Морской волк (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 36

Я остановил коня рядом с креслом, поздоровался первый и спросил на фламандском языке:

— К кому обратиться, чтобы наняться на службу?

— Едь прямо, а на площади повернешь налево, к двум красно-синим шатрам. В них Джакомо Галеотто, граф Кампобассо, — показав рукой с бутербродом себе за спину, ответил набитым ртом командир караула.

Возле шатров графа Кампобассо находился еще один караул из двух десятков итальянцев, арбалетчиков и гвизармников. Гвизарма — это разновидность алебарды. У этих она имела длинный трехгранный шип, как у алебарды, но без топорика, а крюк увесистей и заточенный по внутренней стороне, чтобы перерезать сухожилия лошадям. Я слез с лошади, передал ее, шлем и ремень с саблей и кинжалом кутильеру. На мне остались кираса, оплечья, наручи, набедренники и поножи, соединенные кусками кольчуги или толстой кожей. Полный доспех мне не по карману, согласно той роли, которую играю.

— Где граф? — спросил я караульных.

Они показали на правый шатер.

Докладывать пока что не принято, поэтому я зашел внутрь без приглашения. Джакомо Галеотто, граф Кампобассо, сидел за столом в компании четырех человек. Они ели мясо из медной миски диаметром с метр, которая стояла посреди стола, накалывая кинжалами. Запивали вином из оловянных кружек. Одному как раз слуга — черноволосый и кареглазый мальчишка лет двенадцати — наливал из большого медного кувшина с узким горлом. Стульями им служили чурки, только графу достался настоящий, с высокой спинкой. Джакомо Галеотто было под сорок. Черные волосы длиной до плеч тронула седина. Густые, сросшиеся брови. Узкое лицо с острым подбородком покрыто щетиной. Нос с горбинкой, не очень длинный, если исходить из итальянских стандартов. Рот широкий, губы тонкие и бледные. Темно-карие глаза, наполненные веселым блеском, постоянно дергались из стороны в сторону, словно кто-то толкал графа Кампобассо в плечо: тело и голова оставались неподвижны, а реагировали только глаза. У него одного была бронзовая вилка с двумя зубцами. Он держал ее узкой рукой с длинными сухими пальцами, у которых сильно выпирали суставы, будто на них вовсе не было мяса, только тонкие кости, обтянутые тонкой кожей. Возле боковых и задней «стен» шатра стояли по две походные кровати на низких ножках. Одна была застелена покрывалом из медвежьей шкуры. Возле каждой кровати — по большому сундуку с плоской верхней крышкой и стойке-вешалке, напоминающей манекены из-за надетых на них доспехов.

— Добрый день! Приятного аппетита! — произнес я на итальянском языке.

Едоки ответили вразнобой и довольно приветливо.

— Наниматься? — сразу спросил граф Кампобассо.

— Да, — подтвердил я.

— Полное «копье»? — спросил он.

— Да, — повторил я.

— Иди в соседний шатер, скажи Луиджи, чтобы, если всё в порядке, зачислил в двадцать восьмую роту к Россо Малипьеро, — произнес Джакомо Галеотто и наколол следующий кусок мяса, даже не подумав пригласить гостя к столу.

То ли не заметил мои позолоченные шпоры, то ли, что скорее, нравы поменялись. Теперь рыцарь не считал другого рыцаря, не зависимо от богатства и титула, своим названным братом.

Луиджи слышал слова графа, потому что вышел из шатра мне навстречу. Это был пожилой мужчина с типичным для интенданта крысиным лицом. И одет, как положено интенданту, в просторный и длинный, темно-коричневый гаун из дорогой тонкой шерстяной ткани. На голове черная шапка-горшок без полей, но с беличьим мехом по околышку. В руках держал черную грифельную доску и кусок мела. Он без лишних слов приступил к делу. Сперва проверил лощадей, записал возраст, масть, приметы, попробовав занизить их цену. Поскольку я играл роль не шибко богатого рыцаря и понимал, что людей, судя по всему, не хватает, сразу вступил с ним в перепалку, использовав те богатства итальянского языка, которые почерпнул в Венеции.

Видимо, заодно и акцент перенял, потому что интендант спросил:

— Служил у венецианцев?

— Да, — подтвердил я, но в подробности не стал вдаваться, чтобы не проколоться.

Луиджи они не интересовали. Он сразу повысил цену моих лошадей до рыночной, а оружие и доспехи осмотрел мельком. Есть — и хорошо, а какого качества — не важно.

Сделав пометки мелом на грифельной доске, интендант сказал:

— Договор подпишем завтра после обеда. Тебе — пятнадцать золотых дордрехтов (названный так в честь города, в котором чеканился, бургундский аналог французского экю; по приказу короля Людовика за него давали всего шестнадцать-восемнадцать парижских су) в месяц, кутильеру — семь с половиной, конным лучникам — пять, стрелку из ручницы, арбалетчику и копейщику — четыре, слуге — два. Сейчас поезжай вниз, к озеру, до последней улицы. Там повернешь налево и спросишь Россо Малипьеро. Возле его шатра должен быть красный баннер с желтой цифрой двадцать восемь. Ты цифры знаешь? — спросил он, видимо, на всякий случай.

— Ты не поверишь, я даже считать умею! — произнес я иронично.

— Всяких я тут повидал, — без обиды отмахнулся интендант. — Скажешь Россо Малипьеро, что ты зачислен в его роту.

Командир роты оказался рослым и склонным к полноте тридцатилетним неаполитанцем с мясистым большим носом, из-за которого, как я позже узнал, его называли Слоном, хотя, как догадываюсь, настоящего слона видел мало кто из его подчиненных. Просто слышали, что у этого животного очень длинный нос, то есть, хобот. Россо Малипьеро был в мятой и несвежей льняной рубахе навыпуск, о подол которой и вытер жирные руки, встав из-за стола — широкого чурбана, на котором стояла деревянная миска с обглоданными костями, и пустая медная кружка. Вторая чурка, пониже и потоньше, служила ему табуреткой.

Обменявшись приветствиями, он окинул меня взглядом и спросил:

— Давно воюешь?

— Всю жизнь, — ответил я, имея в виду нынешнюю.

— Откуда родом? — поинтересовался командир роты.

— Мой дед был фессалийским бароном, а я родился в Константинополе, в Галате, где в то время мой отец служил генуэзцам, — рассказал я.

— Да, напирают турки, придется нам с ними еще не раз воевать, — произнес Россо Малипьеро с печалью в голосе, будто именно ему и придется все время отражать натиск неверных. — Иди по этой улице до конца и там ставь свою палатку. Хочешь слева, хочешь справа, но обязательно вровень с соседней, иначе будешь переустанавливать. Герцог любит, чтобы всё было ровно. Завтра получишь сюрко и плащи в красно-синию полосу и с бургундскими крестами для себя и своих воинов. Носить их обязательно. Это тоже требование герцога. Он должен знать, под чьим командованием вы служите. Утром ваших лошадей отведут на пастбище и вас на довольствие поставят, а сегодня опоздали, мы всё уже поделили и съели, — закончил он извиняющимся тоном, хотя, как догадываюсь, Россо Малипьеро — не рыцарь.

Палатку мы поставили слева, на несколько метров дальше от Женевского озера, от которого тянуло сыростью и холодом. До темноты мои солдаты натаскали веток, сделав «подушку» под днище палатки, и соломы — недобитый стог был возле лагеря, наверное, специально привезли, — набив ею холщовые мешки, на которых будем спать. Лошадей спутали и отпустили дощипывать молодую траву, порядком вытоптанную вокруг лагеря. На пальцах выкинули, в какой очередности будут караулить ночью. Они — опытные солдаты, делают все быстро, сноровисто и без моих приказов.

Поужинали уже в темноте, когда наши соседи легли спать. Правда, не все. На соседней улице несколько пьяных голосов орали песню на итальянском языке. Ели мы молча. Обговаривать пока нечего. Первые впечатления поверхностны. После еды все, кроме караульного, отправились на боковую. Спали одетыми, только разулись. К ночи воздух стал еще прохладнее и насыщеннее влагой. Казалось, что и холодное шерстяное одеяло отсырело. Я лежал и под сопение и тихий храп починенных думал о том, что влип в историю из-за жадности. Купил бы маленькую сеньорию возле Бордо, занялся бы торговлей вином с англичанами, женился бы на красивой купеческой дочке — и горя бы не знал. А с другой стороны, люди все еще ходили бы на четвереньках, если бы их желания не превышали их возможности.