Да, Босс! (СИ) - Рей Полина - Страница 48

— Я тебе больше скажу — тебе пришлось бы меня выслушать, даже если бы тут пряталось десять Юриев Ростиславовичей и не только, — ответил Левандовский, заставив себя проигнорировать и ее сарказм, и ясное указание на то, что времени для него у Евы нет. — А сказать есть что. И спросить — тоже. — Он почесал котёнка за ушком и, решив не ходить долго вокруг и около, начал прямо с места в карьер:

— Сегодня состоялась презентация твоего друга Фогеля, которая, надо сказать, с треском провалилась. И меня просто замучило любопытство, чем так провинился перед тобой этот несчастный, что ты сбыла ему кошачью мочу в исполнении Этьена? — Адам усмехнулся и, покачав головой, добавил:

— А если серьезно — я понял, что все оказалось не так, как мне виделось и что катастрофически ошибся. Но до сих пор не могу понять, какого черта ты вообще связалась с Фогелем?

— А Вероника тебе об этом не поведала? Ну, о том, почему я связалась со «своим другом» Фогелем? Странно. Я думала, она сочинит ещё пару животрепещущих историй на эту тему. Представит тебе всё в каком-нибудь эдаком свете, а ты поверишь ей. Больше же тебе некого слушать и некому верить, не так ли?

Ева не смогла оставаться больше на месте, потому что если бы и дальше сидела, изо всех сил стараясь держать спину ровно, Адам бы заметил, как дрожат её руки. Ей осталось только подойти к окну и повернуться к Левандовскому спиной.

Значит, её план сработал — Фогель действительно пошёл на поводу своей уверенности в том, что она передаёт ему тот самый аромат, над которым Адам работал много времени. Хоть в чём-то она выиграла, проиграв при этом ни много, ни мало — а собственную жизнь, в которой когда-то был Адам. Или оставался в ней и сейчас? Ведь не просто же так он приехал? Или ему нужно было только услышать ответы на свои вопросы и ничего больше?

— Я связалась с Фогелем, Адам, совсем не потому, что мне солгала Вероника, рассказавшая страшные истории о том, что тебе грозит опасность. И уж конечно не потому, что желала от него денег или чего ты там успел себе напридумывать.

Голос Евы звучал устало, почти равнодушно — в противовес тому, что она на самом деле испытывала. Но больше она не имеет права верить в то, что всё может быть иначе. Потому что второго крушения своих надежд она больше не вынесет. И не спасут никакие подброшенные котята, щенята и бог весть кто ещё.

— Я связалась с ним потому что безумно, до какой-то сумасшедшей одури тебя любила. И так просто и безоговорочно бросилась тебя защищать в своей нелепой попытке сделать то, чего совершенно не требовалось делать.

Ева заложила руки в задние карманы старых джинсов и всё же нашла в себе силы повернуться к Адаму.

— Твоё «нелепое чучело» просто предприняло нелепую попытку защитить тебя от того, что на самом деле никакой опасности не представляло. И у меня для тебя плохие новости, Адам. Ты катастрофически не умеешь выбирать себе женщин.

Адам слушал Еву, испытывая очень противоречивый сонм эмоций: удивление, раздражение, сожаление и даже чувство, что его оскорбили.

Оскорбили — снова — простым предположением, что ему нужна защита женщины. И хотя он совершенно не понимал всей подоплёки истории и того, что наговорила Еве Ника, которую страшно хотелось немедленно придушить, ясно было одно: Ева ему не доверилась. Решила с чего-то, что он недостаточно мужчина, чтобы разобраться самостоятельно с любой опасностью. Предпочла подставить себя и угодить в ловушку, но не пойти к нему, чтобы предоставить решить возникшую проблему самому. Хотя, замерев сейчас в одной позе, и размышляя обо всем этом, Адам понимал, что, наверное, тоже не стал бы рисковать безопасностью Евы, если бы существовала хоть малейшая вероятность, что ей навредят. Но все же Ева была женщиной, а он — взрослым мужчиной и не нуждался в подобной защите, которая имела в итоге столь катастрофические последствия.

Адам удержался от того, чтоб не поморщиться, когда Ева сказала что «любила» его, употребив этот глагол в прошедшем времени, хотя ее слова больно резанули по сердцу. Как и усталый, почти безразличный голос. Но если Ева любила его так, как говорит, разве могло это все пройти без остатка? Он отказывался в это верить. И больше не хотел думать ни о каком самосохранении, согласно которому, быть может, стоило бы отступить и оставить прошлое — прошлому, где, видимо, отводила ему самому место Ева, когда говорила о любви как о чем-то минувшем. Но ему, который без нее вполне мог бы прожить, но попросту не хотел, и перетерпел столько боли, когда думал, что она предала его — ему уже не могло быть хуже, даже если сейчас она укажет ему на дверь. Гораздо страшнее — даже не попробовать ничего предпринять и жалеть потом об этом, как жалел теперь о том, что не дал ей вовремя высказаться.

— Во-первых, — начал он размеренно, решив ответить на все, что услышал, по порядку, — я никогда не верил Веронике. Я вообще никому, кроме тебя, не верил. И если бы, как уже говорил, не видел бумаги, которые ты передала, собственными глазами, никогда бы не поверил ничьим словам, Ева. Но я их видел. К несчастью, недостаточно четко, чтобы понять, что там не та формула, но достаточно ясно, чтобы понять какого рода эти документы. Мне жаль, что я не выслушал тебя тогда. Мне жаль слов о нелепом чучеле и требования убрать тебя, но в тот момент мне было так одуряюще больно от твоего предательства, что хотелось сделать также больно тебе в ответ. И я был уже просто не в силах слушать тебя, зная, что что бы ты ни сказала — это не отменит факта того, что я видел. Сам. — Левандовский поднялся с подлокотника и направился к Еве, старательно обдумывая следующие слова. Взвешивая их так тщательно, словно малейшая ошибка могла стоить ему всего. — Во-вторых, мне жаль, что ты считаешь меня настолько слабым мужчиной, что можешь допустить пусть даже всего лишь мысль, что я не сумею справиться с любой грозящей мне опасностью сам и нуждаюсь в самоотверженном прикрытии женской юбки. Но я готов это проглотить, потому что, в-третьих, категорически не согласен насчёт того, что не умею выбирать себе женщин. Потому что по-настоящему я выбирал только раз в жизни — тебя. И это лучшее, что со мной было, Ева. — Он немного помолчал, не зная, стоит ли что-то ещё добавлять. Всматривался в ее лицо, ища там того, что так отчаянно хотел видеть, и, в конце концов решив поставить на кон все, сказал:

— В тот день я собирался снова сделать тебе предложение. Выбирал кольцо в магазине, когда туда явилась Вероника. То, что я намеревался связать с тобой жизнь, было для меня настолько серьезным шагом, что сделать его, не будучи в тебе полностью уверенным, я не мог. И даже когда поехал вместе с этой дрянью на набережную, до последнего верил, что она лжет и ты не придешь. Не предашь, не растопчешь того, что я к тебе чувствовал. Чувствовал вообще впервые в жизни. Потому что тоже любил тебя так безумно, что боль от твоего — именно твоего — предательства, ослепляла настолько, что я совершил ошибку. И я не могу этого отменить, Ева. Как не могу отменить и своих чувств к тебе. И именно они — причина того, что я все ещё стою здесь и надеюсь, что приехал не зря. И должен честно тебя предупредить — так как у меня дурной и деспотичный нрав, то в покое я тебя все равно не оставлю. Так что лучше бы тебе сразу согласиться вернуться ко мне. — Левандовский замолчал, глядя на Еву выжидательно и понимая, что последние слова, несмотря на шутливый тон — правда. Он не отступит, до тех пор, пока твердо не уверится в том, что у нее к нему действительно ничего не осталось.

Всё это было для неё слишком. Слушать то, что говорил Адам и заставлять себя не поверить тотчас — было для Евы слишком. Она повторяла как мантру, что ей нужно просто подумать о себе в первую очередь, и понимала, что ничего не может противопоставить Адаму. Вся её показная усталость, за которой так лживо-комфортно было прятаться, вдруг исчезла, когда Левандовский сказал ей то, что она услышала. Но главным было признание, что он всё ещё любил её. А она ведь знала это… Чувствовала, когда была рядом с ним, хоть и сомневалась, что в принципе может настолько заинтересовать такого мужчину как Адам.