Однажды придёт отец...(СИ) - Белозерцева Таня - Страница 65

https://sun9-2.userapi.com/dmBq4s4Bj2efc1x-oSdwA0qucU0uEidxKUr2uw/aXalSnAaPI4.jpg

====== Часть 27. Воспитательные меры для бузотеров ======

Соломока все обожали. Каждую свободную минуту бежали к вольеру потетешкать львёныша, подержать его чудные лапки, почесать пузико и посмотреть в его круглые, вечно удивленные карие глаза. А на всех выходных Мока вытаскивали на волю и брали с собой на пикники.

Мок радовался детям и с удовольствием составлял им компанию. Сам он обожал Гарри и Дерека, обнимал их и вылизывал, но никто не обижался на него, наоборот, понимали и одобряли его право — зверь должен знать своих хозяев. В учебные часы Соломока навещал Северус, кормил его, убирал вольер и менял подстилку, на время сменяя домовиков, считая, что должен это делать для того, чтобы зверь его не забыл. Что ж, Мок его не забывал — не настолько он был глуп — очень любил папочку Сева, ласково облапывал его за шею и нежно-нежно вылизывал его черную гриву, стараясь зализать её наверх, поставить дыбом, как и положено порядочному льву.

Северус стоически терпел его терку, точно зная, что кожу лев не слизнет, каким-то образом он контролировал свой язык, слизывая-сдирая мясо с говяжьих костей и оставляя целой кожу на лице человека…

В очередной раз прогуляв Мока и заперев его в вольере, Северус неспешно возвращался к себе, ощущая, как горят красные щеки и шея от львиной ласки. И тут навстречу ему вынесло Лизу. Машинально буркнув приветствие, она глянула на него и вдруг резко остановилась, как будто налетела на невидимую стену. Долгую секунду она ошеломленно смотрела на Северуса, потом согнулась, схватилась за живот и дико, совершенно неприлично захохотала. Её смех эхом заметался по стенам общего подземного коридора, распугивая тени и призраков.

Северус скорбно молчал, прекрасно понимая её внезапную истерику — сколько раз он видел свое отражение в зеркале после подобных возвращений: волосы с боков и сзади зализаны вперед и вверх, прямые и подсохшие, «накрахмаленные» львиной слюной, щеки и шея красные, надраенные наждачным языком…

Смех сошел на нет. Истерика утихла, Лиза выпрямилась и повинилась:

— Северус, простите…

Тот саркастично вздернул правую бровь, намекая на более действенные извинения. Лиза подошла и взяла его под руку, привела к себе и впустила в ванную. Когда Северус, умывшийся и приведший волосы в порядок, вышел, она тут же усадила его в кресло и принялась смазывать лицо и шею целебной мазью, снимая раздражение и зуд. Между делом спросила:

— Вам не страшно доверять свое лицо льву?

— Нет, — отозвался Северус. — Я видел, как он ест. Прижмет лапами коровий мосол и языком глубоко и сильно влизывается в мясо и кожу, в буквальном смысле сдирая плоть с кости. Под сильным трением его шершавого языка мясо разлохмачивается, разделяется на волокна и отделяется. Добравшись до кости, лев, что называется, полирует её начисто, до блеска, ни единого волоконца мяса не оставляет. Точно так же львы-людоеды едят и человека, просто слизывают с его черепа лицо. Так что, если Мок точно хотел, он меня давно бы съел.

На это Лиза лишь хмыкнула, склонилась к Северусу ещё ниже, присматриваясь к ссадине на скуле, осторожно потрогала пальцем, зачерпнула из баночки мазь и круговыми движениями начала втирать. Северус, чуть наклонив голову, с интересом смотрел на её пухлые розовые губы, так близко, сладкие на вид. Захотелось их попробовать. Её дыхание пахло земляникой, Северус улыбнулся, вспомнив тюбик зубной пасты с тем же вкусом в её ванной.

Лиза тем временем закончила обрабатывать следы львиного обожания, выпрямилась, закручивая крышечку баночки с мазью и сообщила, что герой исцелен, свободен и может идти. Момент был упущен, но Северус, ни о чем не жалея, молча встал и ушел.

Тайным поклонником Мока был и Драко Малфой. Рано-рано утром, ещё задолго до рассвета, он вставал с постели, тихо одевался и выскальзывал из комнаты, прокрадывался мимо дверей однокашников, выбирался из подземелий и спешил к окну в боковой части галереи. Этот небольшой зальчик, заставленный рыцарскими доспехами, вечно пустовал, в него заглядывал только Филч. И в дальнем его конце Драко держал приоткрытым оконную створку, из которой можно было выскользнуть наружу, на склон холма. Филч знал об этом окне, но почему-то не предпринимал ничего. Драко об этом не задумывался, спрыгнув на проторенную им же тропку, он с замираем сердца спешил к вольеру, где жил чудесный львёнок. Прибежав, он садился на рулон прессованного сена и окунался в очарование звериного царя.

Лев. Как много величия и значений в этом коротком слове! И лев воплощался во многом. Он был на гербе монархов, его телом владел великий Сфинкс, его именем зевал цветок — львиный зев… Всё это Драко представлял себе поскольку-постольку, прочитав о львах там-сям, просто потому, что Гарри завел льва. Главным было не это, главным был сам Мок, живой и настоящий, с круглыми любопытными глазенками и большими широкими лапами. Драко он казался чудом, удивительный зверь из обычного маггловского мира, даже насквозь волшебные книззлы померкли на фоне Мока, ведь маленький неуклюжий львёнок со временем вырастет в огромного и могучего льва…

Мок вдумчиво жевал автомобильную покрышку, заведя лохматые уши на затылок, мечтательно глядя куда-то сквозь Драко — обычный кошачий взгляд в никуда. А Драко сидел, замерев и с восторгом смотрел на львёнка, впитывая каждое его движение, ловя каждый мимолетный взгляд и звук, упиваясь его существованием. Проще говоря, маленький мальчик влюбился во льва, самое обычное и повседневное явление — влюбиться в красивое животное, будь то лошадь арабской породы, кошка-ориентал или берберийский лев.

Полный рассвет и голодное посасывание в животе напоминали Драко о времени, и он, подхватившись, торопливо прощался с Моком, обещал ему прийти позже с Гарри и бегом возвращался в замок.

Филч, снисходительно похмыкивая, выходил из ниши, слушая удаляющийся топот мальчишечьих ног, и, покачав головой, закрывал раму, чтобы завтра снова открыть её до прихода пацана. Старик прекрасно понимал мальчонку, сам тащился от заморского звереныша. В общем, не только Драко был тайным поклонником Соломока, весь Хогвартс, похоже, любил львёнка, необыкновенного питомца Гарри Снейпа-Эванса.

Филипп Паркер очнулся через два дня. Открыв глаза, он долго и сосредоточенно рассматривал незнакомый потолок. Тот был желтый и высокий, со стрельчатым сводом, такой же, как в домах светлых эльфов, чье описание Филипп неоднократно встречал в толкиеновских книжках. Как-то странно, откуда-то изнутри чесался затылок, поймав себя на этом ощущении, Филипп озадаченно задумался — а что случилось? Последнее, что он помнил, были взорванные звезды перед глазами, ярчайшая вспышка белейших искр на фоне черного непроглядного мрака, а перед этим… два одинаковых паренька с нацеленными в его сторону палочками. И что это было? Ребята на него напали? А зачем? В поисках ответа Филипп приподнял голову и осмотрелся, судя по всему, он находился в больничной палате, ряд коек, отгороженных ширмами, указывал на это. Что же с ним те парни-то сделали, что он небо в алмазах узрел и угодил на больничную койку? Интрига, однако.

Над ним замерцал желтый огонек, сменив цвет на зеленый, он куда-то уплыл по воздуху. Филипп проводил его заинтересованным взглядом и, начиная догадываться, что это такое и зачем, стал дожидаться врачей или сиделок. Логические измышления его не подвели, вскоре к нему подошли трое в лимонных, сочно-желтых мантиях. От их расцветки стало кисло во рту, и Филипп слабо передернулся, рефлекторно желая выплюнуть лимон.

Мужчины начали махать над ним палочками и переговариваться меж собой на абракадабрском врачебном наречии, женщина скромненько стояла на подхвате, сложив руки под передничком. Тем временем врачи-волшебники, видимо, решили осмотреть пациента со всех ракурсов, потому что Филипп почувствовал, что взлетывает и зависает над кроватью… Да идите вы! О-о-оп, вашу мать… перепугавшись, он лихорадочно зашарил руками в пустоте, силясь хоть за что-то ухватиться, как это делает кошка в состоянии невесомости. Не обращая ни малейшего внимания на его панику, врачи-волшебники продолжали вертеть его тело и так и сяк, его закружило по горизонтали — пол-койка-ряд ширм-потолок, пол-койка-ряд ширм-потолок… Слова, которые вспомнил Филипп в эти моменты, были непечатными. Зато по ушам долбомедиков он знатно проехался, да так, что медсестричка симпатично покраснела от его красноречивых оборотов. Наконец его опустили на место, и один из медиков сказал вполне по-человечески: