Арахна(Большая книга рассказов о пауках) - Антология - Страница 82

^{Рекламный плакат (очевидно, имеющий отношение к распространенной цирковой и балаганной иллюзии, известной как «Спидора» — женщина с телом паука). Гамбург, 1922.}

Дни становились все короче и короче, по ночам падали звезды, и неслышными шагами подкрадывались холода. Как-то утром, когда земля была уже белой от инея, из лесу медленно вышел Паук. Притаившись за красным кустом барбариса, он долго наблюдал за пустынным садом, за постройками во дворе и, только убедившись, что никого поблизости нет, быстро направился к ближайшей к нему клети.

Протиснувшись под клеть, Паук нашел там кучку старого, изгрызенного мышами зерна, ржавое колесо и пыльную бальзамную бутылку. Ощупав пустую посудину, Паук определил, что люди пили из нее по крайней мере сто лет назад: значит, дом очень старый. Ему нравились старые дома, особенно заброшенные и темные чердаки, норы, щели, выемки — там можно было затаиться и дожидаться в полудреме, когда в сетях, хитроумно растянутых по углам и под стрехой, запутается жертва. Сами люди ему не нравились — от них одни неприятности. Нет, их он не любил, так же как люди не любили его.

Из угла клети донесся шорох. Паук замер. Ни волосок не шелохнулся на его цепких лапах. Глаза — темные, холодные кристаллы, вулканическое стекло — были обращены в сторону света, и мир отражался в них черным, крохотным и злым. Ничего, совершенно ничего не произошло, только шуршание то ли соломы, то ли мякины стало отчетливей. Паук вздрогнул и медленно двинулся к свету.

У стены клети на искривленном стебле покачивался созревший подсолнух. На нем сидела сойка и клевала спелые семечки, роняя на землю шелуху.

Птица встрепенулась, перестала лузгать семечки и удивленно вытаращила круглый глаз на странную тварь. Наверное, Паук ей не глянулся. Сойка, вытянув шейку, вскрикнула и улетела в лес.

Во дворе опять стало тихо и пустынно.

Паук вылез из-под клети. Дневной свет ослепил его, и он на миг замер.

Раздался пронзительный скрип. Паук припал к заросшей цветочной клумбе и вперил взгляд в сторону звука.

Ветер лениво приотворял двери заброшенного сарая. Ржавые петли пронзительно скрипели, будто жаловались на судьбу всех заброшенных и позабытых построек.

Ветер стих, и снова воцарилась тишина. Паук выпрямил свои длинные лапы и пошел к дому.

Окна были заколочены досками. Он взобрался на колодезный сруб — отсюда видней дом и подворье.

Дом выглядел нежилым: высокая некошеная трава, заросшие дорожки… И все же он казался не совсем заброшенным. Покинули его, наверное, недавно — ни поломать, ни содрать с него ничего не успели. Еще цвели астры, и повсюду ощущалось незримое пребывание человека.

Паук заглянул в колодец и залюбовался своим отражением. Он так бы и смотрел на себя, если бы не услышал тихие шаги. Паук оглянулся.

По двору шла женщина с корзиной в руке. У яблони она остановилась, наклонилась, подняла несколько замерзших яблок. Надкусила одно, поморщилась, взглянула на заколоченные окна и двери и поежилась. Ей, видно, вдруг стало не по себе, она заспешила. И вот уже — вошла в лес.

Паук, серым булыжником застывший на краю колодца, разглядывал незнакомку. Она затерялась среди деревьев, и он спрыгнул с колодезного сруба. Он собирался как следует осмотреть дом.

По приставной лестнице он вскарабкался на сеновал. Здесь лежали остатки сена. И, очевидно, летом спали люди. Но спрятаться негде… Паук отыскал щель и протиснулся в нее. Внизу был хлев. Сквозь небольшое зарешеченное окошко слабо сочился свет. Тут еще сохранились старые кормушки с перегородками. На толстых балках под потолком чернели пустые ласточкины гнезда. Тут было где спрятаться, затаиться. Но Паука насторожили каменные стены — слишком холодные, влажные, враждебные.

Осенью лесная живность затихла, замерла, забилась в норы и берлоги, перебралась в теплые края пережидать холода. И Паук тоже чувствовал уже неодолимую тягу к теплу: он страшился надвигающейся зимы, морозов и метелей. И вот — рано утром вышел из лесной глуши подыскать себе убежище. Нет, хлев ему не нравился… Взобравшись на старые перегородки, он по одному из столбов добрался до щели в потолке и выбрался на крышу.

Спустившись, Паук остановился. Лучше всего ему было бы поселиться в доме, но пугало недавнее присутствие людей. Паук обошел дом, заглядывая в щели, забрался наверх, осмотрел косяки и наличники, но подходящего лаза не нашел. Тогда он засеменил к стоящему на отшибе сараю. В нем валялись ржавые инструменты. Еще — стояла скособоченная рессорная коляска. Хорошо было бы устроиться под кожаным ее навесом. Но к коляске в любой момент могут подойти и в ней оставаться опасно.

Паук все еще сидел в коляске, когда над его головой кто-то задвигался. Полуслепая сова медленно вращала над ним во сне своей головой. Жить с ней под одной крышей Паук не собирался — ведь сам он не умел ни ухать по-совиному, ни летать.

Паук спрыгнул с коляски и вышел из сарая. Обойдя его, добежал до березовой рощи и за деревьями увидел еще одну постройку. Он обошел ее. Это была баня и стояла она запертой. Паук сквозь узкое, низкое окошко заглянул внутрь. Внутри было темно, и только вглядевшись пристальней, можно было различить черный дощатый пол и полок у противоположной стены.

Дверца чердака была приоткрыта. Царапая когтями бревна, Паук забрался по стене наверх. Туда, где когда-то сушили ячмень для солода, коптили мясо и хранили березовые веники. Пахло жизнью, и закопченный дымоход словно излучал нежное тепло.

Он наткнулся на оторванную доску и спустился в баню. В стене над печкой зияла ниша, которая сразу приглянулась ему. Забравшись туда, Паук повернул голову в сторону низкого окошка и застыл. Сквозь закопченное окно пробивались лучи солнца. Снаружи медленно покачивалась на ветру схваченная морозом полынь. Еле слышно доносился шелест елей.

Паук задремал. Когда он очнулся, за окошком пылал закат. Ели стихли, и весь мир погрузился в тишину. Паук смотрел и смотрел в закопченное окно. Солнце уже зашло, стемнело, а он так и не шелохнулся. Так просидел он до поздней ночи, не вздрогнул даже, услышав громкий крик совы и крадущиеся шаги неведомого ему лесного зверя. Он, видно, ощущал себя в полной безопасности, разнежился и перестал обращать внимание на все, что происходит снаружи. Паук погружался в долгий, безмятежный сои, чтобы проснуться весной бодрым и обновленным.

Шли дни и ночи; пасмурная погода сменялась ясной и звонкой, спокойная, тихая — шумной, ветреной. Под ветром бревенчатые стены старой бани скрипели, и через все щели проникало холодное дыхание близящейся зимы. Паук не заметил, как она наступила. Он и в самом деле уснул. Глубоким сном…

Проснувшись как-то, заметил, что снега намело до самого подоконника. Увидел, что на стебле занесенного снегом чернобыльника, поклевывая семена, сидит синичка. Птица внезапно вспорхнула, и послышался хруст снега. Кто это? Паук вздрогнул и снова оцепенел. Жизнь едва теплилась в его глазах, он был похож на голыш, положенный в нишу над старой печью.

Мимо пронеслись на лыжах дети, скрип снега отдалился и затих совсем.

На этот раз тишина длилась долго, никто не проходил мимо старой бани. Только уже к весне прилетел дятел и, словно проверяя прочность закопченных бревен, принялся их долбить.

Еще — к бане подошел голодный кабан, ткнул клыками порог, но тот держался крепко, и могучий лесной зверь грузно потопал дальше.

Потом Пауку показалось, что солнце в небе поднялось выше обычного — тень от подоконника на полу явно укоротилась. Но до поры, когда все вокруг распустится, расцветет и оживет, было еще очень долго. И Паук дремал, и выдержка его была безграничной, как черная вечность, породившая его. Сквозь дремоту он ощущал — туча заслонила солнце, ветер шуршит о гребень крыши, гудит ближний лес, и время неудержимо клонится к весне.