась отойти. И вот тогда, очнувшись через два дня, она говорила именно так: через силу, будто жизнь уже уходит, уже почти ушла из неё.

- А я ведь на других думала!.. Почему?! Ну, почему же ты маньяк?! – еле слышно прошептала она и села на обледеневшую лавочку, так глубоко ушедшую в снег, что колени Саши оказались почти на уровне лица.

Виталий глубоко вздохнул, опустился рядом и покачал головой:

- Ты не права – я не маньяк. И ты права – да, я виноват в их смертях… С Олесей и Машей я был знаком. Это верно. Только третью, как её, Наташу, что ли, я не знал почти, не успел с ней толком познакомиться. Она куда-то исчезла.

- Но раз не маньяк, тогда за что ты их? Я не понимаю, я совсем ничего не понимаю. Неужели я так абсолютно, так фатально не разбираюсь в людях?! Ты же такой умный, добрый, славный…

- Я просто не смог пройти мимо, - горько ответил он и посмотрел вдаль, через реку.

- Мимо чего?! – взвилась Саша. – Они что, государственные тайны на Запад продавали? Или наркотой приторговывали? Или открыли притон? Или занимались продажей органов? Или… - Она задохнулась от эмоций и замолчала на миг.

- Ты почти права, Саня. Они… Вернее, она, Олеся…

- Что?! Что, Олеся?! – Саша понимала, что надо помолчать, выслушать, но не могла остановиться. - Она, знаешь, какая была? Весёлая, добрая, да, резковатая немного, но очень, очень хорошая. Она собак любила. Однажды подобрала щенка на улице, грязного, больного, блохастого… Олеся его вылечила, ночами с ним сидела. Потом этот щенок у них долго жил, превратившись в здоровущую псину, и вот только недавно умер от старости. А Олеська за ним до последнего ухаживала!..

- За собакой ухаживала, а родного сына бросила, - глухо прервал её Виталий.

Саша осеклась на полуслове и безумными глазами уставилась на него:

- Что-о?! Какого такого сына?! Что ты несёшь, Виталь? У неё не было детей!

- Ты знаешь, Санечка, как тесен, как невероятно тесен наш мир? – Виталий говорил еле слышно, будто спазм сжимал горло и не давал звукам вылетать. – Прошлой зимой, в конце февраля, я приехал к нашей Валентине Павловне, привёз лекарства, которые были им срочно нужны, ну, и всего остального, по мелочи. Валентину Павловну не застал. Она была в инфекционном корпусе, а мне очень надо было с ней поговорить. Вот я и бродил по парку, ждал, когда выйдет. И услышал…

Московская область, февраль 2002 года. Виталий Незнамов

На скамейке за корпусом роддома сидела полная девушка, две другие стояли рядом. Все трое курили, и Виталий с неудовольствием покосился на них: он не любил курящих женщин. Была оттепель. Ноги вязли в сыром снегу, и ему пришлось, неловко балансируя, пробираться по доскам, накиданным чьей-то заботливой рукой через огромные лужи, разлившиеся между корпусов. И никуда с этой шаткой тропы он деться не мог. Так и шёл, чувствуя себя канатоходцем без страховки и невольно слыша слишком громкий разговор девиц.

Одна из них, рыхлая брюнетка, равнодушно спросила, глядя куда-то в сторону и выпуская кольца дыма из неровно накрашенного рта:

- То есть ты уже точно решила, Олесь?

- Я тебе об этом ещё пять месяцев назад сказала, как только узнала, что залетела! – раздражённо ответила ей сидящая на скамейке. – И нечего меня отговаривать!

- Да кто тебя отговаривает?! Мы с тобой полностью согласны. Если б ты решила его оставить – тогда б отговаривали. А сейчас зачем? Молодца, всё верно решила, – примирительно проговорила третья, химически кудрявая и пергидрольно блондинистая. Её ярко-белёсую голову Виталий увидел ещё издалека. – Правильно ты делаешь. Кому ты будешь с довеском нужна? И так-то вон никто не клюёт… Скоро в тираж выходить, а так никого и не охомутала.

- Ну, спасибо, Овражкова! – возмутилась та, которую называли Олесей.

- Всегда, пожалуйста, - огрызнулась девица.

- Да ладно, Маш! Сама такая же, - примирительно буркнула брюнетка и выпустила в тоскливое февральское небо длинную струю дыма.

- И ты тоже, Наташка.

- И я тоже, - легко согласилась та, - сейчас разговор о другом. Короче, от пацана ты стопудово отказываешься?

Виталий, который благополучно добрался до более-менее твёрдого берега, услышав об отказе от ребёнка, замер и тихо встал за толстым стволом ближайшей сосны. Теперь он слушал уже специально. И не мог уйти.

- Да, - поморщилась Олеся, - лучше б, конечно, аборт сделала. Уже бы полгода назад была свободна, а тут помучиться пришлось. Да кто ж виноват, что почти до четырёх месяцев никаких признаков не было? Я и подумать не могла.

- Да слышали уже мы эту песню, Ермохина, знаем. Не заводи снова…

Пергидрольная блондинка наклонилась и вытащила из пакета, стоящего у неё между ног, три бутылки пива:

- Хотите, девы?!

- О, Машка, красавица! Я уж тут за эти дни чуть не засохла вся, – оживилась Олеся и радостно схватила протянутую бутылку. – Не отпускают ведь домой, гады. Всё надеются, что я пацана не брошу. Олухи! Десять раз им уже объясняла всё: не нужен он мне, заберите и дайте мне жить спокойно! Так нет. Представляете, ещё одна стала ходить. Говорит, из детского корпуса. Всё меня уговаривает, плачет прямо: «Ах, Олесечка, бедная девочка! Что ж ты делаешь-то? Ведь жалеть будешь!» - Олеся противно заблеяла, изображая, как понял Виталий, Валентину Павловну. Горячая злость заполнила его целиком и мешала дышать. Коротко, но сильно ударив кулаком по стволу дерева, он жарко выдохнул и снова замер. Девицы продолжали разговор.

- Это она мне, представляешь? Я буду жалеть! Ха! А кто меня пожалеет? Этот, - она нецензурно выругалась, - мой?! Да он уже и думать обо мне забыл. У него с лета, после меня уже Катька, Сонька, Вика и Оксанка в пассиях побывали. И это только с нашего рынка!

- Ладно, Олесь, не начинай! – поморщилась та, которую называли Машей. - Пацан хоть здоровеньким родился?