Осколки (СИ) - Ангел Ксения - Страница 63

Лекарь поднял на нее мутные глаза и кивнул.

– Именно она, миледи.

– Чем вы обезвредили его? “Хрустальной слезой”?

– Это личный рецепт, в противоядие входит несколько ингредиентов, в том числе и “Хрустальная слеза”. А также вытяжка из корня подземника, собранного в последний день Санхая, толченые листья виртума, а также измельченная кость висельника, умерщвленного в ночь Санборна.

– Удивительно! – восхитилась леди Бригг и прижала руки к груди. – А ваши руки… вы болели зеленой лихорадкой, верно? Я лечила как-то крестьянского мальчишку, все говорили, он безнадежен, но я использовала примочки из чесун-травы, а внутрь прописывала сонный корень. У него тоже остались следы, но лишь пятнами, без наростов. Я думаю, это из-за сонного корня, его свойства…

– Эдель! – строго окликнула ее мать, и дева встрепенулась. Опустила глаза и кротко отправилась обратно, к своему месту.

– Сонный корень, надо же… – Мартин покачал головой и почесал макушку, а Роланд окончательно перестал понимать происходящее. Единственное, что он знал точно: на Лаверн только что покушались. Если бы она выпила яд…

Наверное, он сказал это вслух, потому что Лаверн глухо ответила:

– Ничего бы не было. Если бы я глотнула из чаши, никто бы не пострадал. – Роланд вопросительно на нее посмотрел, и она пояснила: – Я давно принимаю малые дозы “Удавки” по утрам после завтрака. Как и некоторые другие яды. Но она это знала… Знала и все равно…

– Лаверн…

Некромант возник также неожиданно, как и его свояченица. По его лицу трудно было что-то прочесть, но в голосе Роланд явно уловил тревогу.

– Спасибо за ужин, лорд Морелл, – глухо отозвалась Лаверн, даже не взглянув на него. – А теперь прошу простить, мне нужно быть рядом со своими людьми.

Она удалилась, ее люди вышли следом, как и семейство Морелла во главе со Сверром, который приказал поместить под стражу повара и его помощников. Вскоре трапезная опустела. Стихли перешептывания ошеломленных гостей, звон посуды, уносимой прислугой, и только чаша Роланда осталась на столе, как напоминание. Наполненная темной, тягучей и сладкой смертью, которой чудом удалось избежать.

Каждую ночь с момента, когда они взошли на борт корабля, ему снились бойцовые ямы.

Овальный амфитеатр с деревянными лавками, полукруглая сцена, прячущая под навесом из тростника закутанных в шелка господ. Бурый песок, который изначально был белым, но смешался с кровью убитых на арене бойцов. Песок противно скрипел на зубах.

Кэлвина выпустили обнаженным против троих воинов в броне. Один из них уже еле стоял на ногах, а тяжелый боевой молот клонил его руку к земле. Зверь расправился с ним быстро: повалил на землю, сбил с головы украшенный кривыми рогами шлем и раздавил голову массивной лапой.

Второй продержался дольше, но лишь оттого, что третий – мелкий и тощий мальчик в кожаном доспехе – мешал зверю с ним расправиться. Мальчишка был злым и юрким, а еще сжимал в кулаках два кривых и острых кинжала. Он напрыгивал на зверя со спины, когда тот теснил второго воина к границе арены, и оставлял на его спине порезы. Мелкие, они затягивались быстро, но магию тянули, и на момент, когда зубы горного кота вгрызлись в теплую плоть поверженного воина, анимаг почти обессилел.

Агнарр обернулся и оскалился, но напоролся на колючий взгляд мальчишки. Они остались на арене вдвоем, и толпа взревела, требуя крови. Будто им было мало… Разорванные, обезображенные тела лежали на липком песке, словно дохлая рыба на пляже. Но смерть пьянит похлеще вина, и люди, смотрящие с трибун, были вдрызг пьяны.

Танец вымотал зверя, и лишь азарт помогал Агнарру держаться. Прыжок. Паренек легко ушел от атаки, и зубы анимага клацнули в нескольких дюймах от его горла. Агнарр яростно рыкнул, взмахнул лапой, но мальчишка увернулся, кувыркаясь, и чиркнул кинжалом по брюху зверя.

Кэлвин цеплялся за реальность из последних сил, магии едва хватало, чтобы удерживать сознание. Он понимал, что слишком доверился Агнарру, но иначе он бы погиб. Этот симбиоз был его наказанием и способом выжить. Единственным способом выжить на песке. Он выживал. Выгрызал себе победу раз за разом, и с каждой победой терял часть себя. Возврат человеческого облика давался все сложнее, откат после обращения увеличился с нескольких часов до светового дня. Порой начиналась горячка, которая, правда, спадала так же резко, как и накатывала.

Но Кэлвин чувствовал: сила зверя растет, в то время как его собственная – тает, будто снег в первые недели после Эостры. Однажды он обратится в последний раз. В какой-то мере это было бы для него спасением, ведь ошейник, что нацепили на него работорговцы, лишал надежды обрести свободу.

Наверное, оттого зверь и поддался мальчишке в тот раз – в его огромных черных глазах с загнутыми по-девичьи ресницами Кэлвин увидел то, что испытывал сам. Отчаяние. Желание выжить, чтобы совершить очередную попытку бежать. Зверь замешкался – лишь на миг, но этого хватило. Мальчишка рванул вперед и нечеловеческим усилием вогнал один из кинжалов в грудь зверю. Лезвие прошло в дюйме от сердца, еще немного, и анимага было бы не спасти.

В глазах тут же потемнело, во рту появился характерный привкус крови – теперь уже его собственной. Зверь рухнул в песок, мальчишка навалился сверху. С победным кличем занес над головой второй клинок…

Кэлвин не помнил, как ему хватило сил увернуться. Противник явно целил в глаз, но рассек лишь кожу на морде, а затем Агнарр смахнул его лапой, и мальчонка глухим грузом рухнул на песок рядом с ним. Его шея была сломана, глаза – широко распахнуты, на щеке сочились кровью три глубокие борозды от когтей.

Толпа взревела, арена заполнилась восторженными криками, а Кэлвин почувствовал, что ускользает. Проваливается в темноту. Из последних сил он выкрикнул изгоняющее заклинание.

Так его еще никогда не ломало: кости буквально выкручивало из суставов, легкие горели, Кэлвин пытался прокашляться, но не мог. Он рванул рукоять клинка и захлебнулся кровью. Кровь же заливала глаза, заполнила рот и нос, он почти задохнулся, но чьи-то бережные руки приподняли его голову, не давая отключится. Целительная сила окутала тело анимага, кто-то бережно стер кровь с его лица, а затем прижал тряпицу к ране.

В поле зрения появилось лицо худенькой степнячки-целительницы, на ее длинной шее мерцал темный камень. Половину неба перекрывал хозяин Кэлвина – алл Маду, он хмурился, сложив пухлые руки на круглом животе.

– Дул морр, – прокаркал он на южном наречии. Кэлвин успел выучить язык и понял, что он сказал. “Не жилец”. Кэлвин даже обрадовался, смерть означала свободу от ошейника.

– Выживет, – обещали ему на общем языке, не особо заботясь, поймет ли алл Маду, который, к слову, презирал общий язык и называл его плебейским. – Я его беру.

Кэлвин провалился в темную бездну беспамятства, а очнулся уже на корабле, который держал курс на север.

На таком же корабле, как и тот, что привез их с Лаверн обратно в Клык. Оттого и сны вернулись, а ярость, приглушенная присутствием Лио, рвалась на волю. Кэлвин то и дело касался пальцами горла, боясь обнаружить там полоску ненавистной кожи. Мрачные стены замка подавляли, рождали тревожность, а страх за Лаверн обострился настолько, что Кэлвин практически перестал спать. Звериное чутье буквально вопило бежать. В крайнем случае обосноваться в военном лагере за пределами замковых стен, куда уже прибыли бравые винтендовские солдаты, но…

Осколки. И желание Лаверн их получить. Она наотрез отказалась покидать замок, ведь где-то там, под широким пластом земли и камня, у древнего источника некроманта ее ждали накопители. А в голове у чародейки уже возник план, как до них добраться.

План этот казался Кэлу безумием, но кто он такой, чтобы спорить с ней? Она шла к этому много лет, от мифического источника зависела жизнь Ча, а Кэлвин поклялся во всем помогать Лаверн.

После случая в трапезной анимаг провалялся в постели три дня. Сначала он наотрез отказался от постельного режима и даже выдержал несколько часов у двери Лаверн, но рези в животе, головокружение и строгий взгляд Лио загнали его обратно в постель. С неохотой он уступил свой пост Сэм и Тривору и даже смог немного поспать, хотя тревога за Лаверн выдергивала его из сна каждые полчаса. Лио дежурила у его постели, обтирала лицо влажной тряпицей. От нее пахло сушеными травами, и от запаха этого в груди у Кэлвина щемило.