Красный всадник (Уот Тайлер) - Томова Людмила Илларионовна - Страница 19

Но у короля была еще другая — магическая сила. Она заключалась в его королевском титуле. Его величеству верил народ. Только с именем короля можно было окончательно сломить сопротивление знати и церкви, подчинить их себе.

Приехавший от государя рыцарь принес ожидаемое известие: завтра, в пятницу, 14 июня, в 7 часов утра король явится на встречу в Майл Энд и сам выслушает требования восставших.

Эти требования, четко сформулированные, были записаны на листках бумаги, лежащих перед Тайлером. Их составили скрупулезно, после долгих обсуждений, с полной ответственностью за судьбы истерзанной, раздираемой бедствиями страны.

Во-первых, от короля требовали освобождения вилланов от какой бы то ни было личной зависимости.

Во-вторых, король должен был дать обещание, что не будет преследовать восставших и дарует всем и каждому прочный мир.

В-третьих, освобожденные крепостные должны получить право свободной, беспошлинной торговли во всем королевстве.

И, в-четвертых, крестьяне требовали установления денежной ренты за землю — не более четырех пенсов с акра в год — взамен прежних повинностей.

В этих требованиях были все надежды обездоленного люда на справедливость, все мечты о свободе.

Но о какой свободе могла идти речь, если были живы главные виновники бедствий народа? Их надлежало казнить. В первую очередь это касалось герцога Ланкастерского Джона Гонта, архиепископа Кентерберийского и канцлера королевства Симона Сэдбери, казначея Роберта Хелза, судьи Роберта Белкнепа, сержанта Джона Лега. Господ надо было убрать. Не зря девизом восстания стали слова Джона Болла: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был тогда господином?»

Так говорил Болл. А что он думал сейчас, на совете, сидя рядом с Тайлером и глядя на него чуть припухшими от бессонницы глазами?

Болл всегда трезво оценивал окружающее. Столь трезво, что перенесенное дважды отлучение от церкви, от всемогущего, не изменило его убеждений — всего того, что, по его же словам, «заставляло любить жизнь и огромное количество людей в этой жизни».

Но Тайлера он не просто любил.

Этот человек вызывал у пожилого священника преклонение. За внешним спокойствием Тайлера Болл угадывал страсть, порыв, волю. Уот не суетился, не растрачивал силы по пустякам. Он берег их для главного — того, что, в конце концов, позволило бы людям жить на земле открыто, спокойно, честно.

В Колчестере и в Дартфорде, где работал после возвращения из Франции Тайлер, к нему нередко захаживали бедные ремесленники — они приходили «за правдой», приводили своих родичей из деревень. И они слышали эту правду, но произносилась она шепотом.

А теперь Тайлер говорит громко. И его слова повторяет вся Англия.

Почувствовав на себе взгляд Болла, Уот обернулся. «Ничего, ничего, парень, крепись»… — как бы говорил священник.

Уот усмехнулся и начал складывать в одну пачку разложенные на столе листы. Он всегда понимал Болла без слов.

Джон Болл поднялся со скамьи и сказал, обращаясь ко всем:

— Мы вершим справедливость. Пусть эта мысль подкрепляет нас. Послушайте, что написал Чосер о времени нашем, испорченном дурным правлением недотеп и трусов, чью подлость привыкли считать гибкостью, а зависть — честью:

— Стоит ли жалеть о таком мире? — спросил Тайлер. И сам же ответил: — Не стоит. И он должен погибнуть. А мы, коли замахнулись, будем рубить сплеча. И никакие жертвы нас не остановят. Да будет смелость и верность с нами!

— Fit via vi — дорогу пробивает сила… — закончил Джон Болл позднее собрание.

Крик пронесся над площадью и вернулся к Олдгейтским воротам протяжным вздохом тысяч людей.

Ворона взлетела с зубчатой стены, покружила в прозрачном воздухе и опять опустилась на зубцы.

За стенами раздался звук трубы. Ворота каменной крепости раскрылись. Два стража вышли, высоко держа копья, и стали по обеим сторонам.

Все, кто был на площади, подались вперед и затаили дыхание. Даже ворона на зубцах наклонилась, как бы приглядываясь к происходящему.

На коне, покрытом серой тяжелой тканью, выехал вестовой с медной трубой в руках. За ним на некотором расстоянии шествовал богатый вельможа, белый плащ его волочился по земле. На вытянутых руках он нес плашмя государственный меч Англии.

Из ворот показалась кавалькада под королевским знаменем. Ехали знатные лорды и рыцари, гарцевали достойнейшие мужи королевства, ослепляющие золотом и серебром регалий, ярким бархатом плащей.

Показались королевские оруженосцы. Их было двенадцать. За оруженосцами верхом на белом скакуне выехал сам король Ричард. Тонкая шпага сверкала на поясе. Светлые волнистые волосы государя шевелились от ветра над бледным, без единой кровинки лбом. Он был красив, этот юный король.

Толпа замерла. Рука наездника натянула поводок, лошадь остановилась. Ричард качнулся в седле.

И вдруг кто-то закричал, вскочив на тумбу спускающейся к Темзе лестницы:

— Да здравствует Ричард Второй!

И толпа подхватила крик, повторив его громоподобно:

— Да здравствует Ричард Второй!

Король, казалось, побледнел еще больше и рассеянно оглядывался. К нему уже спешили адмирал Томас Перси и кондотьер Роберт Ноллз.

Выкатившаяся из ворот Тауэра золоченая карета, запряженная тройкой черных скакунов, приостановилась. Из нее испуганно выглянула Жанна Кентская.

Томас Перси поднял руку и так проехал вперед, вдоль плотной стены горожан и крестьян.

Лошадь короля послушно пошла за ним. Следом двинулась свита. Толпа молчала.

Когда королевский кортеж поравнялся с местом, где стоял Томас Фарингдон, тот вдруг тряхнул головой — не выдержал. Передал копье стоящему рядом Алану Тредеру, выбежал на дорогу и бросился наперерез белой лошади его величества.

— О государь! Воля божья свела нас сегодня! Иначе ничем не объяснить эту невероятную встречу. Выслушай меня, государь!

Люди встревоженно смотрели на Фарингдона. А он отступал по дороге перед сдерживаемой поводьями, медленно переступавшей лошадью.

— Чего хочет этот человек? — произнес Ричард, повернувшись к Ноллзу.

Кондотьер осторожно тронул Фарингдона концом плети, покосился на толпу, спросил:

— Кто ты и чего хочешь?

Фарингдон сбивчиво заговорил:

— Я лондонец… Томас Фарингдон. Но я встал в ряды восставших крестьян. Вчера я вместе с ними требовал казни Сэдбери и Хелза, вместе с ними жег и громил Савой…

Фарингдон отбросил со лба упавшую прядь волос и продолжал медленно отступать перед лошадью.

— Но я не разбойник! Нет! Я ищу избавления от несправедливостей жизни. А сейчас я увидел короля и понял, что есть еще выход — рассказать всемогущему монарху всю правду обо мне. Пусть послушают и те, кто боится правды пуще огня. — Фарингдон метнул злобный взгляд в сторону Перси и Ноллза.