Казачий адмирал (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 39

Войдя в Синее море, вода в котором была мутная и удивительно серая. Казаки собирались повернуть на северо-восток и пойти, «держась рукой за берег», но поскольку я понял, что направляются они на реку Кальмиус, которую когда-то половцы называли Каялы, а казаки теперь сократили название до Калы, то повел флотилию напрямую. Это избавило нас от татарской слежки.

Я вырос на берегу этой реки. Исток ее находится под Ясиноватой, возле поселка Минеральное — несколько родников с минеральной водой, сливающихся в ручей на дне балки и впадающих в Верхнекальмиусское водохранилище, которое является конечной точкой водоканала Северский Донец — Донбасс и которое местные называют Кордоном. Границей чего было это водохранилище — понятия не имею. Состояло оно из двух частей, верхней и нижней, разделенных высокой дамбой. Верхняя была ограждена колючей проволокой и охранялась, а в нижней купались летом все, кто хотел. В нашем районе была традиция отмечать на Кордоне Первое и Девятое мая и другие праздники, попадавшие на теплое время года. Именно там в детстве я овладел техникой сабельного удара. Неподалеку от моего дома река Кальмиус была шириной метра два и глубиной не более полуметра. Хотя я знал, что по пути до Азовского моря река станет намного шире и глубже, все равно не воспринимал ее всерьез. Дальше, на территории Донецка, почти в центре его, она образует еще одно водохранилище, Нижнекальмиусское, тоже состоящее из двух водоемов, разделенных дамбой. На нем с советских времен будут два пляжа и даже яхт-клуб. Как ни странно, но у меня в детстве и юности абсолютно не было желания стать яхтсменом. Проезжая в троллейбусе по одному из двух мостов над водохранилищем, смотрел с интересом на маленькие яхточки. Чем-то же надо было заполнять скучную поездку.

В первой четверти семнадцатого века у устья реки Кальмиус, на правом ее берегу, на месте, наверное, будущего Мариуполя (при советской власти Жданова), стоит казачья земляная крепость Адомаха — неправильная трапеция валов с угловыми деревянными башнями, одна из которых, самая удаленная от речного берега и самая высокая — Сторожевая. С трех сторон, кроме речной, вырыт сухой ров шириной метров десять. На валах этих трех сторон стоят фальконеты калибром до трех фунтов, всего десятка два. От большого отряда вряд ли отобьются, но такие сюда не ходят, потому что добычи мало и взять ее трудно. В крепости низкая деревянная церковь, больше похожая на курень, с отдельно стоящей, деревянной колокольней, которая лишь на пару метров выше самой церкви, несколько торговых лавок и с полсотни домов, деревянных или из самана. Адомаха принадлежит Запорожской Сечи, но и донских казаков живет здесь немало. Им рады: чем больше защитников, тем лучше. На крепость постоянно нападают татары и ногайцы, угоняют скот и жгут урожай, поэтому народа здесь маловато, пополняется в основном за счет беглых крестьян. Рядом с крепостью был луг, на котором паслись стреноженные лошади, а дальше шли поля. Выше по течению располагался большой смешанный сад.

В городе мы задержались на двое суток. Продали часть добычи, точнее, обменяли ее на пять чаек, на которые перегрузили то, что было на тартане. Как мне объяснили, река мелкая и порожистая, тартана сама не пройдет, а перетаскивать ее тяжеловато. Покупателя на нее не нашлось, поэтому вытащили на берег под крепостным валом. Я не был уверен на все сто процентов, что вернусь за ней, поэтому самое ценное забрал с собой. Паруса и прочее корабельное снаряжение сложили в избе, где хранились припасы местных казаков.

Когда я паковал свои вещи, под кроватью, в самом углу, нашел кожаный мешок, в котором лежали три подсвечника в виде высоких тонких золотых башен с фигурными зубьями поверху. Судя по сравнительно легкому весу, башни были позолоченные, но выглядели дорого. Они не могли принадлежать Мусаду Арнаутриомами. На зиму я выгребал из каюты всё. И точно помню, что перед последним рейсом мешка под кроватью не было.

Я вынес его из каюты, положил на лючины трюма и произнес:

— Кто это у меня в каюте оставил? Забирайте.

— А что там? — поинтересовался Михаил Скиба, отрастивший после плена очень уж длинный чуб.

— Подсвечники позолоченные, — ответил я, вывалив их из мешка. — Кто это решил подарить их мне?

Казаки почему-то смутились, как будто я обвинил их в чем-то непотребном.

И тут до меня дошло. За сокрытие добычи, крысятничество, казаки, как и прочие разбойники, карали смертью. Разбойник разбойнику должен верить. Это при том, что подворовывали все, но по мелочи. Три якобы золотых подсвечника мелочью не считались, даже при захвате очень богатой добычи. Если бы мы прорвались в Днепр и дошли до Сечи, после выгрузки тартаны у меня в каюте нашли бы заныканную часть добычи и посадили бы на кол, невзирая на предыдущие заслуги.

— И кому из вас я так не угодил?! — поинтересовался я, стараясь быть ироничным, хотя мысленно представил, как бы проходила казнь и свои ощущения — мечту педика.

По смущенным лицам казаков я понял, что не они подкладывали мешок, но что-то знали Наверное, их заранее проинформировали, что я подворовываю, чтобы не сильно удивились, когда у меня найдут скрысенное.

— Среди наших на тебя никто зла не держит, — ответил за всех Михаил Скиба, подразумевая под нашими только тех, кто плыл на тартане.

— Уже лучше! — насмешливо бросил я и серьезным тоном попросил: — Если после следующего похода у меня найдут спрятанную часть добычи, не спешите сажать меня на кол.

Сразу несколько человек пообещали мне, что за такое меня позорной казни теперь точно не предадут. Мешок с подсвечниками положили к общей добыче.

В тот вечер, когда я сидел в кресле на корме, переваривая обильный ужин из кулеша, знатно приправленного кусочками говядины, и молока вечерней дойки со свежим хлебом, который весь день пекли нам в поход местные хозяйки, подошел Петро Подкова. Он и так мужик не разговорчивый, а тут и вовсе замялся, не зная, с чего начать.

— Говори, не бойся, не обижусь, — подтолкнул я, уверенный, что разговор пойдет о сокрытии мною части добычи.

— Да я не тебя обижу! — произнес он резко, словно мои слова задели за живое. — Я припомнил, как в Трабзоне приходил к нам Матвей Смогулецкий с таким же, вроде бы, мешком. С этим или нет — хоть убей, не помню! Тебя спрашивал. Я сказал, что ты в городе. Он повертелся, посмотрел, как грузим, и потом ушел. Я в трюм лазил, помогал ребятам, поэтому не видел, как он уходил — с мешком или без. Может, зря на него говорю.

— А может, и не зря, — предположил я.

Матвей Смогулецкий вертелся возле Петра Сагайдачного, был кем-то вроде адъютанта. Злые языки утверждали, что хочет получить место подписаря, а потом и писаря. Побывав в плену, Матвей Смогулецкий резко растерял былую удаль и бесшабашность. При кошевом атамане рисковать надо было реже, и кое-какие выгоды обламывались, пусть мелкие, но часто. После стычки во время бегства из плена, мы с ним больше не пересекались ни по какому важному вопросу, поводов для мести у него не должно быть. Или я что-то пропустил. Зато у Петра Сагайдачного могло появиться желание убрать потенциального конкурента. На этот раз меня спасли турки, но часто так поступать они вряд ли будут. Придется держаться подальше от нынешнего кошевого атамана. В следующий поход пусть идет без меня.

В верховьях Кальмиуса был Солоный волок на реку Солону, впадавшую в Волчью, а та в Самар — левый приток Днепра. Река и волок получили такое название потому, что по ним следовали по большей части купцы, торгующие солью. Был волок длиной километров двадцать пять. В мягком грунте вырыта неглубокая канава до глины, которую поливали водой для лучшего скольжения. Поскольку в последние дни шли дожди, поливать нам не пришлось. Там, где на поверхность выступал камень, положили настил из бревен. Солоный волок проходил возле лесочка, в котором жили в периоды ожидания и прятались от набегов три бригады местных жителей, помогавшие переволакивать чайки. У каждой бригады четыре пары волов, запряженных цугом. Животным помогали люди. Небольшие струги перевозили на длинных и широких восьмиколесных арбах. Дело было прибыльное, хватало и на содержание конных разъездов, которые вели наблюдение за степью, предупреждали о налетчиках. Здесь неподалеку проходит Калыский шлях, ведущий через Ряжск на Москву, а его ответвление — через Валуйки к Ливнам, где сливалось с Муравским шляхом, ведущим от Перекопа к Москве. По Калыскому шляху крымские татары и ногайцы, вместе и по отдельности, частенько наведывались в русские земли. Речка Солоная была не намного шире наших судов и мелковата. Веслами не поработаешь. Приходилось тянуть, используя канаты. Поскольку двигались по течению, обходились собственными силами, хотя при желании можно было волов нанять.