Вверх тормашками в наоборот-3 (СИ) - Ночь Ева - Страница 73

– Если вдруг что-то случится, – сказал Геллан Иранне, – не останавливайтесь. Продолжайте путь. Вы знаете, куда идти. Знаете, зачем. Когда кто-то падает в бою, остальные бьются до конца. Не складывают оружие. Не сдаются. Иначе всё зря.

– Ты что-то знаешь, сынок? – мудрая муйба заглядывала не в глаза – гораздо глубже.

– Только предчувствие, – ответил честно. – Что-то клубится вокруг нас. И я не знаю имени этой неизвестности.

Он легко провёл рукой над коконом, где рос маленький деревун. Это стало их традицией: как только дорога отпускала свободное время, каждый спешил обласкать крохотное существо. Подарить немного тепла и энергии. И малыш рос. Прибавлял в росте и весе ежедневно.

– Это уникально, – вскользь обмолвилась Иранна. – Не знаю, видел ли кто-нибудь из людей, как возрождаются деревуны. Обычно это долгая история, скрытая от глаз. А тут столько любви. Мне кажется, она очень быстро растёт.

«Она». Все ждали именно этого: рождение девочки. Маленькой отважной Офы. И то, что Иранна уверенно сказала «она», вселяло надежду: ещё никогда муйба не ошибалась с полом ребёнка.

– Надеюсь, так и будет, – у Дары на лице – непоколебимое упрямство. – Я не могу представить, что это не Офа.

Дара. Небесный груз. Далёкая и одновременно – такая близкая. Он может прикоснуться к ней, но вынужден прятать чувства. Он может разговаривать и улыбаться, но не смеет переходить черту. Это слишком глубоко. Навсегда. Не лечится, как болезнь. Но он и не хотел избавиться от знакомо-незнакомого мира по имени Даша Сафронова.

Он повторял её имя про себя. Настоящее. То, которое он изменил, как только девочка попала на Зеосс. Не по прихоти сделал, а чтобы спасти от лишней боли и тоски. Но так приятно было произносить короткое слово, которое принадлежало ей: Даша.

Он проснулся под утро от тревоги, что стиснула сердце. Сильвэй! Кош звал его. Тянул к себе. И Геллан, не сказав никому ни слова, пошёл сквозь предрассветные сумерки. Туда, где сейчас находился его верный друг. Туда, куда повело сердце. Он чувствовал коша, как себя. Почти так же ощущал связь с Дарой. И эти две ниточки сейчас натянулись до предела.

Геллан шёл и умолял: не порвитесь, пожалуйста. Живите. Пожалуйста. Тревога била наотмашь, и не существовало ничего, кроме еле различимого стука двух сердец, что стали неотъемлемой его частью.

Сильвэй лежал перед кустами – вытянувшееся длинное тельце. Безвольные лапы. Порыжевшая от крови шерсть. Уже не белая.

В нем ещё теплилась жизнь, но слабо-слабо. Геллан не успел помочь: за кустами стояла Дара, и рот её закрывала большая грубая ладонь.

– Сделаешь глупость, стакер, и она отправится топтать Небесный Тракт, – свистящий шёпот рвал тишину и впивался в сердце, как смертоносное жало.

– Отпусти её, – попросил спокойно. – Ведь тебе нужен я. Зачем тебе девчонка?

– Бросай оружие на твердь, стакер, – зашипела змеёй фигура, скрытая за надёжным плащом с капюшоном. – Я здесь не один. Только сделаешь не то движение – и попрощаешься с Небесным грузом.

Геллан понимал: никто в здравом рассудке не сделает ничего плохого Даре именно потому, что она Небесный груз. Но он не знал, на что способен этот человек. Безумцев всегда хватало.

Геллан не сопротивлялся. Дал спутать себя огненными удавками. Эту боль можно потерпеть. Раны заживают. Не воскресают лишь люди. А он не хотел и не мог позволить, чтобы Дара умерла.

Их уводили тихо. Никто не хватился. Может, это и хорошо сейчас. Главное – Сильвэй жив. И Геллан просил его пожить ещё немного, пока не придёт помощь.

Их погрузили в повозку, как мешки с овощами. Спеленали, как младенцев, – с ног до головы. Дару – печатями тверди. Его – путами огня. Чтобы не вырвались и не пытались.

– Ты сердишься? – вид у неё несчастный и виноватый. По щекам текут слёзы.

Он не сердился. Грелся в крохотных искрах счастья. Дара жива, остальное решится по воле Обирайны. И если ему вдруг суждено умереть, он был готов. При одном условии: пусть она живёт. Вернётся домой. Исчезнет навсегда – не важно. Главное, чтобы он знал: она где-то есть, существует, дышит воздухом. Смеётся. Совершает ошибки. Любит.

– Нет, Дара, – не смог скрыть улыбку и поймал её ошалелый взгляд. Зато она перестала плакать.

– Это розыгрыш, да? Ты решил меня попугать за то, что я выползла в кустики одна, да?

Геллан вздохнул и попытался поудобнее устроить деревянное тело, стиснутое слишком в плотных объятиях огненных хлыстов.

– Это не шутки. Я был бы рад, если б кто-то нас разыграл. Теперь остаётся ждать. Скоро мы узнаем, кому понадобились.

– Как ты можешь так спокойно говорить об этом! – возмутилась девчонка и попыталась избавиться от печатей тверди. Глупая. Извивалась, пыхтела, только силы тратила.

– Нет смысла кричать и выплёскивать энергию. Это не поможет нам освободиться. Лучше копить, чтобы ударить, когда представится возможность.

И Дара затихла. Ехали они долго. Мучились от голода и жажды. Но никто их ни разу не навестил. Не ослабил путы. До тех пор, пока не заехали в пустынную глушь без единого деревца и кустика – только неровно белая пустыня вокруг.

Их спустили в колодец. От его предназначения осталось только одно: глубокий. Вода давно ушла, высохла. Нашла либо другой путь, либо, исчерпавшись до дна,иссякла.

Сняли путы. Кинули, как бездомным пёсоглавам, еду и спустили на верёвках питьё. И забыли о них. Надолго. Они сидели, плотно прижавшись друг к другу. Грелись, как могли: тёплая одежда не спасала от холода, а тесное пространство не давало возможности хоть как-то разминаться. Но они пытались: растирали друг другу конечности, кутались в Гелланов плащ.

От полного отчаяния отвлекали разговоры.

– Знаешь, – смотрела Дара на кусок неба над головой, – вот так ещё немного посидим, и я поверю, что больше не существует другого мира, кроме этой мерзкой бездонной трубы.

– Здесь когда-то была вода, – не соглашался Геллан. – Жизненная струя билась из-под земли. Это место нельзя назвать плохим. Разве что несчастным. Если вода ушла, значит ей не хватило силы. Или она отдала всё, что могла. До конца, до последней капли.

– Ты такой добрый, Геллан. Во всём и во всех ищешь только хорошее.

Дара вздыхала и льнула к нему. Искала тепло. И он бы всё ей отдал.

– Как думаешь, мы умрём? – спросила она его, когда солнце взошло и закатилось в четвёртый раз. – Мне кажется, о нас забыли. Или что-то случилось. И больше никто не придёт.

Он не знал, что ответить. Не знал, как утешить. Чувствовал только: всё не спроста. И нужно лишь дождаться кого-то. Того, кто приказал их похитить. Геллан не хотел пугать Дару заранее. Потому что не знал, чем закончится встреча с этим зловещим незнакомцем. Пусть лучше будет призрачная неизвестность.

Он рассказывал ей о стакерских буднях. О матери. О маленькой Миле. О том, как всю жизнь жил с убеждением, что незаконнорожденный. Не жаловался, нет. Просто хотел поделиться самым сокровенным. Тем, о чём никогда и никому не рассказывал.

Дару тоже прорвало в какой-то момент. И он слушал об иной жизни в другом мире. Где много механизмов. Где высокие дома и почти нет природы. Где нет магии, а люди отличаются друг от друга только цветом кожи и волос. Где существуют войны и страшное оружие.

– Зачем воевать? – спрашивала повзрослевшая на его глазах девочка. – Мир так прекрасен. Хоть ваш, хоть наш. А жизнь такая короткая. Лучше бы жили и радовались. Каждому прожитому дню. Каждому мгновению. Учились. Дружили. Любили. Чего нам не хватает, Геллан?

– Мудрости, наверное. А может, сердца, – прижимал он её к себе и прикасался губами к спутанным волосам.

– Поцелуй меня, Геллан, – попросила Дара, когда солнце закатилось в пятый раз.

И он замер от шума в ушах – так зашлось и застучало его сердце. Он всегда слышал лучше других. Малейшие шорохи ловил его обострённый слух. А сейчас показалось, что ему почудилось. Этого просто не может быть.

– Я знаю, что некрасивая, и всё такое. Что есть Зиргаллия и куча ещё всяких красоток. И ты такой… теперь так вообще, – глотала она слова, частила, пытаясь высказаться, будто боялась, что он перебьёт её или оттолкнёт от себя. – И не то чтобы меня никогда не целовали – было пару раз. Несерьёзно, конечно. И вообще не знаю, можно ли это поцелуями назвать – так, дурость одна. Но… вдруг мы умрём, а я так и не узнаю, как это: целоваться по-настоящему. Я понимаю, правда. Но ты же добрый. Ты же можешь сделать вид, что я тебе нравлюсь хоть немного?