Юность знаменитых людей - Мюллер Эжен - Страница 7

«Достигнув семнадцатилетнего возраста», — говорит он в своих интересных мемуарах, — «я был у Бальи первым мастером. Этот добрый хозяин очень дорожил мною; он позволял мне отлучаться, чтобы посещать кабинет гравюр и эстампов национальной библиотеки и заниматься рисованием. Когда я ему высказал, что чувствую особенное призвание к кондитерскому искусству, то он доверил мне приготовление конфект, заказанных к столу, первого консула. Я по целым ночам рисовал, просиживал иногда до утра за рисунками; его доброе расположение ко мне вознаградило меня вполне за мои труды. В то время между кондитерами известен был Авис, и я подражал ему, я изучал искусство во всех его тонкостях. Мои работы вызывали всеобщие похвалы. Я составил двести рисунков; все они были в современном вкусе. Вскоре я со скорбью простился с добрым Бальи и поступил к Жандрону на очень хороших условиях. Через несколько месяцев я навсегда покинул кондитерские, чтобы заняться кухмистерским делом; оно пошло у меня прекрасно и я зарабатывал большие деньги».

Но деньги не вполне удовлетворяли самолюбивого Антонена; он жаждал славы. Карем читал сочинения всех времен, стараясь найти в них то, что могло бы служить к усовершенствованию современной ему кухни; он издал весьма обстоятельные исследования о кулинарном искусстве у древних народов.

Он искал всегда сообщества людей, известных в избранной им профессии, и без малейшей зависти пользовался их советами и указаниями. Во времена империи ни одно собрание дипломатов (а такие собрания были очень часты в то время), не обходилось без того, чтобы Карема не приглашали угостить на славу высоких особ, управлявших делами Европы.

Очень и очень возможно, что вкусные обеды знаменитого повара имели иногда благотворное влияние на решение чрезвычайно важных дел, которыми занимались дипломаты, и уже по одному этому артист в кулинарном искусстве заслуживает уважения потомства.

Почтенный добрый Карем приобрел много друзей в среде выдающихся ученых. Между ними были и знаменитые врачи, с которыми он иногда спорил относительно вопросов, касающихся питания. Непомерные труды подточили его здоровье; он умер на пятидесятом году жизни (1784–1833). По его мнению, углерод, который входит в состав нашей пищи, действует пагубно на наш организм и сокращает жизнь; но при этом он замечал: «чем короче жизнь, тем больше славы».

Карем, заведывавший многими кухнями, написал много прекрасных сочинений; замечание Мари свидетельствует о том, что вы должны часто благодарить маленького поваренка за те вкусные блюда, которые приготовляются в вашей кухне по его указаниям.

— Ну что, будешь-ли ты еще жаловаться, что я о тебе забываю? — шепнул я Мари.

— Нет! — сказала она, награждая меня прелестной улыбкой; — когда я буду большая, то при чтении книги Карема всегда буду вспоминать маленького Антонена.

— Ну, что, Альфонс, — спросил я, — не заслуживает-ли простая и скромная слава, о которой мечтал стоя у печи Карем, предпочтения пред той громкой славой, которой люди достигают, убивая людей?

— Я не скажу «нет», но…

— Но и «да» не скажешь. А что ты, например, думаешь о пастухе, который, сделавшись римским императором Аврелием, хвастал тем, что в день восшествия на престол убил около сорока восьми человек? — который впоследствии насчитывал до девятисот пятидесяти человек, погибших от его собственной руки?

— Но подобных ему теперь уж больше не существует.

— И слава Богу! — сказала Мари.

— Кроме того, — возразил Альфонс, — если бывает война, то она ведется не для того чтобы иметь удовольствие считать убитых, а для того, чтобы защищать свою родину или завоевывать другие земли. Так Александр…

— Ну, хорошо! Будем говорить об Александре, так как ты его ставишь на первый план. Я думаю, сказать тебе по секрету, что ты восхищаешься его великими подвигами не зная их во всех подробностях.

Когда Александр Македонский появился на свет, то отец его, Филипп, написал великому мудрецу Аристотелю письмо, в котором между прочим, было сказано следующее:

«У меня на этих днях родился сын, дорогой Аристотель, и я благодарю богов не столько за то, что они мне его даровали, сколько за то, что он родился в твое время. Твои заботы о его воспитании служат мне порукой за то, что он выйдет из школы достойным тебя, достойным меня, и будет способен, надеюсь, достойно управлять со временем Македонией».

Таким образом, отец Александра, Филипп, очень опытный и счастливый воитель, проводивший всю жизнь в расширении границ своих владений, признавал, что сын и наследник его должен быть человеком образованным и развитым, а потому образование и воспитание его поручил человеку, который считался и считается поныне одним из самых умных и мудрых людей всех времен. О том, чтобы ребенок приобрел славу именно на военном поприще в начале не было и речи. Может быть это происходило вследствие тщеславия, присущего людям, подобным Филиппу, которые обыкновенно не допускают мысли, что дети могут превзойти своими подвигами родителей. Как бы то ни было, Аристотель принял на себя попечения, возложенные на него царем македонским; он употреблял все усилия к тому, чтобы укротить дух честолюбия, который очевидно царил в душе его ученика.

Александр унаследовал инстинкты своего отца; когда же Филипп заметил это, то решил, что ничего не следует предпринимать для искоренения их. Тут-то философ убедился, что ему поручено было воспитание будущего завоевателя и старался по крайней мере развить в своем ученике чувство человеколюбия и справедливости.

Одаренный блестящими способностями, царственный ребенок с неутомимым рвением, обнаруживая необыкновенную восприимчивость, принялся за учение. Презирая игрушки, он не расставался с книгами; его приходилось силою отрывать от чтения произведений поэтов и риторов.

Чтобы заставить себя как можно дольше бодрствовать за чтением книг, он прибегал, как говорят, к тому же средству, которое употреблял в былые времена его учитель, а именно — держал в руке серебряный шар над серебряным же тазом; когда, вследствие весьма понятного утомления, сон начинал смыкать его веки, то рука ослабевала, шар звонко падал в таз, и этот шум будил Александра, напоминая ему о занятиях.

По временам наставник, видя необыкновенное прилежание ребенка, надеялся, что эти миролюбивые наклонности восторжествуют над врожденным воинственным духом; но если в ту минуту, когда научные занятия по-видимому всецело поглощали Александра, случайно приходила весть о какой-нибудь победе, одержанной Филиппом, то Александр тотчас же забывал все и восклицал с досадой: «Отец все завоюет, мне не кого будет побеждать!» Тогда философ с грустью думал: «Ясно, что из него может выйти только завоеватель», и он продолжал воспитание маленького Александра.

Александр родился в тот самый день, когда Эрострат, о котором я уже упоминал, сжег храм Дианы в Эфесе.

Древние были еще более склонны к вере в предзнаменования и видели их везде и во всем. Когда храм Дианы сгорел, то греки очень удивлялись, почему богиня не явилась тушить пожар. И знаете ли какое придумали объяснение люди, желавшие польстить непомерному самолюбию Александра? «Ее надо удивляться, говорили они, что Диана допустила сгореть свой храм: она, как богиня, была в это время поглощена заботами о появлении на свет Александра».

Плутарх, древнегреческий историк, который сообщает нам об этой низкой лести, оценивает ее по достоинству и говорит, что богиня была слишком равнодушна, чтобы позаботиться о тушении пламени, объявшего храм; он прибавляет дальше: «Совершенно справедливо, что все гадатели и предсказатели, бывшие тогда в Эфесе, считали этот пожар предзнаменованием большого бедствия; они метались по городу и, с воплями ударяя себя по лицу, кричали, что в этот день должно было случиться какое-нибудь великое несчастье и произойти страшная потеря для Азии». С другой стороны, говорят, что Филипп, в тот день, когда объявили ему о рождении Александра, узнал, что один из его полководцев в кровавой битве одержал блестящую победу и что один из из его коней взял приз на олимпийских играх; гадатели же предвещали, что сын его, родившийся под такими предзнаменованиями, будет впоследствии великим, непобедимым завоевателем.