Люба, любовь и прочие неприятности (СИ) - Шайлина Ирина - Страница 35

Первый рейсовый автобус к райцентру уходил в шесть тридцать, видимо на нем свекровь и уехала, потому что дома её не было, это я поняла сразу, как только увидела дверь входную нараспашку. У нас не воруют, но… моя дом моя крепость, неприятно. Маришку я завезла родителям, бабушку там оставить не удалось.

— Сейчас покажу, где раки зимуют, — пропела бабушка и погладила клюку любовно. — Она наверное думает, что все забыли, как она с Лисовским на сеновал бегала, пока своего из армии ждала. Кумушки до сих пор гадают, на кого Лёшка больше похож…

И улыбнулась удовлетворённо, я даже поежилась — страшно. Поэтому увидев дверь нараспашку я обрадовалась — свекрови хватило ума свалить молча, после того то, что наговорила. Радовалась я рано. Осколки посуды я увидела ещё в коридоре. Била она её на кухне, но видимо сил не жалела, и стекло летело во все стороны. Я остановилась, не в силах поверить в увиденное, бабушка решительно пошла дальше. Я следом. Разуваться не стала, иду, стекло битое под ногами хрустит.

— Любаш, — позвала бабушка из зала. — Сколько телевизор твой стоил?

— Тридцать тысяч, — выдохнула я, опасаясь входить в комнату.

Тридцать тысяч для меня — дорого. Но телевизор хотелось нормальный, приличного размера, я копилка полгода и разорилась на покупку. Теперь на нем кривая надпись — шлюха. Большими такими буквами. Первая буква огромная, потом свекровь поняла, что с таким размахом все слово не влезет, и последняя буковка получилась совсем маленькой. Если бы надпись была нарисована, я бы и печалиться не стала — стёрла бы, пока Маришка не увидела и все. Но буквы выцарапаны. Глубоко, конкретно — свекровь подошла к делу со всем старанием.

— П*здец, — сказала я, и бабушка даже не выбранила меня за употребление мата.

Села на диван и прямо на нож, которым похоже буквы и выцарапаны. К счастью, плашмя лежал… сижу и не знаю, что делать. Телевизор точно выбрасывать — насколько знаю, ремонт столько стоит, что проще новый купить. Вот подкоплю ещё полгода и куплю…

— Звони Жорику, — решительно произнесла бабушка. — Хотя я сама позвоню.

И достала сотовый — бабка у меня прогрессивная. А Жорик это наш участковый, но бабушка решительно сказала, что не будет называть по имени отчеству того, кто у неё все детство сливы из сада воровал. Я застонала — вот только полиции не хватало.

— Не нужно, попросила я. — Всё же, родня…

— В гробу я такую родню видала, — отрезала бабушка. — Напортила вещей, пусть платит, прошмандовка.

Я сдалась. Позвонила на работу, предупредила, что опоздаю — Жорика следовало дождаться. Трубку взяла Анжелка, голос у неё напряжённый, но я внимания не обратила, не до того было. Жорик приехал через час, я сидела и маялась, бабушка запретила мне убирать стекло с пола, и даже нож с дивана — на нем отпечатки. Приехавший участковый маялся, ему было неловко, у свекрови он тоже все детство воровал, но уже яблоки… но от моей бабушки не уйти, в результате после пару часовой волокиты дело было сделано. И больше всего меня напрягало то, что теперь со свекровью придётся увидеться ещё не раз, и вряд-ли она будет мне рада…

Из плюсов было только то, что я почти не думала о Хабарове, не до того было, а иначе бы весь мозг себе съела — он не звонил. На работу приползла к обеду, убитая, и мечтала только запереться в кабинете, или сбежать в поля, загнать джип за лесопосадку и нареветься от души. Но ко мне снова Анжелка ввалилась, глаза сияют. Я вздохнула, все понятно — ждёт сплетней.

— А у нас новостиии, — пропела она.

Конечно, весь колхоз уже поди говорит, Жорик соседей опрашивал…

— Потом, — отмахнулась я. — Устала.

— Сейчас пошли.

Схватила меня за руку и буквально выволокла из кабинета. Пришли в актовый зал, а там смешанная группка людей — и трактористы, и доярки, и из паспортного стола даже пришли. С увлечением слушают молодую девушку, а мужики не столько слушают, сколько слюни пускают. Она красива. Очень красива, возможно, безукоризненно. Тёмные волосы гладко струятся, кожа идеально ровная, матовая, ресницы оттеняют синие глаза, скромное платье по колено подчёркивает фигуру… Словом — девушка с картинки. Словно из фильма про Голливуд выпала в наш колхоз. Она же меня увидела, и улыбнулась радостно, словно всю жизнь тут стояла и меня ждала.

— Здравствуйте, — и ручку свою протянула, поздороваться. Я растерялась и ручку пожала. — Знаете, когда мой муж решил переехать в деревню, я… Я растерялась, пожалуй. Мне сложно было принять его решение. Но за эти недели я много думала. Вспомнила о судьбе наших русских женщин — декабристок. Поняла, что семья это главное. Поэтому я здесь. Я рада с вами со всеми познакомиться, надеюсь, мы подружимся.

— Как вас зовут? — холодея спросила я и поймала торжествующий Анжелкин взгляд.

И тогда уже все поняла, а может и сразу, как только эту девушку увидела.

— Элина, — ослепительно улыбнулось голливудское чудо. — Элина Хабарова.

Удобного мне рейса не было лишь один раз в неделю. Вот сегодня, даже не удивительно, да? Я бесил я всю дорогу, удивлённые взгляды окружающих настроения не добавили. Здесь, внизу тридцать градусов и наши грязные куртки приковывают повышенное внимание. Ну, ещё разбитое лицо брата. А я борюсь в желанием ударить ещё раз — так сильно он не бесил даже в свои пятнадцать.

Трубку не брали обе. Не Люба, не Элина, которую непонятно каким ветром вообще в деревню занесло. Всю ночь я метался по номеру, а утром вылетел первым же рейсом в Россию — лететь пришлось с пересадками. Брата я подумав забрал с собой, сделка явно сорвалась, хватит его прикрывать, пусть отвечает перед отцом…

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — спокойно спросил я, после того, как узнал о Элине.

Славка только нервно помотал головой, верил я ему не особо, но бить снова было уже жалко. Днем мы были уже в России, трезвый младший хмуро смотрел на мир из под распухшего отекшего века, я был настроен не более оптимистично. Трубку взяли в офисе, точнее в сельсовете. Сказали, что агроном на поле, почему не берет трубку непонятно, но можно поговорить с Виталиком — он тоже агроном и рядышком сидит, чай пьёт. Потом добавили, что моя жена чудесная женщина, а я испытал дикое желание побиться головой о стену. Следующий перелет занял всего два часа и вечером мы были в своём городе.

— К папе пока некогда, — сообщил я брату. — Сейчас прилетим и сразу в колхоз. Одного я тебя не отпущу, иначе умчишь в Караганду и ищи тебя там потом.

Славка смирился. Моя машина ждала на парковке, брата я дотащил за шкирку и засунул внутрь, а был порыв — в багажник. Я ума не мог приложить что делать с бабами, что делать с братом, вообще, что делать. В деревню, если честно, ехать страшно. Это наверное, как Славка боится к отцу — он там точно люлей получит по самое не хочу. А мне страшно, что не получу, приеду, а окажется, что Любке все равно. И орать на меня не будет, а лучше бы наорала…

Когда показалась знакомая ржавая железка у меня даже ладони чутка вспотели, которыми я руль стискиваю. Младший подлец спит себе, а когда на дрянной дороге машину подбрасывает, его голова стучится о стекло, что его нисколько не беспокоит.

— Ты меня хоть покормишь? — поинтересовался он, когда въехали в деревню. — Я жесть голодный.

Лететь пришлось эконом классом, что в жизни младшего наверное случилось в первый раз, кормили там так себе, это изнеженное создание жрать не стало. В городе не останавливались… ничего, пусть терпит. Я гоню к Любке.

Торможу и понимаю — дома её нет. Время, конечно, позднее, одиннадцать, но спать не должна, кто вообще спит в одиннадцать? Но окна тёмные. Тем не менее я из машины вышел, постучал. Затем снова набрал её номер — даже гудков нет, видимо, закинула в чёрный список. Пиздец, прекрасно. Чую — спряталась у бабушки. Все нужные сведения я мог получить в сельсовете, но только утром, а мне сейчас знать нужно.

— Хозяйка! — ору я и стучу к соседке.