Дочь княжеская. Книга 1 (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна - Страница 92

Дело доброе, что встреча ещё одна после была. На ней подписали договор, что Двестиполье и Ручьи отходили роду Двахмир, что вольны были люди остаться под рукою нежданных наших союзников или уйти от них, что становилось так Двестиполье княжеством, подвластным Империи и все смертоубийства детей объявлялись преступными и прекращались. И оставили подписи все на листе согласительном: от Сиреневого Берега — княжна Браниславна, от Узорчатых Островов — юный тБови, от Дармицы — доктор сТруви как регент малолетней дармичанской княжны Ольшани, от Небесного Края — Заряна и Беловода, от Красного Бора — князь Листай Заречный, и от неумерших избрана была я, Ветрова.

Взаимное недоверие оставалось, что прожило какое-то время, но недолго. Третья битва за Двестиполье показала, что новые союзники судьбу себе осознанно выбрали.

Так погнали мы захватчиков из пределов нашего мира, но вскоре упёрлись, что превозмочь не могли ни мы их, ни они нас. Наступило затишье до следующей бури, что полгода оно длилось.

Плойз Двахмир помнил обо мне, что сама не знаю, зачем ему, а привёл он ко мне женщину, а и сказал, что мне она ведома, и так вдвоём нас оставил. Я смотрела в лицо ей, состарившееся в неизбывном горе, на волосы её, почерневшие в бедах, и не узнавала, что она молчала совсем. Молчала, смотрела на меня, что некуда было деваться от её взгляда, так он проникал в самую душу, что от той души ещё оставалось за эти годы. А потом сказала она словами Сихар:

— Ты всё та же, Фиалка.

Тогда пришло ко мне узнавание, ледяным огнём по коже, кислотой по оголённым нервам, что пала я перед нею на колени и выдохнула:

— Мама…

Мать моя выжила чудом, что война носила её, как лист осенний с дерева сорванный, потеряла она всех детей своих, всю семью и меня считала погибшей, а осела в Двестиполье, а и Двахмир лично младшего ребёнка её от злой участи спас. Так сталось, что у меня оказался брат младший, и мама нашлась живой, что радости было беспредельно. Неважно ей было, что я — неумершая, чудовище из страшных басен, что она сама нам когда-то баяла, а важно было, что жива я и что желтоголовым не даю пощады.

А брату шёл четвёртый не то пятый год и ликом был он на самого Двахмира похож очень, что Тахмир мой подтвердил потом, Ярой — бастард Плойза, и тот от него не отказывается.

Ненаш же женился на своей Пельчар по всем правилам, что хороша она была в алом подвенечном платье, а в храме Триединого обряд провели, а и служитель храмовый не погнал нас вон, почитая за чудовищ. Провёл обряд и сказал напутственное слово, что все пришедшие со слезой стояли.

После я у моря на камнях сидела, что любила море всегда, как пришёл ко мне Тахмир мой и тоже рядом сел, и так сидели мы молча. Не могла ему говорить, что печалит меня: Плойз Двахмир назвал наложницей, что назвал всего один раз, однако же мне запомнилось. Не могла я требовать от живого свадьбы; Пельчар сама за Ненаша пошла, что он не принуждал её, хотя любой из нас способен принудить живого к чему угодно, что мы всегда с врагом делали.

Матери моей подвластна была стихия земли. Раньше мама держала собственную студию ландшафтного дизайна, что училась некогда в Императорском Ботаническом Саду Второго мира; взялась передавать опыт и первой из всех учеников стала супруга Ненаша, Пельчар. У неё тот же дар был, и даже сильнее. Так они набрали команду, что занялись восстановлением сожжённых войной городов, а мы помогали чистить магический фон от некротических пятен, а и понравилось мне служить очищению. Земля — родная стихия неумершему, что всегда приятно видеть, как вбирает она силу созидания, как оживает и начинает цвести. Весна шла на Сиреневый Берег, Дармицу и Двестиполье.

Ярой быстро привык ко мне, что не пугался нисколько, и я брала его на прогулки к морю, что сам Двахмир иногда ходил с нами, забавлялся с сынишкой, а со мной молчал, а и тепло было с ним молчать вместе. Так у меня стала семья из живых: мой мужчина, моя мать, брат младший и отчим.

Потом я обратила мысли на пережитое той весной, что поняла: мама знала. От того спешила, что набирала учеников себе, делилась с ними знаниями и навыком, отдавала всё, что могла. И для меня, дочери старшей, подарок готовила, что такие подарки не в один миг собираются. Дали знать о себе старые раны, пережитые горести и на пределе сил работа, что призвала она меня и просила облегчить ей уход на Грань, а того не ведала, во что такая просьба мне встала, а и никому не догадай судьба отпускать вот так ту, что дала тебе жизнь.

Сихар привела ученицу именем Хафьсаар, дочь Малка и Несмирёны из рода озёрных сШови, неулыбчивую девочку на вид в семидвешь возрастом, что у неё самый сильный дар из всех целителей нашего мира. Но и она не сумела совладать с бедой, а ещё отчитала меня сурово, а и странно было слушать ребёнка с недетскою речью.

— Ты — неумершая, дитя и проводник стихии Смерти, — так сказала мне Хафьсаар, — ты сама ведаешь, что должно делать тебе, а что не должно. Если умирает душа, её надо отпустить. И ты не вправе нарушить волю умирающего!

Да, была я не вправе, что высказанная при свидетелях воля держала крепче цепного повода, на какой сажают свирепых кобелей.

В начале лета мама моя ушла с моей помощью из мира на Грань к новому рождению. У погребального костра стояли все, кто любил её и помнил, что мне тоже место нашлось, мне и моим собратьям по инициации, а все как одно были, а и всем одно на уме было: никогда не простим и никогда не забудем. Эта смерть, как все прочие, явилась делами находников из Третерумка, что тридцать семь зим — то не срок для живого. А перед уходом мама благословила меня на жизнь и сказала ещё так, чтобы дети мои и внуки жили счастливо, что я промолчала, какие могут быть дети, тем более внуки, у неумершего, что не могла я вмешаться с правдой своей в последнее слово давшей мне жизнь. И никто так же не стал этого делать.

Так ушла от нас Здебора ирхень Двахмирани, дочь Желана Рябинина, что по ней оставили памятный камень в парке Белополя, столицы Двестиполья, в парке, её руками воссозданном и её имя принявшем. Я ходила потом дорожками парка и сидела у камня, что старалась ночью глухой появляться, чтобы живых, полюбивших с детьми гулять здесь, не тревожить.

Одной ночью встретила у камня Плойза Двахмира, и стала с ним рядом, что он молчал и я молчала: не знали, что сказать друг другу. Но у него остался мальчик, мой брат, пятилетний малыш с серебряными кудрями, и он ради них отрёкся от сородичей, ради матери моей и сына. Тогда превозмогла я себя, что сказала ему:

— Благо тебе, что дарил ей счастье и сына оставил.

Всех детей забрала у матери моей война, а я как неумершая стала бесплодна, а и будут у брата дети, продолжение и память на нашей земле. Двахмир кивнул мне, что сказал:

— Ты, Фиалка, приходи, когда пожелаешь, не таясь в ночи. Двери моего дома открыты для тебя.

Я услышала его слова и приняла их, а однажды встретила у камня того Пельчар, супругу Ненаша, с цветами, а и подошла она ко мне, обняла за плечо и так стояла, что от ласки её, понимания и сочувствия живого, мне впервые после всех этих долгих, горьких, не пойми как прожитых проклятых зим захотелось заплакать…

Тахмир мой чудить начал, что свадьбу решил со мною справить, а мне приятно было поначалу, а идумать начала потом, что поняла, о какой свадьбе можно речь вести. А он сказал, что о правильной. Чтобы обряд в храме триединого Вечнотворящего, и чтобы все видели, что его женщина жена ему, не наложница. Видно, прознал как-то о первых словах Двахмира, ко мне обращённых, а не от меня, а и может Двахмир сам ещё раз так сказал, не ведаю. Так я сказала, что не хочу, а хочу, чтобы дети у Тахмира моего были от живой женщины, мне же родить не получится никогда. Вольно Пельчар было алому платью радоваться, что она уже родила Ненашу дочку, и, может быть, родит ещё; мёртвое не рождает живое, мне деяние Пельчар повторить не по статусу и не по силам. На то отвечал он, что ему без разницы, что никакой другой женщины не надобно, кроме меня, что бросить мне надо такие речи и не повторять их больше, а он решил уже, а и от решения своего не отступится.