Дочь княжеская. Книга 1 (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна - Страница 46

— В жизни неумершего, — говорил доктор, — есть три стадии. На первой он верит в людей и любит их и служит Жизни из великой любви ко всему живому и родной земле, призвавшей к служению. На второй он ненавидит людей, остро переживая любую неблагодарность живых, и хочет забрать свою Тень и так уйти из мира совсем. А на третьей снисходит на уязвлённую душу покой и остаётся только служение. Служение Жизни. Мы существуем ради служения, таков наш удел и наша суть. А живые о том могут думать, что им захочется, это неумерших уже мало касается.

Так говорил доктор сТруви, и я соглашалась с ним, но перед взором внутренним всё стояло искажённое лицо Сихар, что забыть не могла, и больно от того было по-прежнему.

Стали мы после того сторониться живых, и уходить, не дожидаясь проклятий, и так шли годы, что шли они для живых, а мы видели лишь друг друга, а и не властно время было над нами, всё те же лица видели друг у друга и казалось, будто время застыло в единой бесконечной битве. Другой жизни мы не знали.

Свирепей же всех нас стала Злата. Трудом дался ей метаморфоз, что после него сталось с нею безмолвие, и не заговаривала она сутками, ни с живыми, ни с нами, а и тормошили мы её, расспрашивали, да без толку особого. Отвечала коротко, и не о том, что думала. И так шло всё время, что отступились мы от неё. По буйности своей была она очень хороша в бою, что желтоволосым от неё покоя нигде не было. А она упивалась их кровью и муками, что остановиться не могла, и за то мы стыдили её, что говорили каждый, нельзя так с живыми, пусть и желтоволосыми, а и метаморфоз позади, не должно тебе до неразумия животного опускаться, на тебе раслин, княгиней Сирень сотворённый. Знаю, отвечала она, а не могу иначе. И как окончится война, подниму свою Тень и так уйду из мира совсем, говорила она, а пока держите меня, берегите живых из наших, что не должно им ко мне подходить, если сами смерти не ищут. На том и сошлись.

О девятом годе служения нашего встретился мне тот желтоволосый, что ушёл от меня в дни моего метаморфоза. А не случайно встретился, искал он меня, и про то сам сказал. И так сказал, что нелегко опознать ему меня было, не изменилась я на лицо совсем, но что аура моя изменилась и изменилас сильно, что не сказали бы ему другие, смотри, вот Фиалка Ветрова, так бы мимо прошёл.

А сам он тоже изменился, что был уже не тот потерянный мальчик, каким плакал тогда на берегу. Стал теперь справный молодой мужчина, крепкий и сильный, и в жёлтых его волосах процвели красные нити от испытаний, на его долю выпавших, а в ауре билась и клокотала такая мощь, такое неукротимое пламя, что меня закачало на расстоянии ещё.

— Ты всё ещё пьёшь кровь? — спросил он у меня.

— Нет, — отвечала я. — Не пью, и уже давно.

Тогда он шагнул ко мне, схватил за плечи, — и всё это быстро, быстрее, чем я могла отшагнуть, — и поцеловал, да так, что сила его потекла ко мне огромным сияющим потоком, что я двинуться с места не могла какое-то время. До того это сладко оказалось и ещё так оказалось, что я живой себя почувствовала и вдруг осознала со всей горечью, что именно я во время метаморфоза утратила. И всё же вырвалась от него, от безумного, отпрыгнула далеко и оттуда крикнула:

— С ума сошёл, желтоволосый, что творишь! Ты смерти ищешь?

Нет, Эрмарш Тахмир искал не смерти… Никто не знал, и сам он не знал, откуда в нём дар пробудился страшный, что жечь его изнутри взялся. Сила вырывалась из него могучим потоком, уничтожая всё вокруг без разбору, и призвать её к порядку никто не мог. Тогда посоветовали ему найти неумершего, чтобы тот рядом был во время буйных вспышек, а больше, говорили, никто погасить тот поток не сможет, никто из живых.

— Вот, я нашёл, — объяснил мне желтоволосый. — Тебя.

А глаза у него были как волосы жёлтые, с тёплой солнечной зеленью, и смотреть бы мне в них всегда, не отрываясь ни на мгновение…

— Будь со мной, Фиалка из рода Ветровых, — говорил он, сжимая кулак. — Вместе мы перевернём эту проклятую войну с ног на голову. Им нас не остановить.

Он ненавидел бывших своих соплеменников, ненавидел так, как мало кто способен ненавидеть вообще.

Так стали мы быть вместе: я, неумершая, и он, изгой, перескок, сын злого народа, пришедшего в наши земли убивать…

Эрмарш Тахмир, желтоволосый мой, ничего не боялся. Никого и ничего. И так сталось, что нанесло на него нашу Златку, а при мне то было, а и не испугался он нисколько, хотя мы сами иной раз её побаивались, что бешеная была она совсем.

Не могла она живого видеть без того, чтобы не взалкать его крови, а желания с делами у неё далеко не расходились, что мы старались следить за ней и оберегать. Канч сТруви на неё косо смотрел, а не говорил ничего, смотрел только, следил, что от его взгляда нам всем нехорошо становилось. Упокоит ведь её, имеет право, и мы ему не указ. Станет нас вместо Девяти — Восемь, и плохо же от того будет, девять — число магическое, счастливое, а придётся возмещать его, а и не хотели мы брать к себе со стороны кого-то в помощники, что Злату нам никто не заменит.

И вот в один день всё решилось. Как увидала Злата желтоволосого моего, как поняла, что живого видит, так и бросилась, а быстра была, быстрее любого из нас. А он только руку вскинуть успел, горло защитил, и в руку ему она впилась да терзать стала. Но то я видела, что неспроста Тахмир ей это позволил, мог ведь упокоить её, а не стал того делать.

И вошла в неё вместе с кровью его громадная его сила, заполнила собой ауру, что размылась, почти исчезла тусклая мертвящая серость неживого, и Злата обмякла, опустилась на землю. И показалось мне, что это живая девочка лежит без памяти при смерти, по-настоящему живая, без фантомного морока.

— Убил, — только и сказала я, и зла на желтоволосого не хватило, что он себя защищал, а о Злате нашей не обязан был думать.

— Спит, — объяснил он, сам себе залечивая ладонью страшные раны. — Уложите её, как у вас принято, и пусть спит. Не пропустите только, когда очнётся.

Злата спала несколько восьмиц, а очнулась другой, старше на вид, не на восемь зим смотрелась теперь, а на шестидвешь, как ей и было на момент инициации. И на желтоволосого моего не бросалась больше. Ушло от неё это безумие, совсем ушло, сгорело в крови желтоволосого, что проглотила она вместе с его силою.

— Я видел, как целители это делают, — объяснил Тахмир случившееся. — Отдают свою силу тяжело раненому, и раны его закрываются. Подумал, что и к неумершему применить возможно, с поправкой на вашу природу. Получилось.

А могло не получиться, так я поняла его, и что Златку тогда сам доктор сТруви упокоил бы, что сама видела, как смотрел он на неё и решал, как ему быть с нею, и почти решил. Но минуло. И было нас как прежде Девять, и ходили мы навьими тропами по души желтоволосых, и не могли они противостоять нам, что много раз пытались, да всё без толку. А я благодаря союзу с Эрмаршем скоро сама стала сильна, сильнее всех в Девятке, и даже сильнее старшего нашего, доктора сТруви, что пришёл он ко мне и спросил, не желаю ли я оспорить старшинство его.

Так положено, говорил он. Когда младший поднимается в силе выше старшего, он волен добыть себе свободу, что для того надо со старшим сразиться и упокоить его. А я могла это сделать, я стала сильнее, и сама то чувствовала, и он видел. Так я сказала тогда, что не хочу. Что благодарна учителю и наставнику, и не хочу отпускать его, даже если сам он уйти хочет, а грустно мне будет, если уйдёт он навсегда, а и уйти ведь сам может, без моей помощи. Так сказала ещё, что признаю его старшинство, и остаюсь ему младшей, пока он сам меня не погонит, но и тогда верх над ним держать не стану, лучше уж Тень забрать свою и так уйти из мира совсем, если другого выхода нет.

— Это в тебе живое не до конца ещё умерло, — сказал мне на то доктор сТруви. — Может, сотня зим над тобой пройдёт, а может, две. Тогда вспомним мы этот разговор и к нему вернёмся.