Казачий адмирал (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 38

— Как тебя зовут, услада моих очей? — продемонстрировав повадки восточного ловеласа, спросил я на турецком языке.

— Атия, — потупив, как положено, черные глаза, ответила она.

Что ж, побудешь и мне подарком — так переводится ее имя с арабского языка.

Среднюю жену я отдал Ионе. Пора ему познать самое хлопотное и дорогое удовольствие. Научился людей убивать, пусть научится и производить их. Старшую отвели на тартану, чтобы вахтенные не скучали. Хозяина я закрыл на женской половине вместе с детьми. Кстати, дверь запиралась снаружи более крепко, чем изнутри. Рабу-грузину я разрешил идти, куда хочет. Не знаю, куда он хотел, но больше я его не видел. Старик первым делом вынул из уха медное кольцо и швырнул его в закрытую дверь женской половины. После чего взял небольшой хозяйский топор, завернул в лоскут дешевой ткани плоскую лепешку, кусок овечьего сыра и немного свежих фруктов и вышел со двора шаркающей походкой. Надеюсь, он умрет на родной земле.

Ночевал я на мужской половине в спальне на втором этаже. Атия не сопротивлялась даже для приличия. У нее были маленькие груди и тонкое и гибкое тело с гладким животом, несмотря на то, что с год назад родила дочку. Она с упоением отдалась любовным ласкам. Как подозреваю, Атие было интересно позаниматься любовью с гяуром. Однажды я познакомился на курорте с женщиной, которая в последнюю ночь своего отдыха осчастливила нас обоих. До этой ночи муж у нее был первым и единственным.

— Не хочется прожить, как дуре, так и не попробовав с другими мужчинами! — искренне призналась она.

Я заметил, что большинство замужних женщин отправляются на курорт с мыслью: если не повезет, останусь верной женой.

Ограбленный нами Трабзон горел так же ярко, как Синоп и Каффа. И опять мы двигались медленно, чтобы не отставали перегруженные суда самых разных типов и размеров. Взяли не так много, как в упомянутых выше двух городах, но все равно немало. Выражаясь языком двадцать первого века, благодаря последним двум походам рейтинг Петра Сагайдачного вырос значительно. Если не наделает ошибок, в чем я сомневаюсь, поскольку человек он не глупый, то в ближайшие несколько лет ему смещение с должности кошевого атамана не грозит.

Когда наша флотилия проходила мимо южной оконечности Крыма, по берегу нас сопровождал отряд татарских всадников и горели сигнальные костры. Были небольшие отряды дозорных и на мысе Тарханкут, и на Тендровской косе и на Кинбурнской. Впервые за нами следили так плотно. Наверное, не могут простить разграбление Каффы.

Возле входа в Днепро-Бугский лиман нас поджидал турецкий флот. Меня попросили подойти к нему поближе и посмотреть, стоит ли с ним связываться? Это были десятка два баштард, кадирг и кальятт, четыре трехмачтовых парусника, которые западноевропейцы называют галеонами и с сотню более мелких судов. На каждом галеоне не менее трех десятков пушек большого калибра и, наверняка, немало пехоты, а борта настолько высоки, что даже с тартаны трудно будет забраться. Галеоны стояли на якорях, перекрывая вход в лиман. Те, кто попытается прорваться через их строй, получат столько, сколько не смогут унести. Галеры догрузят остальное. Перетянуться через Кинбурнскую косу, как после Синопа, тоже не получится, потому что на ней дежурили конные татарские разъезды. Видимо, мы сильно разозлили турецкого султана.

Кошевой атаман Петр Сагайдачный созвал раду на баштарде. Меня тоже пригласили. Как-то само собой получилось, что меня никто не выбирал, но никто и не оспаривал мое право быть членом рады.

— Предлагаю, товарищи, вернуться домой через Синее море. Здесь нам пути нет, потеряем много, — предложил кошевой атаман.

Все были согласны с ним, поэтому никто не стал возражать. Собирались, пока не стемнело, лечь на обратный курс.

Тут вмешался я:

— Пока не стемнело, давайте пойдем к затоке, якобы собираясь переправиться через нее.

— А зачем? — спросил Петр Сагайдачный.

— А затем, что, если турки поймут, что мы отправились к Керычу (так крымские татары называли и город Керчь, и Керченский пролив), то эти погонятся за нами, а там подготовятся к встрече. В узком проливе они нас и зажмут с двух сторон, — ответил я. — На самом деле мы ночью выйдем в открытое море, удалимся подальше от берега, чтобы нас не обнаружили, и там пойдем к Керычу. Пусть турки порешают, куда мы пропали?! Пока сообразят, мы уже в Синем море будем.

Кошевому атаману не хотелось принимать мой план, но его собственный был хуже.

— Хитер, Боярин! — как бы с похвалой произнес Петр Сагайдачный. — Только вот, если нас догонят в отрытом море, перебьют всех.

— И в Керыче перебьют, если догонят, — сказал я и поддел язвительно: — Тебе не всё равно, где умереть?!

— Да уж, разницы нет, где голову сложить! — молвил Василий Стрелковский, не уловивший подтекст нашей с атаманом пикировки. — Пойдем в открытое море. Глядишь, Боярин опять не подведет!

Вот как раз этого хотелось и не хотелось Петру Сагайдачному. С одной стороны лучше остаться живым и богатым, а с другой — привыкнут казаки, что я не подвожу, и решат, что больше подхожу на роль кошевого атамана. Что-либо возразить он не успел, потому что остальные члены рады поддержали Василия Стрелковского.

Наша флотилия неспешно направилась в сторону затоки. По берегу Кинбурнской косы нас сопровождал разъезд из десятка татар. К входу в затоку мы подошли как раз к тому времени, когда стемнело. Все суда легли в дрейф, давая понять, что продолжат движение утром. Татарский разъезд наблюдал за нами, пока не стало совсем темно. Может быть, он и дальше находился на том же месте, но мы это видеть не могли, поскольку костров они не разводили, не хотели приманивать на огонь собственную смерть.

Зато на корме тартаны появилось сразу два зажженных фонаря. Я не боялся, что татары увидят их. Не думаю, что кочевники поймут, зачем нужны эти огни. Тартана шла на веслах на юго-запад, почти против ветра, который, впрочем, был слаб, балла два всего. За ней двигалась вся флотилия. В темноте суда иногда налетали друг на друга, слышалась ругань. После восхода луны поводы для конфликтов исчезли, и я даже прибавил скорости, чтобы за темное время уйти подальше от берега. Когда рассвело, не было видно ни его, ни турецкого флота.

К обеду ветер раздулся баллов до пяти и поднял небольшую волну. Впрочем, небольшой она была для тартаны и сайка, а для галер и, тем более, для чаек и прочих маломерных суденышек очень даже неприятной. Почти за четверо суток, что мы добирались до Керченского пролива, казаки на этих плавсредствах понатерпелись от сырости и холода. Осенние ночи теплыми бывают редко.

В проливе волны не было. Казаки надеялись, что обсохнут, но пошел дождь, нудный и холодный. На берег здесь не высадишься, чтобы развести костры и обогреться. Татары засекли нас еще на подходе, и теперь конные разъезды сопровождали нас по обоим берегам Керченского пролива.

На первой практике в мореходке я здесь стягивал с мели французский сухогруз, который шел с углем из Жданова. Точнее, стягивал буксир-спасатель «Очаковец», на котором я работал матросом первого класса. Это после первого-то курса — и сразу первый класс! Просто на спасателях матросов второго класса не было в принципе. Работа на них считалась очень ответственной, хотя, за редким исключением, ничем не отличалась от той, что на других судах. Тогда с французского сухогруза часть угля перегрузили плавкраном на баржу, после чего наш буксир и портовой потянули его за корму — и минут через десять под его килем оказалось не меньше семи футов воды. Возня с буксирным тросом заняла у нас часа два, за что получили премию в размере оклада. Остальную часть премии за спасение, намного превышающую полученное экипажем, загребло Черноморское морское пароходство.

В двадцать первом веке здесь натыкают столько буев, что выскочить за фарватер надо суметь. Впрочем, «жабодавы» в балласте будут проходить его за пределами фарватера. Движение станет реверсивным — сначала в одну сторону, потом в другую. Управлять им будут с берега, из Керчи. Суда всех стран, кроме России и Украины, будут платить деньги за проход по проливу, что в естественных узостях больше нигде не делается.