Клевета - Фэйзер Джейн - Страница 75

Магдален сразу ощутила, что означает его взгляд. Это выражение она видела на лицах многих мужчин и раньше: и тех, кто ее любил, и тех, кто просто желал ее, а потому еще плотнее закуталась в плащ.

Наклонившись, он приподнял пальцем ее подбородок. Она подалась назад, но там была стенка палатки, поэтому Магдален напряженно застыла, выдерживая его взгляд. Снова засмеявшись, он приложил палец к ее губам. Она тут же отдернула голову.

— Вам хочется перещеголять своих людей?

— Почему бы и нет? — спросил он довольно миролюбиво. — В вас есть что-то невыразимо притягательное, милочка. Одарите меня хотя бы капелькой вашей нежности, и я не поскуплюсь на благодарность.

— Освободите меня? — выпалила она.

— Нет, только не это. Боюсь, это не в моей власти.

Прежде чем она успела полюбопытствовать о причинах того, почему ее освобождение выходит за пределы его возможностей, разбойник ухватил ее подбородок пальцами и прижался жарким ртом к ее губам.

Она лягнула его коленкой в живот, но не со всей силы, боясь вызвать его гнев. Однако он на несколько секунд задохнулся, а придя в себя, неожиданно оставил пленницу.

— Думаю, вы не собираетесь насиловать дочь Джона Гонтского? — бросила она ему в лицо, неожиданно избавившись от страха.

Он снова сел у входа и засмеялся.

— Что мне Ланкастер? Или его дочь? Надо мной нет сеньоров, и я не признаю ничьих законов, кроме тех, которые устанавливаю сам. — Он смотрел на нее с минуту, но Магдален показалось, что это длилось целую вечность. Затем покачал головой. — Но я сдержу слово перед человеком, который мне платит, ибо пока что я его должник. Как не жаль, но едва ли сьёр д'Ориак согласится рассматривать вас как часть моего жалованья, а с такими людьми, как де Боргары, шутки плохи.

— Сьёр д'Ориак? — В ее глазах застыл ужас. — Меня взяли в плен не для того, чтобы потребовать выкуп?

— По крайней мере, я этого делать не собираюсь, леди, — он пожал плечами, и дубовые листья, вытканные на его плаще, затрепетали, как от ветра. Мне заплатили, чтобы я похитил вас из замка Бресс и доставил вместе с ребенком в Каркассонскую крепость… целой и невредимой.

Он покачал головой и рассмеялся.

— Так что, поскольку вы не желаете сами сыграть со мной в эту игру, мне придется оставить вас: добиваясь вашего расположения силой я неровен час нанесу вам какие-нибудь повреждения, а к чему мне неприятности?

Он вынырнул из палатки, но прежде, чем задернуть полог, произнес с усмешкой:

— Спокойной ночи, леди. Поскольку я жажду получить жалованье за свою работу не меньше, чем вы — сохранить вашу честь, мне придется удвоить число дозорных возле палатки. Им будет приказано следить за вашей безопасностью и пресекать любую вашу попытку выйти из палатки без разрешения.

Но Магдален уже ничего не слышала. Охваченная диким ужасом, она казалась себе пленницей, оступившейся и летящей в пропасть. Ничего худшего нельзя было себе и вообразить: она в руках кузена, и нет никакой надежды на защиту или вызволение, поскольку никому не известно, где она. А на дороге в Кале ее любимый и ее муж, возможно, бьются сейчас в кровавой схватке! Слезы полились из глаз несчастной девушки.

Но через минуту Магдален уже подняла голову. Она не может сидеть сложа руки, надо обратиться лицом к угрозе, увидеть ее воочию и тогда, может быть, найдется выход! На нее упала зловещая тень д'Ориака, но это еще не конец. Она снова вытянулась на соломе, прижала к груди спящего ребенка и поплотнее закуталась в одеяло.

Итак, за всем происшедшим стоит кузен. Именно он выдал ее Эдмунду, чтобы тот в отчаянии бросился в погоню за соперником, оставив замок, жену и ребенка на произвол судьбы, навстречу верной смерти. Теперь, когда представительница рода Ланкастеров исчезла, а ее супруг, согласно замыслу, обречен пасть от руки Гая де Жерве, ничто не будет связывать владения де Брессов с Англией, и Карлу Французскому останется только подставить ладонь, чтобы поймать созревший плод. А д'Ориаку стоит протянуть руку и…

Она словно бы вновь увидела эти руки — белые, унизанные перстнями, с маникюром, мягкие, как растопленный воск. Но она-то знала, что вовсе они не мягкие. Магдален вспомнила его глаза, прищуренные, голодные, ползающие по ее телу, как мокрицы, от взгляда которых ее всегда обдавало сыростью темницы, как в ту первую встречу на постоялом дворе в Кале, когда он мысленно раздевал ее, вежливо между тем беседуя. Что же, теперь она точно знала, что ее ждет.

Неудержимая паника опять охватила ее, и только напряжением тела и сознания Магдален сумела взять себя в руки, но страх осел где-то в глубине. Ей предстояло встретиться с бедой лицом к лицу, в одиночку, и во имя Авроры она должна обладать ясным сознанием, быть свободной от страха и не оглушенной им.

По мере того как они продвигались к югу, становилось все жарче. Они держались далеко от больших городов и с наступлением ночи разбивали лагерь где-нибудь в сельской глуши. Небольшие отряды воинства Дюрана время от времени делали вылазки на одинокие фермы и грабили крохотные деревушки. По возвращении у бандитов лица были сытыми, а глаза подернуты поволокой, и у Магдален пробегали по спине мурашки, когда они, пьяно шатаясь, лениво и немного застенчиво в ее присутствии сквернословили. Их начальник не препятствовал таким вылазкам, но когда двое из его людей не удосужились вернуться в лагерь до рассвета, он сам немедленно отправился по их следу, отыскал пьяных в дым бандитов на скотном дворе и без разговоров повесил их тут же как дезертиров, даже не дав им времени очухаться.

Магдален ехала на отдельной лошади, привязав ребенка впереди себя. Два вьючных мула тащили ее пожитки. Перед сдачей в плен ей приказали взять с собой все ее платья и драгоценности — требование, в ее понимании совершенно естественное для людей, которые пришли для того, чтобы грабить; теперь, правда, ей оставалось только строить домыслы, как они собираются поступить с ее имуществом. Ее верным служанкам не разрешили следовать за хозяйкой, и Дюран предложил ей взамен услуги грязных девиц из обоза или любого человека из его армии, на которого она укажет. Магдален поначалу отказывалась от помощи обозных девиц, но вскоре поняла, что самой заботиться о грудном ребенке в условиях военного марша по меньшей мере нелегко. Раньше она даже не представляла, сколько сил и времени уходит на купание ребенка и стирку пеленок; до сих пор все это делали Эрин и Марджери. Пришлось согласиться, чтобы обязанности служанок взяли на себя женщины. Еще больше Магдален страдала от недостатка уединения, что превращало кормление ребенка и отправление других надобностей в сущую пытку.

В течение дня не было минуты, когда бы она не думала о побеге. Планы рождались так же быстро, как и умирали. Магдален глядела с надеждой на каждый город, мимо которого они проезжают: кто знает, может быть, на его людных улицах она встретит человека, который сообщит о ней в Бресс? Но они продолжали двигаться окольными путями, избегая больших дорог, и ее так тщательно охраняли, что шансон попасться кому-либо на глаза, а тем более перекинуться с кем-нибудь словом, не было совершенно.

Зеленые, покрытые буйной растительностью, прорезанные реками равнины Дордони остались позади, и характер местности изменился. Пыльные холмы Руссильона окаймляли зеленые виноградники, и на закате Пиренеи отбрасывали на них свою мощную тень. Когда появилось море, к Магдален пришло ощущение безграничного пространства — море, казалось, было слишком велико и безбрежно, чтобы заканчиваться на горизонте.

К концу пятой недели они достигли Каркассонской твердыни. Магдален так утомилась от путешествия, что даже страх перед встречей с кузеном куда-то отступил. Она испытывала облегчение при мысли о том, что она сможет, наконец, избавиться от мытарств утомительной поездки в обществе разбойников, этих неотесанных мужланов. Дорожная пыль въелась в кожу и волосы, забилась под ногти, так что невозможно было вновь представить себя чистой и умытой. Горло постоянно пересыхало, нос был забит пылью, и поскольку воды было мало, казалось, это навсегда. Единственной радостью за все это время для нее была Аврора. Девочка совершенно не обращала внимания на смену обстановки. Она спала на трясущейся спине лошади так же спокойно, как в своей колыбели под окном господской комнаты замка Бресс. Просыпалась она даже позже, и широко распахнутыми, безмятежными и смышлеными глазами оглядывалась вокруг, сосала кулачок, сучила ручками в воздухе, улыбаясь и весело воркуя.