Истинная для Мира: Наследие (СИ) - Владимирова Анна - Страница 26

— Больше пей, — холодно приказал Зул.

— Что случилось? — я задержала дыхание и сделала еще один глоток. Горько-соленая густая жидкость опаляла горло, будто я глушила чистый спирт.

— Тебе лучше не знать, — и отвел глаза.

«Дети», — внутренности скрутило узлом и меня едва не вывернуло. Зул подхватил меня под живот:

— Дыши, Алиса, дыши…

«И ведь не вытащить их, не вернуть», — на глаза навернулись слезы.

— Карельская! — гаркнул Зул, — Соберись, мать твою! Их не вернуть! А Костю — нужно!

— Верну, — выдавила хрипло, облизав пряные губы. — Обещаю.

Сделала вдох, закрыла глаза и… шагнула в пустоту.

В ушах тут же зазвенело, снова едва не стошнило, и я упала на колени.

Самое сложное — сделать первый вдох. Казалось, что вместо воздуха втягиваешь мутную воду, и она, обжигая, рывками проталкивается в легкие. Кровь, которой напоил Магистр, давала энергию и служила моим суррогатным якорем. Да, я была примитивным "ходоком". Трусливым, ненадежным, и слабым. Но за гранью все средства хороши — лишь бы вернуться. И грань, казалось, меня жалела. Волосы разметало порывом, и я сделала вдох, закашлялась и захрипела.

— Баю-баюшки, баю… — не слыша голоса, прошептала, — сидит котик на краю, лижет мордочку свою, тешит деточку мою…

Молитвы бывают разные. Меня всегда успокаивала мамина колыбельная…

Открыв глаза, вздохнула глубже. Легкие болели все меньше, а сердце колотилось так громко, что, казалось, только его и слышно. Я плавно выпрямилась:

— …Баю-баюшки-баю, живёт оборотень с краю, он не беден, не богат, у него много волчат, — губы дрожали, но я упрямо цеплялась за любимую песенку. — У него много волчат, все по лавочкам сидят. Все по лавочкам сидят, кашку масляну едят, кашка масленая, ложка крашеная. Ложка гнётся, нос трясётся, сердце радуется…

В лицо пахнуло тленом и сыростью, сердце споткнулось.

— …Радуется… — повторила упрямо. — Константин Вячеславович! Костя! — Я сжала надетые на запястье часы, чувствуя их пульсацию. — Константин!

Туман, показалось, поредел, но здесь это действительно только казалось. Грань — удивительное место — она подавляла, высасывала силы, затягивала и нехотя отдавала полученное. Но меня не оставляло чувство, что это место — всего лишь иллюзия, принимающая тот облик, который ждешь. Что могло быть страшнее для ребенка, чем темный, туманный лес? Сколько раз я плутала по подобному в Карелии! Бежишь со всех ног домой, лишь бы не стемнело! И здесь — то же лес? Я опустила глаза — ворохи прелой затхлой листвы встопорщились под носками сапог.

Мимо мелькнула плотная тень, и в груди щедро всплеснул адреналин.

— Костя! — прохрипела я, хватаясь за горло. Дрожь била все сильнее, времени оставалось мало.

— Аня…

— Константин!

И только тут до меня дошло, что я — не Аня. Я попятилась, задыхаясь от страха.

— Аня…

Меня дернуло, взметнулся порыв ветра. Туман вдруг уплотнился, являя мой детский кошмар — лицо с клыками и желтыми волчьими глазами. Тварь взметнула ко мне когтистые лапы, но меня кто-то сильно дернул назад.

— Алиса! — узнала я голос Константина Вячеславовича. — Бегом!

За спиной раздался жуткий вой, тяжелые лапы ударили в спину, и я пихнула Костю из последних сил… а сама почувствовала, как меня хватают за волосы.

«Все», — мелькнуло в голове.

Таким, как я — живым — тут не место, но это легко исправить. У моего личного кошмара цель простая — оставить меня здесь. Я видела его второй раз в жизни и, кажется, последний.

Все хуже соображая, чувствовала, как когти на моем горле впиваются в кожу, как кошмар принюхивается, тычась холодным носом мне в затылок:

— Аня… — прошептал он вдруг почти человеческим голосом растерянно и как-то отчаянно.

«Я не Аня!» — хотела выкрикнуть, но не смогла. Все, что оставалось — рывком втягивать жижу в легкие и пытаться прожить еще один вдох… и еще… Рвануться не было сил, я вдруг поняла — это конец. От когтей в тело тек холод, оно немело, будто меня погружали в жидкий лед.

— Мама… — прошептала, чувствуя, как из глаз брызнул расплавленный воск и застыл на щеках. Я закрыла глаза… и больше не вдохнула…

…Только вдруг через сомкнутые веки нестерпимо ударило светом, послышался такой отчаянный рев, что зверь, удерживающий меня, дрогнул и выпустил. Грань будто вдохнула и разочарованно выдохнула меня в реальный мир. Грудную клетку едва не разорвало от того, с какой силой в легкие ворвался кислород вместе с морозным воздухом.

— Алиса!

До боли знакомый голос прорвался будто издалека, и я оказалась в тисках его обладателя. Обессиленная, не могла пошевелить даже пальцем, только дышать и слушать.

— Гербер! — взревел рядом Зул.

Тиски сжались сильней.

— Пошел к черту! — голос Алекса мешался с рыком. — Не получишь ее больше!

— Спокойно!

— Я спокоен. И спокойно тебя уведомляю, что только через мой труп ты ее еще втянешь в подобное.

Он прижал мое безвольно тело к груди и куда-то понес. По лицу запрыгали солнечные лучи, из глаз побежали уже настоящие слезы, потому что не могла зажмуриться. Я чувствовала, как тяжело дышит Алекс, как дрожат его руки. Запах снега и его кожи показался концентратом жизни и глупой детской радости. Он меня вытащил! Он! Я, кажется, даже едва заметно дернулась. Послышался щелчок, солнце перестало терзать мои глаза, хлопнула дверь, и машина тронулась с места.

Горячие пальцы коснулись глаз, вытирая слезы, убрали налипшие волосы со лба. Я чувствовала, он вглядывается в мое лицо. В его руках снова было спокойно и надежно. Тело не повиновалось, а сознание под мерную тряску уплывало в темноту…

Первое, что услышала — совсем рядом зашипел и недовольно заворчал Воля.

— Иди, ешь, — последовал холодный приказ, и кот затих, а вскоре послышался характерный хруст.

Я вздохнула глубже, пытаясь хоть что-то понять, и тут же почувствовала, как меня перехватили под попу рукой, устраивая удобнее. Я, кажется, висела на Алексе в одних трусах, положив голову на его плечо. Руки и ноги безвольно болтались, зато ощущение его горячего тела стремительно возвращало способность слышать и чувствовать.

— Что… ты… сделал с Волей? — прошептала одними губами.

— Это все, что тебя беспокоит? — недовольно рыкнул он и чем-то раздраженно брякнул.

— Сколько прошло… времени?

— Сутки.

Я услышала, как совсем рядом что-то зашипело, будто он… готовил?

— Что… ты… делаешь?

— Яичницу жарю.

На какое-то мгновение меня разобрали сомнения, а точно ли я вернулась из-за грани.

— А заказать еду… не бывает?

— Хочу подпалить твою сонную задницу, может, очнешься.

У него заурчало в животе, и я слабо прыснула.

— Мог бы просто погрызть…

— Не помогает, — усмехнулся он.

— Неужели?

Чувствовала себя совсем не так, как обычно. Раньше мне требовалась неделя, чтобы вернуться в мир, начать чувствовать, видеть, слышать, испытывать голод… А теперь обоняние дразнили простые, но такие умопомрачительные запахи яичницы и копченого сала, что и у меня солидарно заурчало в животе.

Я открыла глаза и сфокусировалась на нитях перламутровых бусин, свисавших с люстры. Они болтались почти перед носом, хотя раньше приходилось задирать голову, чтобы рассмотреть их хитросплетения.

— Зачем ты меня таскаешь на руках? — я слабо обхватила его плечи и со стоном подтянула ноги, скрещивая их на его бедрах.

Он долго не отвечал, делая вид, что занят, и вообще готовить одной рукой очень неудобно.

— Ты обещала перегрызть себе вены.

Я вздохнула, но промолчала. Что тут скажешь? Если бы он перешагнул через мои угрозы вчера — перегрызла бы, не задумываясь. Но теперь умирать не хотелось. Все познается в сравнении. Интересно, Алекс понял, что сделал для меня?

— Как себя чувствуешь?