Сон Лилии
(Легенды и сказки) - Любич-Кошуров Иоасаф Арианович - Страница 20

— Ага! — сказал он, встал и протянул к скомороху руку и тихо пошевелил губами.

Бедный скоморох!

Он успел только крикнуть:

— Вот так фокусник!

И стал комаром.

Раз как-то на ярмарке ему пришлось видеть фокусника, превращавшего платок в голубя. Теперь ему показалось, что и с ним совершается нечто подобное.

Затем он потерял сознание; как объяснял он после, душа его не могла вместиться как следует в теле комара и от того, вероятно, случился прилив крови к голове, что и вызвало обморок.

В таком бессознательном состоянии колдун посадил его на свою книгу и… захлопнул книгу…

Комар превратился в небольшое пятнышко темно-серого цвета: его совсем расплюснуло книгой.

Тут собственно и начинается самое интересное.

Колдун капнул на пятнышко чем-то из синей склянки, стоявшей на столе, и полученной смесью написал в своей проклятой книге новое заклинанье.

— Сиди ж, — сказал он.

И сейчас в нем еще не улеглась злоба на скомороха. Будто не в бумагу, а в самого живого скомороха ткнул он пером, когда поставил точку.

Только и осталась от скомороха клякса да несколько непонятных слов…

Заклинание было в одну строчку.

По свойству заклинания скомороха можно было вызвать к жизни опять, прочитав заклинание наоборот, справа налево. Так оно и вышло много лет спустя…

Однажды колдун открыл книгу и разыскал место, где он при помощи своего дьявольского искусства сделал из живого человека сначала комара, а потом чернила.

— А ну-ка, голубчик!

Он прочел заклинание медленно, слово за словом, начиная с последнего слова. Заклинание исчезло. Вместо него по книге ползал комар… Через секунду комар стал скоморохом.

Как двадцать лет назад, скоморох отдул щеки и поднес к ним кулаки.

Однако, увидев себя на столе, да еще на книге, он живо соскочил на пол, успев все-таки на лету, прыгая со стола, хлопнуть по щекам кулаками.

Нужно сказать, что он никогда ни при каких обстоятельствах не терялся и был верен себе.

Он подумал только:

— Если я очутился на столе, то не я в том виноват, а он, потому что для чего было делать из меня комара?

И сейчас же мелькнула у него другая мысль:

— Дурак я был, что не сел ему на голову.

О своем превращении в комара он хорошо помнил. Все же, что произошло после, было для него темно, как ночь. В памяти осталось лишь одно: как только стал комаром, то сейчас же и потерял сознание.

— Ну, и лысина же у тебя, дедушка, — сказал он колдуну.

Колдун погладил лысину; на скомороха он глядел исподлобья.

— Вот что, — заговорил он, — ты мне нужен. Покамест ты сидел тут (он шлепнул рукой по книге), я писал да писал. Я все хотел выудить у себя из головы что-нибудь этакое, такое… Да. И выудил. Это сидело, должно быть, на самом дне… должно быть, тут…

И, занеся руку над головой, он согнул указательный палец крючком и стукнул в темя.

— Хорошая штука, — продолжал он, поскребя ногтем в голове, — очень хорошая. Я и сам не догадывался сначала, что это там ворочается. А это как раз и было, что надо. Ты когда-нибудь плакал?

— Нет, — сказал скоморох.

— А видел когда-нибудь; как люди плачут?

Скоморох выпрямил один палец на правой руке и схватил его около кончика двумя пальцами левой.

— Во, — сказал он, показывая колдуну этот кончик, — во… какие бывают слезы. С орех!..

— Эге! — воскликнул колдун, — это мне и надо! С орех?

— С орех.

— А знаешь ли ты, что некоторые слезы весьма легко превратить в алмазы? Я, я тут…

При этом колдун снова, на этот раз уже не одним указательным пальцем, а всеми пятью стукнул себя в темя и, вскинув потом глаза на скомороха, подмигнул ему.

— Тут, брат откопал. Она у меня, как шкаф, и Бог знает, что там еще напихано! Слушай. Я знаю, что ты хороший скоморох и можешь рассмешить кого угодно. Но если, не взирая на все твои штучки, плачущий человек все-таки будет плакать, то всякая его слеза может быть обращена в алмаз. Я до этого додумался. Я могу… И я уже кое-что сделал над тобой. Как только ты увидишь, что человек, хоть ты кол ему на голове теши, плачет, только подумай про меня и сейчас слезы его станут алмазами. И тогда снеси ты их хоть к часовому мастеру, хоть к золотых дел мастеру — никто не догадается, что это слезы, а не алмазы. Вот что! Только имей в виду: три четверти всех алмазов ты должен принести мне.

— Ладно, — сказал скоморох и ушел.

А колдун опять склонился над своей книгой и заскрипел по ней пером, ни дать, ни взять, как коростель в траве.

Через месяц скоморох вернулся.

Он теперь совсем не походил на прежнего весельчака и балагура… Он вынул из-за пазухи небольшой кисет и положил его на стол перед колдуном.

— На, — произнес он тихо.

^{Он вынул из-за пазухи небольшой кисет.}

Колдун схватил кисет и встряхнул. Послышался слабый звон и стук, будто кисет был полон бусами, четками и камешками…

Что-то больное, мучительно-тоскливое зажглось горячим огнем в лице скомороха. Бледные губы полуоткрылись. Казалось, он вскрикнет от боли. Словно была в нем какая рана, и раны неосторожно коснулись.

Быстро поднял он руки и закрыл уши ладонями. Сквозь боль и муку в глазах загорелась мольба.

— Не нужно, — заговорил он, — не нужно! Зачем их так? Ведь это слезы. Они, — как живые… Может, им больно. Я не могу слушать, как они стукаются друг о друга.

И, отняв руки от ушей, он прижал их к груди. Казалось, тут, в груди и горела у него рана.

— Я измучился, — продолжал он, — возьми их все. Только не показывай мне…

Он отдал колдуну все алмазы. И спросил:

— Зачем они тебе?

Колдун объяснил. Алмазы он намеревался всыпать в золотую побрякушку и подарить побрякушку сыну одного короля в день его именин.

После этого объяснения скоморох опрометью бросился вон от колдуна.

А колдун отправился к королю.

Он одел свой парадный костюм: остроконечный колпак из цветной бумаги и черный длинный балахон с широкими рукавами. На колпаке у него были налеплены звезды из сусального золота, и тоже звезды, только не из сусального золота, а из желтого сукна были нашиты на балахоне.

В руки он взял палку, загнутую на одном конце в виде бублика и такую длинную, как кочерга…

Ему стоило только пробормотать одно из своих удивительных заклинаний и сейчас же бублик на конце палки превращался во что ему было угодно: в бублик — так в бублик (уж в настоящий только что испеченный бублик), в калач — так в калач, в крендель — так в крендель.

Он всегда брал эту свою палку с собой в дорогу.

Обыкновенно он ходил пешком, но когда чувствовал усталость, то садился верхом на палку и ехал на ней как на настоящей лошади…

Когда ему приходилось проезжать на палке через какую-нибудь деревню, за ним вприпрыжку бежали мальчишки и кричали:

— Во!

А бродившие по улице индюки, индюшки, петухи и куры и сидевшие на заборах, плетнях и крышах изб вороны, воробьи и галки разлетались и разбегались куда глаза глядят. И потом начинали отряхиваться и чистить перья.

Вороны при этом хрипло и как будто не своим немного сдавленным голосом каркали:

— Кра-кррр-кра.

И так колдун отправился к королю.

Король сидел в своем дворце на балконе и пил лимонад со льдом.

— Погляди-ка, — сказал он одному из придворных, — что это там за лесом взметались галки; уж не колдун ли ко мне едет?

Король знал колдуна очень давно и любил с ним играть в шахматы.

Шахматы и шахматные доски у короля были всех сортов: золотые, серебряные из драгоценных камней и между прочим и обыкновенные костяные.