Бандитский подкидыш (СИ) - Шайлина Ирина - Страница 32

Нет, не спит, я знаю, как она спит. Притворяется. Самолёт пустой, кроме нас никого, но он небольшой, и мне кажется, Катя так близко. Руку протяни и вот она. Тёплая. Или наоборот холодная вся, замёрзла, а согреться не успела, не шампанское надо было пить, а чай горячий.

Но я остаюсь на месте. Гордость ли, глупость ли, но мы молчим весь перелет, до обидного короткий. Кажется, вот лети самолёт на час или два дольше, что-то бы изменилось. Я бы сказал что нибудь правильное. Катька бы улыбнулась, а потом полезла ко мне на колени. Я бы обнял крепко-крепко и не отпускал бы никогда больше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍А потом сказал бы, что если хоть посмеет посмотреть на другого мужика, точно выпорю. Чтобы и мыслей таких дурацких не смело лезть в хорошенькую голову. Покусаю. А лучше не покусаю, а целиком съем, всю, чтобы точно только мне досталась. И только в моей постели спала. И только от меня рожала детей. Много, каждый год по ребёнку, чтобы точно не было времени глупости думать.

Но самолёт сел. Выпустили из него нас быстро и без проволочек. Встречает нас злющая моя охрана – сбежал, и замёрзшая помощница, со встревоженный видом. Она многое знает о моей жизни, так близко к ней приближенная. И теперь недоуменно смотрит на Катьку, видимо, поневоле сравнивая её с моей женой. Бывшей женой.

Одну машину охраны я отправил отвезти Катьку домой. Я бы сам её отвёз, а лучше себе забрал, но эта стена между нами, эти колючие её взгляды…

– Как там Лев? – спрашивает она перед тем, как сесть в машину.

Думаю, надо сказать, что ревёт ночами. Да что там, мы почти ревем хором. Но вспоминаю эти её слезы по Рафаэлю и…

– Всё хорошо, – отвечаю я. – Пытается встать держась за опору.

Дверь автомобиля закрывается и Катьку от меня отсекает. Потом и вовсе уезжает, моргнув в темноте огнями, а я стою и вслед смотрю, и помощница озябшая рядом переминается с ноги на ногу.

Нет я конечно знала, что у нас наступила зима. Теоретически. Но когда меня Рафаэль увозил я спала сном младенца (не думай о Львенке). До этого мирно сидела себе в плену. Несколько дней проторчала на югах. Как итог – к зиме готова не была.

Хоть Давид и упрекнул меня в том, что "любовник" обо мне не заботился, сапоги у меня были. Модные, дорогие. Тоненькие – на южную слякотную зиму. А здесь – сне-е-ег. Самый настоящий. Много.

Вышла из машины у подъезда, провалилась ногами в сугроб и стою, смотрю на свою родненькую многоэтажку, глаза бы мои её не видели ещё сто лет. Ноги разом закоченели, а я с места не двигаюсь, стою. Потому что не хочу домой.

– Багажа у меня нет, – напомнила я водителю, которого мне Давид выделил. – Можете ехать уже.

Тот молча кивнул и уехал, словно последнюю ниточку между мной и Давидом оборвал. Я встала на первую ступеньку у подъезда. Потом на вторую. Третья – последняя, да и сколько можно тянуть время. Ключей у меня нет, да и не пригодились – дверь подперли кирпичом, из-за чего в подъезд намело снега и меня.

У квартиры тоже постояла. Ну, что я скажу? Здрасьте, вот ваша блудная ночь явилась, которой дома три месяца не было? Из-за которой вас бандиты искали и в деревне у тёщи пришлось торчать месяц? Румяная, конопатая явилась, а лицо даже загорело немного. Пальто импортное, сапожки опять же. Вздохнула. Постучала.

– Дочка, – обрадовался папа.

Обнял меня. Сигаретами от него пахнет, от клетчатой рубашки немного стиральным порошком. Я моргаю, чтобы не заплакать, и чего я домой так боялась? Это же папа…пусть у него и новая жена теперь. Да и вообще, он меня сам вырастил, один, ниужели не заслужил на старости лет счастья? Мама уже давно ушла… Я снова расстрогалась, снова носом хлюпнула.

– Заходи давай, Вера щи сварила и салат сделала, с крабовыми палочками, ты же любишь такой… Вера!

Выскочила Вера. Тоже захлопотала. И суп мне согорели, и салата навалили целую гору, неделю есть не съесть, и пирожок вручили с картошкой. От всего понемногу отщипываю.

– Чтобы больше никаких бандитов, – сказал папа. – Надо же думать немного головой! Виталика верни лучше, от него проблем никаких.

– И радостей тоже, – продолжила я.

Папа в сердцах махнул рукой и с кухни ушел. Вера организовала по бокалу папиной настойки, словно девичник у нас.

– Красивый? – жадно спросила она. – Бандит твой?

– Красивый, – со вздохом подтвердила я.

Вера тоже вздохнула, выпила настойки, от которой горько и сладко разом, запахло пьяной вишней, и откусила кусочек от моего пирожка.

– От красивых одни проблемы, ты лучше пострашнее выбери, – пережевывая объяснила она. Тут же испугалась, что я подумаю что-то не то и пустилась пояснять – ты про папу своего ничего не подумай… Он не страшный. У нас любовь…

Я кивнула, сделала глоток настойки. Тоже откусила от пирожка. И чего мне Вера не нравилась? Хорошая же.

А мопс и правда пукал. Ещё – храпел. Бегал туда сюда по квартире ночью коготками по полу цап-царап. Тихо скулил внизу, потому что был еще мал и на кровать сам залезть не мог. Я жалела и поднимала его, он возился сопя и повизгивая, утрамбовывая свое кремовое тельце в моё одеяло. И спал потом рядом, тёплый-тёплый.

А я сне спала, и маленькую собачку винить было не в чем. Мне не хотелось быть здесь, в этой квартире, в которой я выросла. Мне вообще никуда не хотелось. Мне хотелось владеть людьми. Не каким-то абстрактными, а Левкой и его папой. Чтобы спали вот так же рядышком, тёплые, один большой – большой, а второй маленький совсем. И вот тогда было бы хорошо-о-о… А сейчас плохо.

Утром я ела сырники и пила растворимый дешёвый кофе, от которого в последних пленах успела поотвыкнуть – пленитили хорошо кушали и меня кормили тоже хорошо, когда мой телефон зазвонил. Номер был незнакомый, я удивилась. Взяла трубку и ещё раз удивилась.

– Кто это? – встревоженно спросил папа, который со страхом ожидал возвращения в мою жизнь бандитов.

– Из паспортного стола, – растерянно отозвалась я. – Паспорт забрать велят.

– Вот это сервис, – протянул папа. – А все президента ругают.

В паспортный стол я пошла с Евочкой. Да, мопс оказался девчонкой, чем меня несказанно удивил. На нем жилетик и крошечные башмачки, прямо ребёночек, которого у меня теперь, судя по всему, не будет. Малышка была такой милой, что нас и не ругал никто внутри святая святых. Расписалась, где надо, через несколько минут уже паспорт выдали. Новый. Красивый. Мой. И я на фотографии такая хорошенькая, прямо и не поймёшь, на самом ли деле такая, или нафотошопили.

Шла домой, в одной руке поводок, Ева все кусты обнюхивает, в другой паспорт. Иду, собой любуюсь. И тем, что не бомж теперь. Вполне себе официальная человеко-единица. Только домой вернулась не вовремя явно. Краснеющий папа показался на кухне через несколько минут, а я пригорюнилась.

– На дачу я поеду, – сказала я. – Там дров навалом. Не замерзну.

– Доча ты чего, – взбудоражился папа. – Не дури, места много.

Места, может, и много, а стены – картонные. Да и дури во мне с избытком, надо же её куда-то девать. Поэтому за полчаса собрала вещи, пирогов набрала, старый пуховик надела и даже валенки и в путь – как раз успею на электричку. Всполошенные папа и Вера ходили за мной следом, но переубедить не сумели.

В электричке пусто и печально. Темнеть уже начинает – зима. В стеклу прислонилась, подремала, чуть не проехала станцию. На станции одинокий фонарь и натоптано. А вот в мой лесок тонкая дорожка следов, по ней и иду тихонько. Нет никого, а мне совсем не страшно. Даже наоборот. Остановилась, жду, вдруг из леса выйдет кто-то большой и тёмный. Не медведь, нет. Давид. А на руках у него – Львенок. Нет, не вышел.

Двор дома совсем снегом занесло, завтра почищу, все равно делать нечего и работы у меня нет. Пробралась, зачерпав ледяной каши полные валенки. Еле как открыла дверь. Внутри – студено. Печка никак не топится, целый час возилась, дрова тоже замёрзли и отсырели. Насилу затопила, да так и упала спать, накрывшись и одеялом, и пуховиком.