Морпех. Дилогия (СИ) - Таругин Олег Витальевич - Страница 76

Заворочавшись, старший лейтенант застонал. Все тело ныло, словно избитое… впрочем, отчего же «словно»? Так оно и было – били его долго и основательно. И сапогами, и, кажется, даже прикладами. Так, стоп, а кто именно бил? Перевернувшись на бок, Алексеев на миг замер от пронзившей ребра острой боли – и как‑то сразу и окончательно пришел в себя. Заодно вспомнив недавние события. Вот только… недавние ли? Не факт, кстати – иди, знай, сколько он тут провалялся? Может, пару часов, а может, и целые сутки. Кстати, а «тут» – это где?

Степан попытался осторожно приподняться, постепенно перенося вес на согнутую руку. Голова кружилась, но терпимо. Болели разбитые, покрытые кровяной коростой губы, один глаз практически полностью заплыл. Сделал глубокий вдох – вроде нормально, ребра не сломаны, просто многочисленные ушибы. Поехали дальше? Помогая себе руками, морпех принял сидячее положение. Самочувствие? Да, пожалуй, вполне терпимо – с учетом того, сколь старательно его фрицы метелили. Даже удивительно, что ничего не сломали, а синяки? Синяки заживут. Ну, если, конечно, успеют до того момента, когда его прислонят к ближайшей стенке и отравят свинцом из нескольких стволов.

Хотя немцев, как ни странно звучит, тоже можно понять: к тому моменту, когда подошла к концу вторая лента, старлею удалось отправить к праотцам никак не меньше полутора десятков продвинутых ценителей европейских ценностей, возможно, даже больше. После того, как МГ замолчал, Алексеев еще несколько минут отстреливался из автомата, постоянно перемещаясь по капониру и создавая видимость, что огонь ведет несколько бойцов, благо патроны оставались. Особого смысла в этом уже не было: морпех и без того продержался больше двадцати минут, предоставив Карасеву и разведчикам достаточно времени, чтобы безопасно отойти.

А затем произошло то, чем все, собственно говоря, и должно было закончиться: гитлеровцы незаметно обошли его с флангов. Как ни странно, забрасывать позицию гранатами они не стали: то ли побоялись повредить зенитку, то ли категорически хотели взять его живым. Поступили хитрее, закинув в капонир невзведенную «колотушку» и заорав при этом «ахтунг, гренаде!». Степан, что уж греха таить, на нехитрый трюк откровенно купился. Прекратив стрелять, бросился подбирать осколочный презент, намереваясь, пока горит замедлитель, успеть вернуть его хозяину. В этот момент на спину и обрушился кто‑то из перевалившихся через бруствер фрицев. Алексеев попытался вырваться, воспользовавшись верным штык‑ножом, но рука лишь впустую скользнула по поясному ремню. Нападавшего он все‑таки сбросил, отоварив парочкой нехилых ударов в лицо (ага, так вот от чего саднят сбитые костяшки на правой кисти), но следом уже навалился следующий фашист. Этого он, кажется, тоже оприходовал автоматным прикладом, что‑то такое смутно помнится. А вот третий врезал прикладом под колени, его повалили… остальное известно.

Последним, что осталось в памяти перед тем, как старший лейтенант окончательно провалился в темный омут беспамятства, была падающая под ноги граната, та самая, что досталась ему от сержанта. Без чеки, понятное дело. Отчего она не взорвалась, Степан понятия не имел – затуманенное болью сознание успело зафиксировать щелчок отскочившего рычага и в ужасе отпрянувших в стороны фрицев. Вот только взрыва так и не произошло – запал не сработал…

Ладно, с этим более‑менее разобрались. Можно даже подвести кое‑какие итоги: он жив, практически цел, память не потерял. Что еще? Ощупав себя, Алексеев убедился, что ни одежды, ни обуви с него не сняли – даже шнурки из ботинок не выдернули. Видать, не боятся, что попытается свести счеты с жизнью. Ремня с кобурой, фонарика и каски, понятное дело, в наличии не имеется, а планшетку, ножны и вещмешок он Карасеву сам отдал. Находится он определенно не на улице, а в помещении, определенно не жилом – можно рассмотреть сочащуюся серым светом щелястую не то стену, не то дверь. Пол, судя по ощущениям, земляной, покрытый тонким слоем перепревшей соломы. Сарай, что ли, какой‑то? Видимо, да. Значит, все‑таки плен. Ну, по‑крайней мере, хоть с чем‑то определились, уже неплохо…

Поколебавшись, Степан решил подняться на ноги. Через щели, скорее всего, удастся хоть что‑то рассмотреть. Хотя и без того понятно, что притащили его в Абрау‑Дюрсо – а куда ж еще, собственно? Не в Глебовку ж…

– Тише, браток, не суетись! – раздавшийся откуда‑то слева сдавленный шепот заставил старлея замереть. – Пришел в себя?

– Ты еще кто такой? – Алексеев завертел головой. – Кто говорит?

– Да уж точно не всесоюзное радио! – иронично ответила темнота.

Зашуршала солома, предплечье сжала неожиданно сильная рука:

– Свои мы, красноармейцы. А вот ты кто таков будешь?

– Так тоже не чужой, – негромко хмыкнул старлей. – Давно тут обитаюсь?

– Да уж часа с три. Немцы тебя в полной отключке притащили, побитого шибко. Как кинули, так и лежал, покудова минут с пять назад в себя не пришел. Мы тебя не дергали, только чуток в сторонку оттащили, да соломки под бока подгребли. Ну, так чего, братишка, может, представишься?

– Да без проблем, – морпех уже сложил два и два, отлично понимая, с кем его свела судьба на этот раз. – Старший лейтенант Алексеев, двести двадцать пятая бригада морской пехоты. Командир разведывательно‑диверсионной группы. Вышли с Мысхако, устроили фрицам веселую ночку в Глебовке, затем сюда двинули. После уничтожения здешнего аэродрома группа организованно отошла, я остался в прикрытии. Когда фашисты навалились, хотел гранатой подорваться, да она, зараза эдакая, не сработала. Минус вашему Федьке, плохо за оружием следит. Хотя я, понятно, не в обиде, иначе бы сейчас с тобой не разговаривал…

– Ого, – уважительно ответил невидимый собеседник. – Слышали мы, как вы аэродром громили, тут всего расстояния меньше пары километров. Солидно грохотало. Как только сумели?

Говоривший внезапно осекся, осознав , что именно услышал:

– Так, постойте‑ка, тарщ старший лейтенант, это вы сейчас что такое сказали?

– Да что услышал, – пожал плечами морпех, улыбнувшись. Улыбка, спасибо разбитым губам, вышла больше похожей на мучительную гримасу. Впрочем, этого все равно никто не видел. – Вас ведь трое тут, я правильно понимаю? Старший сержант Тапер и двое младших, Дмитрук и Устименко? Ну, угадал, товарищ парашютист?

– Почти, – сдавленно ответил тот, убирая руку. – Только нет больше Кольки, убили, сволочи. Насмерть запытали. Только мы с Ванькой Дмитруком и остались. Откуда про нас знаешь?

– Так я с вашим Карасевым самолеты фашистские и громил. Захватили зенитку, да отстрелялись. А с другой стороны мои ребята из второй пушки поддерживали. Сержант на нас случайно вышел, а мне как раз бойца не хватало.

– А граната‑то тут причем?

– Так у Федора забрал, свои закончились. А она не сработала. Ну, еще проверять станешь, Миша? Тебя ведь Михаилом зовут, верно?

– Так точно. А вас?

– Степаном, – нащупав ладонь неожиданного товарища, старлей сжал холодные пальцы. – Вот и познакомились. А теперь расскажи‑ка мне, товарищ старший сержант, где мы находимся, и что тут вообще происходит? Кратко, без ненужных подробностей. А потом покумекаем, как нам из этой задницы выбираться. Поскольку мне тут долго засиживаться как‑то неохота, у меня и на плацдарме дел по горло. Сообразим, как говорится, на троих – с тобой да товарищем твоим, что вон в том углу прячется, наивно полагая, что я его не слышу. Добро?

– Договорились, – с явным облегчением согласился десантник. – Ванька, перебирайся поближе, все одно тебя товарищ старший лейтенант срисовал. А происходит тут вон чего…

Рассказ старшего сержанта существенно дополнил то, что Степан уже знал от Карасева. После стычки на дороге троих парашютистов захватили в плен и повезли в поселок. Все они были контужены близкими взрывами вражеских гранат, а младший сержант Устименко еще и ранен в живот. Наутро еще живого Николая выволокли из сарая. Не немцы или румыны – те самые казаки, про которых говорил Федор. Двоих его товарищей построили у стены, под прицелом немецкого пулемета заставив наблюдать за казнью. Насколько понял старлей из сбивчивого, перемежаемого сдавленным матом повествования, поглумились предатели вволю. Нет, никаких секретов у едва держащегося на ногах бойца не выпытывали – просто предложили прилюдно отречься от советской власти, в награду обещая перевязать и отправить в госпиталь. Устименко, понятно, не согласился.