Дочь княжеская. Книга 1 (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна - Страница 93

Что сказать, не могла долго противиться. Так надела и я алое платье, и была счастлива, что все пришли, как Тахмир мой хотел, и в храме Триединого золотое пламя брачного обряда благословило нас, а одно болело, что мать моя уже не видит того, а и радовалась бы она за нас, как никто другой не радовался бы.

О начале лета случилось невозможное. Свершилось над нами чудо из тех, что случаются раз в мегахрон или того даже реже: я понесла. Как объяснил мне потом мой старший, что случилось это от благословения предсмертного матери и от справленного по всем правилам обряда брачного, а от того ещё, что по Силе равных моему Тахмиру не было во всех мирах Империи и во всех мирах Третерумка. Сила его всегда делала меня живой, о том я говорила уже не раз.

Лишь Хафьсаар хмурилась сильнее обычного, что видела беду, но сказала так, что если душа хочет родиться, ей надо помочь. Она говорила, что ребёнок есть сумма отца и матери, что отец даёт, а мать принимает и преобразовывает; так родилосьдитя у Пельчар и Ненаша — неумерший мужчина может дать живой женщине очень много, но не в Силе дело, а в способности направить её правильно, что не могла сделать я в силу своей природы. Хафьсаар и Сихар смотрели за мной, и помогали мне, а ждали мы рождения к зиме, но беда пришла раньше и завершила собой короткое летнее счастье…

Война разгорелась снова, что снова начались потери, а сдержать Третерумк стало сложнее, а и ушли все, кто мог держать в руках оружие, сражаться, и с ними мой Тахмир. Странно было бы, если бы сильнейший боевой маг Третьего мира остался бы в больнице подле своей женщины. Так осталась я одна, что не стало мне поддержки совсем, и силы мои начали таять, что не могла я ходить по Грани за жизнью желтоголовых, как раньше. И вот на третий день, как ушёл мой Тахмир, Сихар и Хафьсаар приняли решение провести роды, что на шестом месяце само по себе содержало угрозу ребёнку, но длить беременность дальше было опасно. Силы мои таяли, нерождённая моя девочка могла погибнуть, что я согласилась с целителями, они знали, что делать.

Все свои силы я отдала дочке, что она выжить сумела, что сделай я иначе, не случилось бы со мной того, что случилось. Но тогда умерла бы дочь. Но даже знала бы я заранее, чем всё обернётся, поступила бы так же, что нельзя забрать жизнь собственного ребёнка ради того, чтобы выжить самой.

Как унесли от меня мою девочку, что я успела увидеть лишь хохолок на её макушке, серебристый, как у брата младшего, так стала я слабеть и ослабела настолько, что не сумела удержать страшный голод. В дни метаморфоза, когда я удержала себя перед Тахмиром моим, и в чёрные дни в мерзком подвале, когда я не выпила Сихар и юного тБови, в те дни было во много раз легче, чем сейчас, что не знала я даже, с чем сравнить. Голод выжег во мне разум, что очнулась я лишь от слова старшего своего, доктора сТруви, а до того погибли все, кто рядом со мной оказался, а Хафьсаар едва не умерла тоже, а и выжила она до сих пор не знаю чьими молитвами. Сильна была, несмотря на свой юный возраст.

Так сталось со мной то, что было со Светаной и Златой, что не могла я живого видеть без того, чтобы голод не ронял мне разум, а насытиться не могла вовсе, а и уходило всё выпитое словно в прорву бездонную. Доктор сТруви сказал, что я перешагнула порог, отдавая все силы свои дочери, что не дело неумерших отдавать… И теперь лишь возрастать будет моё безумие, что поглотит оно и память мою и чувства и саму душу, обратив меня, Фиалку Ветрову, неумершую, в страшное умертвие, выжирающее всё вокруг себя под корень. Спасения нет, как нет и надежды. На памяти старшего обратить подобное перерождение не удавалось ещё никому. Кроме Тахмира, что спас когда-то нашу Злату. Но Злата была молода и слаба тогда, что он сумел укротить её, со мной же не выйдет подобного, что лучше даже не пробовать. Тогда сказала я, что надо Тень свою поднять и так уйти из мира совсем, а смерти Тахмиру своему не желаю, а и дочери без отца не выжить, что ей пусть поможет и что миру нашему нужны боевые маги, такие как он, на них держится многое.

— Я рад, что ты понимаешь это, девочка, — ответил на то мне доктор сТруви.

Тёплый ветер Силы в лицо, последнее прощание уходящему, что сколько раз я сама дарила живым, выходящим на Грань к новому рождению. Мой старший, мой друг, мой наставник, заменивший мне отца…

— Я хочу уйти в бою, — сказала я, и доктор сТруви со мной согласился.

В Алой Цитадели до сих пор гасли детские жизни. Последняя Опора Третерумка на нашей земле. Мы собирались в битву, чтобы разрушить её навсегда и так отрезать желтоголовым путь к Третьему миру, навсегда отрезать, насовсем, чтобы не было им сюда дороги на времена вечные. А будут со мной только собратья мои по инициации, живых рядом не будет, кроме врага, которому пощады и жалости ждать незачем, что если повезёт мне выжить, то отпустит меня потом мой старший сам, лично, как полагается. И я за счастье посчитала подобный исход, что не хотелось умирать совсем без пользы.

Тахмир мой прознал о случившемся, что пришёл к нам и требовал от доктора сТруви дозволения говорить со мной, а он отказался, а и Тахмир мой заявил, что будет платить, на что Канч сТруви отказался от платы, но поговорить нам дозволил.

Тяжкий вышел разговор и страшный! Держало меня только слово доктора сТруви, слово старшего, которому младший не смеет не подчиниться, и то голод рвал на части разум, что не всё могла осознавать уже. Тахмир мой то видел, а видел он, что со мною сделать ничего нельзя, а и понимал сам, что недостанет ему ни Силы ни жизни совладать с охватившей меня бедой, как когда-то совладал он с перерождением нашей Златы. Но он готов был всё равно, что я отговаривала его. Просила позаботиться о дочери, что дочери нужна была его Сила, что иначе она умрёт, что не должно ей умирать так рано, а назвать девочку просила Здеборой по матери моей, ушедшей из мира безвременно, а и сказала ещё, что люблю его. Всегда любила. С тех самых пор, как увидела его связанного, но даже в смертный свой час не пожелавшего оставаться беспомощной жертвой. И, прежде чем безумие поглотило меня совсем, я увидела слёзы на его щеках.

И за это тоже…

За дочь свою, что на руки не взяла ни разу, и за всех детей нашего мира. За всех, кого любила, и кто любил меня, за тех, кто любил и был любим, кто ушёл прежде времени, кто уходил сейчас, кому ещё только предстояло погибнуть завтра, послезавтра, через полгода и год.

Никогда не простим.

Никогда не забудем!

Таково последнее слово Фиалки Ветровой из неумерших клана сТруви, а будет по нему, а и помните вы, идущие дорогами Третьего мира после нас:

Зима уходила, огрызаясь буранами и внезапными ночными холодами. Днём солнце хорошо прогревало воздух; после свирепых морозов слабое тепло казалось едва ли не жарой. Всё познаётся в сравнении. После минус сорока понимаешь, что минус десять — это потепление! Нет, даже не так, — ПОТЕПЛЕНИЕ. Можно размотать с шеи надоевший шарф. И заменить толстые, трёхпальцевые варежки на изящные, вязаные звёздочкой перчатки.

Хрийз корпела над первым заказом; по сравнению с объёмом уже сделанного, оставалось немного. Ей нравилась эта работа. Нравилось, как возникает из нитей целое полотно, с разноцветным рисунком, со своим характером, может быть, даже со своею судьбой. Магия созидания…

Даже было немного жаль, что работа подходит к концу. А ещё Хрийз понимала, что после окончательного расчёта Канч сТруви вряд ли станет и дальше приходить к ней на чашечку счейга. Жаль было терять общение со старым неумершим, девушка привыкла к нему. Привязалась. Глупости, конечно, полные, кто он и кто она. Но будущие пустые вечера поневоле приводили в дрожь. Опять.

Одиночество.

Полное.

Махровое.

Снова.

Собаку завести, что ли. Есть ли тут собаки-компаньоны? Служебных Хрийз видела, у Млады на работе, высотой по грудь, с клыками толщиной в добрый палец, лохматой шерстью и не по-человечески пронзительным, умным взглядом. Совершенно не комнатные создания!