Новая эпоха (СИ) - Боровикова Екатерина "Копилка" - Страница 32

— А больно? — Пискнул нечистик.

— Конечно, больно. Я ещё с огромным удовольствием хохотать над твоим горем буду.

Странники подошли к воротам в полдень. Это не был караван из Житомира — двоих мужчин и женщину дежурные видели впервые.

Карточки оказались красными. Причин не доверять Бабе-Яге у приреченцев не было, поэтому о том, чтобы пустить чужаков в поселение, даже речи не шло. Кроме того, следуя инструкции, вызвали подмогу — нескольких дружинников. Обычно на странников с красными карточками приходили посмотреть оба силовика, но сегодня воевода принимал у детей экзамены, поэтому пропускной пункт посетил только участковый, Олег Буревич. Милиционер не очень любил общаться с чужаками из группы риска, но служба есть служба.

Путники особо и не рвались за частокол. У них была какая-то тайная важная миссия, связанная с длительным походом сквозь «Царство Теней», и они просили лишь временный приют на сутки — отдохнуть, помыться, пополнить запас продуктов и воды. На обмен предлагали серебряные украшения, которые в современном мире ценились за способность противостоять гипнотической силе нечисти, и кое-какие мелочи, вроде батареек и семян. Приреченским детям и женщинам прийти не разрешили, хотя некоторые из них активно любопытствовали, а вот мужчины привезли хлеб, овощи, колбасы и кое-какие лекарства. Поскольку странники выглядели довольно потрёпанными жизнью, плату с них взяли чисто символическую.

В принципе, в незнакомцах не было ничего необычного. Но Буревич всё же ощущал какое-то смутное беспокойство, поэтому решил отложить дела, запланированные на сегодняшний день, и остался на пропускнике вместе с дружиной. Несколько часов пристального внимания к чужакам, и участковый, наконец, понял, что не давало ему спокойно уйти отсюда.

Он толком не мог рассмотреть женщину, вернее, молодую девушку. Незнакомка всё время куталась в ветхую шаль, прятала лицо и молчала. По тому, как обращались с ней спутники, казалось, что девушка — общая жена. Предполагаемые мужья ревностно следили, чтобы она не открывала лицо и покрикивали, когда молчунья слишком близко подходила к приреченцам. Становилась понятна красная карточка — вряд ли девушка по собственному желанию делила постель с двумя мужчинами, а рабство в Приречье категорически осуждалось. Несколько раз сельчане даже сбрасывались, выкупали у пришлых торговцев детей и принимали их в семьи. Взрослых освобождать не пытались — на всех человеколюбия, серебра и продуктов не напасёшься.

Но как ни старалась незнакомка, у неё не получалось выглядеть человеком со сломленной волей. Олег на таких за последнее десятилетие насмотрелся: сгорбленная, разочарованная жизнью спина, замедленные, какие-то равнодушные движения, мёртвый взгляд и при этом суетливо-паническое поведение при выполнении приказов хозяев. Глаз Буревич не видел, но всё остальное вязалось скорее, с королевой, чем с невольницей — гордая осанка, плавные жесты и спокойствие.

Возможно, они из матриархальной секты, которая, по слухам, существовала где-то на севере Германии. Тогда и двое мужей получили бы объяснение. Вот только в матриархальной семье мужчины бы жались по углам, а жена на них бы покрикивала. Здесь же наблюдалась обратная ситуация. Из-за несоответствия поведения мужчин и женщины чувствовалась какая-то фальшь.

Хотя Вырай основательно перемешал и изменил человеческие традиции, мораль и верования. Возможно, где-нибудь в Австралии именно такие отношения между полами считались теперь нормой.

Так успокаивал себя Буревич, и всё равно чувствовал дискомфорт. А ещё девушка казалась ему смутно знакомой.

Жители Приречья продались за час и уехали. На пропускном пункте остались лишь дружинники, дежурные и Олег. Гости, сложив покупки в потрёпанные рюкзаки и спортивные сумки, ушли в баню — мыться.

— Видал, Ляксандрыч, какой разврат? — Антон Костенко, один из сегодняшних дежурных, подмигнул и закурил. Самокрутка сизо дымилась — видимо, махорка отсырела.

Участковый неопределённо угумкнул. Его не оставляло в покое ощущение, что он что-то упускает. А бывший алкоголик не успокаивался:

— Если бы моя Тамарка второго мужика завела, я бы убил. И её, и мужика. А они вона, втроём мыться пошли.

Костенко не пил уже одиннадцать лет. С тех пор Тамара ходила по деревне с поднятой головой — её муж в трезвом виде оказался рукастым и хозяйственным. Конечно, постоянные возлияния в Старой Эпохе не прошли бесследно, Антон подорвал здоровье и часто заходил к знахарке за печёночным сбором, но это была ерунда.

А ещё у Костенко был талант замечать мелочи, и Олег иногда обращался к нему за «свежим взглядом».

— Вот, не могу понять, что меня в этих людях царапает. Особенно в девушке.

Антон затянулся, сплюнул попавший на язык табак и протянул:

— А я думал, мне показалось.

— Что?

— Да так… Они говорили, по Выраю уже месяц идут, с перерывами. Много где побывали. Мужики наши и так, и этак новости выпытывали, но те молчат, мол, тайное дело у них, не могут о маршруте рассказывать. А значит, и о том, что на этом маршруте происходит.

Олег покачал головой:

— И? Они и вправду могут быть заняты очень важным для них делом. В каждом поселении свои проблемы.

— Я не об этом. Мордашку девки рассмотреть так и не смог, а вот ноготки у неё аккуратные, ровненькие. И руки чистые, холёные. Как, если они месяц по Туману шастают?

Буревич задумался. Сам он на руки не глядел, но Костенко не верить смысла не видел. И всё же этого было мало.

— Не то, Антон Климович. Может, у неё маникюрные принадлежности с собой.

Костенко пожал плечами и отошёл. А Олег с трудом справился с желанием заглянуть в окно бани — мучило его ощущение, что внутри можно увидеть что-то очень важное.

Марина с трудом открыла покосившуюся калитку и зашла во двор, в котором отовсюду выглядывала разруха. Не та, что обусловлена нищетой, а другая — неряшливая. Ржавые вёдра, сломанные грабли, прохудившиеся кастрюли, какие-то тряпки, останки телевизора, холодильник без дверцы — хозяева совершенно не заботились о чистоте окружающего пространства. Молочай, крапива, лопухи давно вытеснили интеллигентные растения — складывалось ощущение, что здесь никогда не косили.

Деревянная хата угнетала облупившейся с брёвен краской, крышей, поросшей лишайником и давным-давно немытыми окнами.

— Эй, есть кто дома? — Марине очень не хотелось заходить в избу. Она помнила, как выглядело внутреннее убранство одиннадцать лет назад, и была уверена, что с годами там стало только хуже.

Приоткрылось окно, высунулась лохматая седая голова:

— Чё надо? Мы отдыхаем, вали отседова!

— Здравствуйте, Маргарита Леонидовна.

— Ой, Мариночка! — Резко сменила тон женщина. — Сейчас, сейчас я к тебе выйду! Уж прости, не прибрано у нас!

Колдунья испытывала к Марушкиным брезгливость, смешанную с недоумением. Во-первых, она до сих пор не могла понять, как можно было не заметить, что в теле родной дочери совсем другая личность и жить с поддельным ребёнком многие месяцы бок о бок. Марина была уверена, что уже её-то покойная мама почувствовала бы подмену в первую же секунду. Во-вторых, Марушкины не бросили пьянствовать после Катастрофы. И им было плевать на то, что нечистая сила давно проредила ряды местных алкоголиков.

В-третьих, одиннадцать лет они рыдали на публику, размазывая по опухшим лицам слёзы — как же, любимая доченька уехала перед самым концом света и сгинула где-то в Вырае!

Самое поразительное, что их в Приречье жалели, подкармливали и даже помогали по весне засеять чахлый огород. А ещё Марушкины работали — периодически мыли помещения на пропускном пункте, так что считаться бесполезными членами общества не могли.

Маргарита выскочила во двор, суетливо приглаживая стоящие дыбом волосы. Она побаивалась одноклассницу дочери, но с каким-то детским упрямством всегда подчёркивала, что Марина — лучшая подружка исчезнувшей Иры. А значит, деточка, лапочка и Мариночка.