Кольцо Мерлина (ЛП) - Мунн Уорнер - Страница 90

Его окутывало защитное тепло, и он знал, откуда оно пришло. Пояс был сшит с любовью, подарен в знак любви, и носил его Гвальхмай в память о любимой матери.

Язык прилип к нёбу, он не мог говорить, но подумал: «Ах, мама! Я должен был знать, что, если все остальное потерпит неудачу, твоя вечная любовь окружит и защитит меня».

В комнату поспешно вбежала мышка. В жестокой тишине этой безмолвной, но смертельной борьбы стук ее ножек был отчетливо слышен, и этого хватило, чтобы отвлечь внимание Гвальхмая. Он перевел взгляд на мышь и сделал первый глубокий сознательный вдох за, казалось, долгое время.

Пронзительные глаза потеряли силу над его телом, и он отпрянул.

«Впусти меня!» – прозвенел крошечный тихий колокольчик в его голове. Беспредельное чувство спокойствия и силы охватило его. Мышка, которая только что коснулась его ноги, свалилась без сознания набок.

Он понял, почувствовал, что в нем появилось второе существо – его любимая женщина, которая теперь стала частью его самого. Его глаза открылись как никогда раньше, и он увидел, что не одинок. Он не осмеливался отвести взгляд от статуи, потому что это был не просто камень. Очертания статуи были размыты отвратительной желеобразной массой, которая постоянно меняла форму, придавая существу еще более пугающий вид.

У статуи были глаза, и они сверкали. У нее был рот, и он говорил:

«Его предупреждали не спускаться под землю! Его предостерегали от грехопадения! Этот человек мой! Кто посмеет сказать мне “нет”?»

Галантный гибкий юноша, весь в зеленом, с лирой на спине, подошел сзади и встал рядом с Гвальхмаем. Он снял шляпу с длинным красным пером, низко поклонился, махнув пером по каменным плитам, и рассмеялся в лицо ужасной статуе. Он бросил на пол кучку веток, как тот, кто швыряет перчатку врагу.

«Листьями дуба, ясеня и терновника, а также силой омелы я, сэр Хуон из Эльверона, говорю тебе “нет” и готов своей жизнью поддержать этот вызов!»

«Зная, что у тебя нет души, зная, что смерть для тебя – исчезновение, ты все еще смеешь рисковать тем немногим, что у тебя осталось, и встаешь рядом с этим человеком?»

Слова были пренебрежительными, но Гвальхмай заметил, что извивающиеся желеобразные конечности избегали дотрагиваться до зеленых листьев.

«К моей чести эльфийского рыцаря, я не могу не поступить так!»

«У меня нет разногласий с эльфами, но этот человек слишком долго меня раздражал. Он уничтожил мой народ в Эльвероне; он ограбил моего колдуна в Ронсево; он ломал мои планы; ради тебя он убил моего мага; он сопротивлялся моей воле!»

«Тебе лучше не связываться ни с кем из нас, Одуарпа. Наша магия старше и сильнее твоей».

То, что было статуей, презрительно ухмыльнулось.

«Это я проверю. Ты не более чем муха в моих глазах. Умри!»

Статуя угрожающе подняла руку и направила кривой коготь на Хуона. В менестреля выстрелила хищная вспышка сгущенной багровой ярости.

Огромный водяной щит встал перед Хуоном и встретил вспышку. Молния безвредно шлепнулась в защитный барьер, утонула в нем и разошлась в стороны как широкий, вращающийся, светящийся цветок. Белый, чистый и бездымный, каждый лепесток превратился в язык огня.

Преобразованная молния крутанулась, загудела, как гигантская пчела, и метнулась обратно на статую. Волосатая рука отдернулась.

«Мы встречались раньше, Темноликий повелитель, к твоему сожалению», – пропел влажный пульсирующий голос. «Я все еще могу защитить своих детей. Ты помнишь?»

«Я помню, Дух волны! Твое царство – океан. Но на земле моя власть сильнее твоей. Ты можешь хорошо защитить себя, квадратноглазая Ахуни-и, но у тебя только одна поклонница и твоя сила мала!»

Темное клубящееся облако сажи охватило статую и огненную розу. Когда оно опустилось, пламя исчезло. Облако сгустилось и извивалось на полу.

Оно принимало разные формы. Питон, гидра, семиглавый дракон – каждая фигура переходила в другую, шипя и поднимаясь, бросаясь в сторону Гвальхмая и стоявших рядом с ним Хуона и Ахуни-и. Наконец, фигура схватила щит массивными челюстями и обвилась вокруг него.

«Но твоя сила не выше этой!» Ошеломляющий удар сотряс замок, когда гигантский молот обрушился на монстра-протея. Его фрагменты собрались в лужицу черных частиц, похожих на жидкую грязь; они слиплись, превратились в трос, в веревку, в усик, который свернулся и поднялся, как угрожающая кобра, и затем быстро втянулся в тело статуи.

Рыжебородый Тор встал рядом с остальными, небрежно опираясь на молот. Одиночное, неповрежденное щупальце многоножки, потянулось к молоту, как будто пытаясь дальше проверить его силу.

Тор бросил гроздь рябины на его пути. Щупальце дернулось в сторону, как будто ягоды были раскалены. Оно покрутилось, повернулось и отступило.

Темноликий повелитель нахмурился. «Так что, в божке еще есть жизнь? Сколько богов-асов стоит за твоей спиной? Кто ты в глазах людей – ловкач, фокусник? Чье приношение, какая лошадь на твоем алтаре дает тебе силы? Как видишь, я получаю более богатую пищу! Мои прихожане и я вместе пьем красное молоко. Ударь еще раз, если сможешь! Не думаю, что ты в состоянии. Я жду!»

«Ала-ла-ла! Ала-ла-ла!»

Прозвучал страшный боевой клич. Гвальхмай был взволнован, услышав зловещий вопль героев Ацтлана.

«Разве удары должны защищать душу этого человека? Тогда ты должен встретиться со мной! Ты хвастаешься своими мелкими успехами? Своими крошечными алтарями, спрятанными в подземельях? Приношениями, которые делаются тебе тайком, ночью? Принесенными тебе в жертву детьми? Да ты просто жалкий дурачок!»

Страшное видение заняло место в очереди. Этот человек высоко возвышался над ними всеми. На шее у него висело ожерелье из черепов, шлемом на его голове служила ухмыляющаяся маска ягуара, в левой руке он держал круглый щит, отделанный по краю перьями колибри, а в правой макуауитль – тяжелый деревянный меч, усеянный зубьями из вулканического стекла.

Стальной нагрудник загремел, когда он угрожающе выступил вперед; это был нагрудник римского центуриона.

«Я Уицилопочтли, бог войны народа Ацтлана, и, поскольку я когда-то был человеком, я не забыл своего сына! 20 000 сердец были вырваны из человеческой груди за один день, чтобы почтить меня. Это были сердца пленных воинов, которых мой народ победил в битве, чтобы сделать меня могучим! Реки крови текли, чтобы дать мне силу! Перед своим сыном я тоже поднимаю щит и с макуауитлем встаю рядом с ним!»

Желеобразная масса, окутывающая статую, закрутилась и потеряла форму. Она вязко пульсировала. Злые алые и черные, как ночь, полосы сменяли друг друга в полупрозрачных червеобразных придатках, которые вырывались и втягивались в ужасной ярости.

«Твоя сила больше, чем у всех остальных, потому что твоя слава растет, а не падает. И все же моя поднимается еще выше, и она останется, когда твоя слава забудется, потому что моя сила исходит от зла в человеческих сердцах, а не от почитания, которое тебе приносят людские жертвы. Я основываю свою силу сегодня на тех будущих жертвах, которых у тебя не будет! Ты оспариваешь мою восходящую мощь? Нет? Тогда эта запятнанная душа моя!»

Гвальхмай заговорил впервые, но это был не его голос. Никогда прежде из собственных уст он не слышал эту прекрасную звенящую золотую мелодию. «Тогда ты должен забрать нас обоих, Демон со звезды, потому что мы едины!»

Когтистые лапы снова почти коснулись щита Ахуни-и, но и на этот раз они отдернулись. Снова просиял яркий свет, осветивший темную комнату, но сейчас он лежал как граница между статуей и группой непокорных. Это была линия блестящей славы, которая прошла по полу, как живое существо. Она обошла группу под равными углами, несколько раз развернулась, замкнулась и образовала пентаграмму.

Посох, который нарисовал мистический знак на каменном полу, был поднят в руке величественного бородатого старика, который присоединился к ним и стоял внутри защитной фигуры. Посох дернулся и указал на статую.

Пернатый головной убор старика поднимался и качался от движения воздуха, которого другие не ощущали. Его длинные одеяния развевались и вздымались, словно надувались изнутри. Все в нем было легким движением.