Корсар (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 42

— По твоим чертежам, немного укоротив и уменьшив осадку, линейный корабль четвертого ранга, пятидесятивосьмипушечный, построил в Воронеже, назвал «Божьим предвидением». Еще два такие же другие мастера корабельные строят. Когда придет время, пойдут с турками воевать. Сейчас как раз еду оттуда, — примирительно произносит Петр Первый и, подняв бокал с вином, предлагает: — Выпьем за мой флот!

Выпивает залпом, кривится от удовольствия и говорит восхищенно:

— Какое хорошее вино! Привези мне несколько бочек.

— В конце лета будут, — обещаю я и не удерживаюсь от совета: — Строить корабли надо на Свири или Онежском озере. Потом спуститься на них в Ладожское озеро, а из него — по реке Неве в Балтийское море.

— Откуда ты знаешь? — опять насторожившись, спрашивает царь.

— Смотрел карты голландские. Ихние купцы уже эти места разведали, — отвечаю я. — Только у истока Невы из ладожского озера стоит на острове одна крепость свейская, а в устье — вторая. Надо бы их захватить — и выход в море открыт. Построить рядом со второй крепостью в устье Невы порт — и пойдут грузы в Россию по короткому пути, и навигация будет длиться дольше, чем в Архангельске, за год раз пять можно будет смотаться.

— Ишь ты, прям все мои планы угадываешь! — уже без настороженности восклицает Петр Первый.

Трудно не угадать! У меня по истории оценка «отлично» была. Даже по истории КПСС, которой могли бы позавидовать мифы Древней Греции.

Мы выпиваем за успешную реализацию его планов, после чего царь со свитой уезжает в Москву. Я провожаю их до околицы села, где тепло прощаемся. Судя по смягчившемуся взгляду Александра Меньшикова, который флюгер по жизни, мне разрешили еще пожить, несмотря на мой вредный характер.

Кстати, говорят, что он обслуживает царя и ночью. Петр Первый во хмелю любвеобилен, неразборчив и неприхотлив, а к педерастии в Московии отношение спокойное, разве что гей-парады не проводят. Девок по теремам держат, внебрачные отношения редки и порицаемы, как церковью, так и обществом, вот парни и обслуживают друг друга, чем имеют. Особенно в походах. Боевые пидарасы из Древней Эллады через Византию добрались до российской армии и прижились в ней.

В субботу в полку короткий учебный день, до обеда, а потом баня, а в воскресенье и по великим церковным праздникам — выходной. Многие солдаты идут утром в церковь. Она каменная и не рассчитанная на такое количество прихожан. Солдат на воскресную службу внутрь не пускают, молятся на улице. Сходил и я разок, потому что в полку пошли слухи, что полковник — латинянин или даже вовсе нехристь, а солдат должен верить в командира без оговорок. Был как раз один из двунадесятых праздников — Рождество Богородицы. Церковь оказалась забита девками на выданье под контролем родителей. Это единственное место, где можно увидеть теремных затворниц. Подозреваю, что именно в этом главная причина такого религиозного рвения моих солдат и офицеров. Ассамблеи, как в Москве по приказу Петра Первого, здесь пока не в моде. Жен подбирают родители. Хочешь выбрать сам — иди в церковь, а то всучат крокодила. Заодно и помолишься.

Из местных я знал, причем не с лучшей стороны, только тех, кто снабжал нас продуктами и фуражом. Двоих, несмотря на их дворянство, приказал выпороть на плацу перед солдатами, чтобы последние видели, как полковник радеет об их качественном питании. Меня же знали все воздвиженские и тоже, наверное, не с лучшей стороны. По их понятиям я в фаворе у царя и в больших чинах. По-старому я типа полкового воеводы, на должность которого назначались не ниже окольничего — второй чин после боярина. Мало того, то ли поручик Поленов подслушивал мой разговор с царем, то ли кто другой проболтался, но все уверены, что я в дальнем родстве с царем, а что дальность исчисляется многими веками — это никого не волновало.

Я заказал молебен и толстую свечу на амвон по погибшим в пожаре в этот день несколько лет назад Марии, Матвею и Елизавете, как на русский манер назвал членов своей французской семьи. Я для них умер — и они для меня тоже. Пусть напоследок послужат моей новой легенде, по которой я вдовец. Несмотря на то, что в церкви было не протолкнуться, для меня сразу образовался проход к амвону, чтобы стоял впереди, как положено самому знатному из присутствующих. Именно это мне было ни к чему, собирался постоять в уголке, поизображать, не слишком комедианствуя, православного, но пришлось занять место по чину. Сзади меня разместились офицеры полка. Поп — согбенный старик с мелко трясущейся головой и слезящимися глазами — сразу приосанился и пригладил длинную седую бороду. Сравнивать мне было особо не с чем, но предполагаю, что сегодняшняя служба была вдвое продолжительней. Исполнялась вроде бы литургия Иоанна Зластоуста. Говорил поп лично мне, а я, чтобы не расстраивать старого человека, крестился, когда он голосом выделял фразу. Судя по умиленному лицу старика, делал все правильно. Причащаться мне не положено было, потому что не исповедался, поэтому вышел раньше остальных, отсыпав на бронзовый поднос для подаяний по одному десять ефимков с приметами. Специально взял тяжелые серебряные монеты, звон которых был слышен по всей церкви. Главная задача выполнена: к вечеру весь полк и все село Воздвиженское будут знать, что полковник — наш человек, православный, а что в церковь редко ходит, так занятой очень, столько народу от него зависит, за всеми глаз да глаз нужен, но нашел время, помянул сгоревшую семью в день ее гибели, и на храм не пожалел, дал в несколько раз больше, чем все остальные вместе.

Выходя, увидел среди прихожан очень красивую девушку лет девятнадцати с толстой и длинной, ниже задницы, русой косой, свисавшей из-под алого платка и завязанной алой лентой. Не знаю, что меня больше поразило — ее красота из разряда «есть девушки в русских селеньях!» или девичество в таком возрасте при таких внешних данных. Здесь девок спихивают замуж лет в тринадцать-четырнадцать. Про шестнадцатилетних говорят «засиделась». Девятнадцатилетняя — это уже, по местным меркам, старая дева. Еще год-два — и в монастырь пора. Поэтому я задержался во дворе.

Она вышла вместе с родителями, которые были примерно одного возраста, за пятьдесят. Одеты старомодно и дорого, верхняя одежда из золотой парчи. Подозреваю, что надевают ее только в церковь по великим праздникам и другим торжественным случаям, поэтому одежда могла служить еще их дедам и бабкам. Вообще-то в прошлом году царь издал указ, обязывающий носить всем, кроме духовенства и крестьян, только «немецкую» одежду и обувь и даже ездить в немецких седлах, а в этом году добавил карательную меру — на городских воротах взимали с нарушителей пошлину: с пеших по сорок копеек, с конных по два рубля. Для сравнения: жалованье солдата сейчас одиннадцать рублей в год. Те, кто в города не ездил, поплёвывали на этот указ. Шли старые супруги осанисто и гоноровито, не замечая окружающих. Мол, трется у ног мелочь пузатая, брысь! Впрочем, дочка еще в церкви заметила мой интерес, поэтому, выйдя на улицу, сразу сняла платок, чтобы даже случайно не принял за замужнюю и полюбовался красивыми волосами. И мать тоже не пропустила мое внимание. Если последняя вскоре забудет меня, то у первой наверняка есть расстрельный список, куда занесены все, стрелявшие в нее глазами. Каждая уважающая себя женщина всю жизнь ведет строгий учет воздыхателей, явных и тайных, смелых и робких, истинных и неправильно идентифицированных. Последних — преобладающее большинство, но ни одна женщина не признается в этом даже самой себе. Каждый восхищенный взгляд в строку. Если за день строка не пополнилась, день прожит зря.

— Кто такие? — спросил я своего адъютанта.

Как и большинство глуповатых людей, он обладает хорошей зрительной памятью и полным собранием сочинений всех сплетников в своей округе и не только. Про местных девок уж точно должен знать всё.

— Артюхов Иван Савельич с женой Анной и дочкой Анастасией, — четко доложил поручик Поленов.