Однажды придёт отец...(СИ) - Белозерцева Таня - Страница 66

— Ишь как разругался, любо-дорого послушать. Жить будет, а, Юнис?

— Будет-будет, Гиппи, будет. Красавец. Сущий живчик, никакой магией такого не пришибешь.

После чего, осветив его радостными белозубыми улыбками, целители удалились, оставив Филиппу сиделку, на которую тот и обрушил все имеющиеся у него вопросы. Как и почему он здесь оказался? Сколько пробыл без сознания? Что за больница и где находится?

Узнав же, что попал сюда с пробитым черепом, Филипп офигел и надолго замолк, переваривая чудеса волшебной медицины. Опасливо потрогал затылок, значит, пробойчик там был после удара об угол стола? И от всего этого к настоящему моменту осталось лишь фантомное почесывание, и в коме он всего два дня пролежал после того, как его залатали здесь, в магической больнице… Н-да, чудны ваши деяния, боги и Мерлины, вместе взятые.

Тут до него донесся звук, на который он как-то не обращал внимания — собачье гавканье. Сообразив, что собака гавкала с самого его пробуждения, Филипп удивленно сел и осмотрелся, прислушиваясь, с какой стороны псина лает? И точно ли в палате?

Периодическое гавканье доносилось из-за соседней ширмы. Взглянув на сиделку и спросив разрешения встать, Филипп поднялся с койки и, пройдя десятка два шагов, заглянул за ширму. За ней обнаружилась полноватая тётка трудноопределимого возраста, густая шерсть на лице мешала точно распознать, сколько ей лет. Она лежала на спине, безучастно смотрела в потолок и периодически погавкивала, густо и басовито, как переевший мопс. Полный зарождающегося подозрения, Филипп обошел всю палату целиком, найдя ещё трех пациентов: дедушку с бородой до Мерлина, в глубоком маразме и в памперсе, без одной руки, и супружескую пару в самом дальнем конце палаты, их койки стояли за одной, общей ширмой. Вернувшись к своей кровати, Филипп категорически спросил у сиделки:

— А почему я в одной палате с психами лежу? Я чё, — тут он выразительно покрутил пальцем у виска, — ку-ку?

И услышал в ответ:

— А это не психи, мистер Паркер, они все под проклятиями. Получили их в разное время и по разным причинам. Агнес Пинчпраут попала под детский выброс своего сына, тот очень-очень хотел собачку и невольно магически ударил мать, желая, чтобы та стала собакой. Последствия оказались необратимыми, расколдовать её так и не удалось, вот уже много лет она лежит тут, женщина с собачьим разумом. Сын её подрос, давно осознал вину и регулярно посещает мать. Альбус Дамблдор украл проклятое кольцо, надел его на палец и его хорошенько шарахнуло чем-то темномагическим, его пытались спасти, даже руку отрезали, пытаясь остановить проклятие, но безуспешно. Оно продолжает его медленно убивать, Дамблдору недолго осталось жить. Френк и Алиса Долгопупсы были запытаны Пожирателями смерти до потери памяти. Десять лет они уже здесь находятся, но так и не приходят в себя, по-прежнему никого не узнают.

— И не узнают, — буркнул Паркер. — Амнезия-то не лечится. Тут мозги не лечить надо, а развивать то, что в голове осталось…

Насчет особаченной Агнес Филипп тоже подкинул идейку — воспитать её по-собачьи… И в палате Януса Тики началась весьма активная жизнь, дедушку, кстати, перевели в другое помещение, чтобы не тревожить его шумом. А Алису, Френка и Агнес принялись развивать. Первых учили чтению, рисованию, столовому этикету, а для второй в комнате раздавались звучные команды: сидеть, лежать, дай лапу, замри, голос, молчать, служи.

И ведь что интересно. Ожили пациенты, в их глазах засияла жизнь и появились (!) искорки понимания. Хотя, честно говоря, было немного странновато наблюдать, как полная тётка лет сорока на вид ползает на карачках и гавкает… подает руку на манер лапы, грузно садится или ложится. Но, к сожалению, это оказался единственный способ растормошить и хоть как-то социализировать Агнес Пинчпраут. Собакам, как ни крути, тоже воспитание полагается.

Алиса и Френк быстро вспомнили, как пользоваться ложками и вилками, сохранились у них и навыки чтения, и бедняга Гиппократ Сметвик теперь только за голову хватался — эх, ну что им стоило обратиться к маггловской технике лечения ещё десяток лет назад? За эти годы они бы давно были здоровы и вполне способны родить ещё детей, а они, горе-медики, почему-то сочли, что проклятие неизлечимо, и заперли бедолаг в четырех стенах, да ещё и отгородили ширмами от остального мира, позволив их мозгам задеревенеть и застыть во времени. Вот уж воистину, правильно мистер Паркер высказался: «прогресс на фоне консерватизма — самый парадоксальный парадокс».

Сына и маму со свекровью чета Долгопупсов так и не вспомнила, но им, как выяснилось, достаточно было и простого знания того, что у них есть родные, которые ждут их дома: престарелая матушка и сынок. Иногда это так много значит — простое понятие семьи, ну, а остальное, как любят приговаривать все боги, приложится.

Исполнив свою невольную и совершенно случайную миссию, свободный художник Филипп Паркер благополучно вернулся в Хогвартс через две недели после инцидента с близнецами.

Молли очень удивилась, увидев на пороге своего дома собственных сыновей. Широкоплечие и рослые, пламенно-рыжие Билл и Чарльз нагрянули в «Нору» в последних числах сентября.

— Привет, мамунь! — жизнерадостно пророкотал Билли, сгибаясь пополам, чтобы обнять мамочку Молли.

— Мама! — столь же радостно пробасил Чарли, в свою очередь сгребая мамку в медвежьи объятия.

Услышав голоса, сверху скатились Джинни и Фред с Джорджем, последние так и застыли при виде старших братцев, своими чутьистыми жопами сразу заподозрив неладное. Ведь неспроста же старшие братья приезжают из Румынии и Египта… Что ж, пророческие задницы их не подвели. Уже вечером, после основательного ужина, Билли и Чарли объяснили родственникам цели своих визитов.

— Ну, мамунь… — Билл выразительно помахал свернутой газетой. — Ну и речь ты закатила, и где — в Хогвартсе, посередь холла, полного умных деточек. Ещё в «Пророке» напечатано о мистере Паркере и о том, что некоторые личности совсем не ценят живую жизнь, ни человеческую, ни саламандровую.

— Фред, Джордж, как вы могли нас так разочаровать? — спросил Чарли, скорбно глядя на близнецов. — Вы зачем ящерицу укокошили? Зачем напали на преподавателя?

— Но мы не хотели! — воскликнул Фред.

— Он сам упал на стол! — подхватил Джордж.

— Под воздействием вашего сдвоенного Петрификуса, — чуть поднажал Билл. — Вы какого Брахуса наслали на учителя такое заклинание? Он вам что, Пожиратель смерти, чтобы в него Петрификусами швыряться?!

— А чего он… на нас наехал с исключениями… — вяло огрызнулся Джордж.

— Так за саламандру он на вас и наехал! — сердито вставил Чарльз. — Вы же ящерицу убили и даже раскаяния при этом никакого не проявили, как будто она муха какая.

— Да далась вам эта ящерица! — с воплем взвился Джордж с дивана. — Ну что она, золотая, что ли, или праматерь матери драконов?!

— Сядь! — оглушительно рявкнул Билл. И обратился к Чарльзу: — Разделим?

— Неа… — повел тот широкими плечами. — Впечатлениями не с кем делиться будет. Обоих возьмем. По очереди. Неделю у тебя, неделю у меня.

— Заметано, — согласился Билл и велел близнецам. — Ну, гаврики, собирайтесь, поедете к нам, в Египет и Румынию поочередно.

— Зачем?.. — опасливо съежились «гаврики».

— Жизни учиться, — пояснил Чарльз, ехидно прищурив правый глаз. — Раз уж вас вытурили из Хогвартса…

Пыльно-песочный Египет, жаркий до звона и дрожащего марева. Солнце палило так, что казалось — это не пот с лица стекает, а сама кожа сползает вниз по костям вместе со сварившейся плотью… Дышать было нечем, горячий воздух врывался в легкие вместе с жаром и раскаленным песком. Ночи ждали как спасения, ненавидя бешеное дневное светило. Ладно, дождались, пришла она, темная и звездная. И ледяная. Напрочь вымораживая полуденную жару и превращая песок в сухой снег, холодный и жуткий.

Наутро стоял тако-о-ой дуба-а-ак… Палатка торчала колом без помощи тросов и кольев, флаги реяли в безветренном воздухе, под ногами трещал и звенел песочный снег. Воду для мытья и кофе пришлось растапливать на костре.