Да, Босс! (СИ) - Рей Полина - Страница 28

— Тогда самое время купить ему за его же деньги мозговынос.

— Это как?

— В бутик мы с тобой едем. Бельё покупать. Ну там, кружавчики всякие, шёлк, чулочки.

— Зачем? Ты думаешь, Левандовский прикажет мне в этой поездке устроить ему дефиле «жена без одежды»?

— Мало ли… готовой в этой жизни нужно быть ко всему.

— Хм.

— Никакого «хм». Собирайся, мы едем опустошать ближайшие магазины. Жаль я не взяла номер телефона Юры. Подкинул бы нас сейчас.

— Галка…

- Ну что? Если тебе достался Левандовский, я готова удовольствоваться его юристом. Знать бы, женат он или нет.

Она тяжело вздохнула, после чего отставила бокал с недопитым мохито и указала на дверь.

— Едем! У меня самое подходящее настроение для покупки развратного белья. И ты просто обязана этим воспользоваться.

Адам и сам не понял, как ноги принесли его в незнакомый дворик одного из старых домов в центре города. Остановился, пробегая глазами по всему, что его окружало. Скамейки у подъезда, детская площадка, ряды деревьев по всему ее периметру. И в этот утренний час здесь — только несколько мам и бабушек с детьми.

Он смотрел, как дети носятся по площадке — искренние, непосредственные, беззаботные. Пара малышей, пыхтя от стараний так, что изо рта вырывались облачка пара, пытались скатать из свежевыпавшего снега ком — наверное, чтобы сделать из него снеговика. Однако белый пласт был настолько тонок, что к кому, не меньше, чем снег, лип мусор и старые пожухлые листья. Но детям было все равно. Они умели находить удовольствие в самых простых вещах.

Детский смех разбудил в Левандовском что-то бередящее душу, почти забытое, старательно им запрятанное на самые ее глубины. Ему бы развернуться сейчас и уйти, но он продолжал стоять, прислонившись спиной к одному из деревьев. И впервые за много лет позволил себе вспомнить.

Вот он — семилетний мальчишка, первоклассник, очень гордый тем, что у него есть новое пальто, почти как у папы, в котором он чувствовал себя совсем взрослым. Эту обновку сшила мама — Адаму всегда казалось, что нет ничего, чего бы мама не умела. Часто он мог просто сидеть и, как завороженный, наблюдать, как из-под ее пальцев появляются разноцветные аккуратные ряды искусно сплетенной в узор шерсти — будущего шарфа или свитера. Или играть у маминых ног, пока она, напевая, строчила на машинке, создавая вещи, каких ни у кого больше не было. Адам всегда гордился своей мамой, не испытывая никакого сожаления, что львиная доля того, во что был одет — не купленная новая одежка, а сшитая мамой из старых отцовских вещей. Несмотря на то, что жили они достаточно скромно, Адам помнил первые семь лет своей жизни как очень счастливое время.

А потом мамы не стало. И вместе с ее уходом детства не стало тоже.

Отец замкнулся в себе, а Адам — в учебе. Особенно хорошо ему давалась математика. Арифметические задачи понять было гораздо проще, чем то, почему мамы больше нет.

— Ты кто? — ворвался в воспоминания звонкий детский голос.

Адам взглянул вниз — запрокинув голову, на него с интересом смотрел мальчик лет четырех, в синей курточке и белой вязаной шапке со смешным помпоном. Левандовский присел на колени, чтобы быть с ребенком примерно на одном уровне, и задумчиво потер переносицу, думая, как ответить на простейший, казалось бы, вопрос. На пальце бледным белёсым светом сверкнуло кольцо и, покачав головой, Адам честно признался:

— Я — дурак.

Ребенок посмотрел на него серьезно и сказал:

— Это — плохое слово.

— Ты прав, — улыбнулся Левандовский и протянул ребенку руку: — Меня зовут Адам. А тебя?

Маленькая детская ладошка нырнула в его огромную ладонь и Адам осторожно ее пожал.

— А я — Боря.

— Очень приятно, — ответил серьезно Левандовский.

— А ты откуда? — спросил Боря, с любопытством его разглядывая. — Я тебя раньше не видел.

Адам пожал плечами:

— Забрел… случайно.

— Мама говорит, что нельзя уходить далеко от дома одному.

— И это правильно. Но мне можно, я уже большой. — Левандовский поймал себя на том, что все ещё улыбается.

— Боря! — рядом раздался укоризненный голос и подошедшая к ним молодая женщина взяла мальчика за руку. — Не приставай к дяде. Извините, — обратилась она к Адаму. — Он чересчур общительный.

— Ничего, — ответил он, поднимаясь на ноги. — У вас чудесный ребенок.

— Спасибо. — Женщина чуть помедлила, а потом повернулась, чтобы увести сына. — До свидания.

— До свидания, — ответил Адам. — Пока, Боря.

— Пока, — ответил мальчик и помахал ему рукой на прощание.

Левандовский же смотрел, как они уходят и думал о том, так ли уж страшно иметь семью.

Да — потому что страшно терять.

И нет — потому что в детях продолжалась жизнь.

Не в фирме, которую ему даже некому будет оставить. А в тех, чье значение для себя отрицал много лет.

А ведь если бы у него были дети, он мог бы вместе с ними заново прожить то, чего был лишен. И мог бы дать то, чего не было у него самого.

А вместо этого он пошел и фиктивно женился.

Левандовский на мгновение представил Еву с ребенком — их общим ребенком — и понял, что эта картина не вызывает в нем отторжения. Напротив — захотелось вдруг, чтобы это было по-настоящему.

Может быть, ещё не поздно сделать из того, что началось как грубая сделка, то, о чем никогда не думал раньше.

Осталось только понять, что представляет из себя его… жена. Представляет на самом деле, а не под гнетом приказных решений и цифр с кучей нулей на конце. Ибо если мог ошибаться он — могла ошибаться и она. Но копаться во всем этом просто не было больше сил.

Гораздо проще было бы начать все заново. Что он и сделает в Кракове.

Сделка с Лучаком о продаже фабрики была заключена быстро. Поляк понимал, что больше тянуть нельзя, а Адам готов был платить прямо здесь и сейчас. Кроме того, предоставлял бывшему владельцу и дальше управлять своим семейным предприятием, если тот пожелает.

Осмотрев в сопровождении Евы свои новые владения и с удовлетворением отметив, что все содержится в достойном состоянии, несмотря на финансовые трудности Лучака, Левандовский тут же, под мерное шипение стекловаренных печей, подписал договор о покупке фабрики.

И на этом его миссия здесь была завершена.

Оставив Панова, который был для него не просто юристом, но и главным доверенным лицом, улаживать мелкие детали, Левандовский вышел вместе с молчаливо следующей за ним женой-секретаршей на улицу и глубоко вобрал в лёгкие влажный от прошедшего дождя воздух. Середина декабря в Кракове больше походила на позднюю осень на Урале — температура около нуля или чуть выше и дождь со снегом, образующие под ногами грязь и слякоть. Не самая волшебная атмосфера, зато вполне комфортная для прогулок.

Он не сказал Еве, на сколько дней они останутся в Польше. Прилетев сегодня ближе к полудню в аэропорт имени Иоанна Павла II на своём частном самолёте, в первую очередь Адам направился на фабрику — не столько потому, что ему не терпелось заключить эту сделку, сколько потому, что хотел покончить с ней как можно скорее. Чтобы теперь можно было сделать необычную для него вещь — оставить время на себя. И на стоящую рядом женщину.

Подойдя к арендованной «Альфа Ромео», Адам не спешил открыть перед Евой дверцу. Вместо этого он остановился и сказал, глядя куда-то вдаль:

— Ева… Мы оба знаем, что из себя представляет наш брак. И мне… жаль, что все вышло так. Вы, конечно, мечтали совсем не о такой свадьбе. — Левандовский поджал губы и, немного помолчав, добавил: — Но сейчас мне хотелось бы забыть об этом и устроить и себе, и вам небольшой отпуск. Будем считать это заменой свадебному путешествию, — он усмехнулся и повернулся к ней. — Хочу остаться в городе на несколько дней. Я снял жильё в центре и приглашаю вас его со мной разделить. Что скажете? Но прежде, чем ответить, — Адам предупреждающе выставил перед собой указательный палец, — вспомните, что у меня дурной характер и я не люблю отказов. Наши вещи уже дома, а до темноты ещё есть время прогуляться. Так что, каков будет ваш положительный ответ? — процитировав крылатую фразу, он насмешливо-выжидающе вздернул брови.