Ты мой закат, ты мой рассвет (СИ) - Субботина Айя - Страница 46

Иногда людям даже не нужно говорить, чтобы дать понять, что у них на уме.

А наши мысли настолько однозначны и синхронны, что их можно использовать в качестве слайдов для демонстрации желания. Вот оно: честное, открытое и абсолютно сумасшедшее.

— Я сдурею, Очкарик, - вымученно признается Антон.

— И я, - соглашаюсь с ним.

Поднимаю руки, тянусь к нему, обнимаю за шею и жмурюсь от удовольствия, проводя пальцами по короткому ежику волос на затылке.

Мне так сильно его не хватало все эти дни. что уже сейчас, зная, что завтра нам снова придется расстаться, я безумно по нему скучаю.

Жизнь не может быть такой жестокой с нами.

Мы просто хотим любить друг друга, наслаждаться друг другом и, когда придет срок, встретить рождение нашего ребенка. Разве это плохие желания?

Антон обнимает меня в ответ, опускает ладони на бедра, скребет по тонкому шелку.

— Сдурею без тебя, Очкарик, - уже едва слышно, губами в мой приоткрытый рот. Проводит большим пальцем по нижней губе, и когда обхватываю его и сосу, словно ненормальная, вздрагивает как от разряда тока. - Нам нельзя, малыш... Но я... Черт...

Пожалуйста, Боженька, не наказывай нас за то, что мы просто хотим жить. Мой майор берет меня под бедра, приподнимает, усаживает на кухонную тумбу. Доска с нарезанными кружочками апельсина валится на пол. Плевать. Мне хорошо.

Мне впервые за кучу времени просто хорошо, когда Антон осторожно, задерживая дыхание, разводит мне ноги и становится между ними.

— Все в порядке, малыш? - В голосе такое неприкрытое желание, что я тону в нем мгновенно и вся разу.

— Просто... - Выдыхаю, присасываюсь к его губам, словно пиявка. - Будь со мной. Хоть как-нибудь. Если... хочешь.

Он нервно прикусывает нижнюю губу и выразительно потирается об меня заменой выпуклостью в джинсах.

— Похоже, что не хочу?

Я осторожно, стараясь не делать резких движений, тянусь для более тесного контакта, обхватывая его пятками за бедра.

— Не разобрала с первого раза. - Медленно веду рукой вниз по его животу. Ниже и ниже, пока не накрываю ладонью вставший член. Царапаю поверх грубой ткани. И в груди приятно жжет от того, как остро Антон реагирует на мои касания.

Может быть, я не красивая, бледная и не сексуальная.

Но он - мой.

И прямо сейчас - весь в моих руках, такой открытый и откровенный, что одного этого достаточно, чтобы испытать удовольствие вместе с ним.

Удовольствие быть любимой несмотря ни на что.

— Очкарик, я не хочу... без тебя. - Антон вряд ли осознает, что сам толкается бедрами мне навстречу, постепенно наращивая темп.

— Замолчи, пожалуйста. Не мешай мне быть женщиной... хоть немножко.

Антон вдруг останавливается, берет мое лицо за подбородок и фиксирует так, чтобы мы смотрели друг на друга, глаза в глаза, даже боясь моргнуть. Снова толкается членом мне в ладонь.

Я выдыхаю с болезненным стоном.

Слишком хорошо помню, как чувствовать его в себе.

Как он вот так же входил в меня: сначала осторожно, а потом так, что скрипела и ныла даже новая кровать.

— Думаешь, я хоть на минуту забыл, что ты - женщина? - Антон злится, и когда от следующего толчка тумба подо мной дрожит, останавливается, чтобы перевести дыхание и успокоиться. - Хватит уже хуйню нести, малыш. Мне ты нужна. Никто больше.

— Правда? - Я обнимаю его второй рукой и снова притягиваю к себе, помогая пятками, насколько это возможно, чтобы не навредить и не напрягать мышцы.

Я даже в туалет нормально сходить не могу, не то, что заняться сексом с мужем. Но мне нужно хоть что-нибудь, чтобы почувствовать себя желанной.

— Правда, Очкарик. - Антон прижимается ко мне горячим лбом и снова сдерживается, боясь, как будто, что даже от этого я развалюсь на кусочки. - Кончай говорить глупости.

Его губы снова прямо около моих.

Дыхание надломленное, тяжелое, какое-то обреченное, когда пытается увеличить дистанцию между нами.

— Тогда и ты, - прикусываю его за край колючего подбородка, - прекращай говорить глупости. И тоже кончай.

Антон со стоном набрасывается на мои губы, раскрывает их, вылизывает языком изнутри.

Мы тянемся друг к другу: одновременно осторожно и дико.

Когда не можешь заняться нормальным сексом, остаются только крошки и тонна чувств, которые закипают в нас обоих, поднимаются и выплескиваются через этот поцелуй.

Я на удивление быстро справляюсь с молнией джинсов. Антон так же быстро немного опускает их вниз.

Запускаю ладонь ему в трусы.

Обхватываю горячий член пальцами.

Сжимаю. Потираю. Глажу.

Голова кружится от предвкушения, так быстро он каменеет от пары моих движений.

— Поможешь мне? - почти упрашиваю моего майора. - Правда все хорошо. Будь со мной... Хотя бы так. Пожалуйста.

Он неопределенно мотает головой, но, когда я еще сильнее сжимаю пальцы, все-таки подается бедрами навстречу.

Мы больше не целуемся - мы дышим друг в друга.

Дышим друг другом.

Я слышу натянутый стон, когда тяжелая головка медленно скользит в моей ладони. Выставляю большой палец, растираю тяжелые капли по ее поверхности. Антон вздрагивает, берет меня за бедро, как будто «приклеивая» к деревянной поверхности тумбы.

Наверное, я сошла с ума, но все мои эмоции высокочастотными разрядами концентрируются в голове, в той части, которая наверняка отвечает за удовольствие.

Когда пройдут эти тяжелее сложные месяцы, мы дорвемся друг до друга по-настоящему.

Устроим, как он и обещал, грязный секс на всю ночь. А пока...

Я чувствую, как Антон трахает мою ладонь так жестко и сильно, что у него сбивается дыхание - и губы, которые изредка касаются моих, горячие и сухие.

Быстрее и быстрее.

До дрожи в плече, в которое я, чтобы не завалиться на спину, из последних сил цепляюсь пальцами.

В тишине квартиры длинный стон моего мужчины заставляет мое тело отозваться приятной волной удовольствия, хоть, конечно, бОльшая его часть сосредоточена в моей голове.

Антон пытается заглушить стон, тянется к моим губам, но я нарочно отстраняюсь, прижимая его голову к своему уху. Продолжаю поглаживать его член, впитывая каждую новую судорогу.

— Знаешь, - он тихо посмеивается, - я тут подумал... сравнил... И в общем, твоя рука намного лучше моей собственной.

— Мои руки, муж, - улыбаюсь и не без удовольствия разглядываю свою мокрую ладонь, - всегда к твоим услугам. Обе.

В последних числах мая, когда даже я со своей худобой становлюсь похожей на колобок с ножками, большую часть времени в больнице делю поровну между написанием книги и чтением разной научно-популярной литературы о материнстве и детской психологии.

Изредка в больницу приезжает мать.

Она не говорит, что произошло, но, судя по ее старательному - почти яростному -избеганию разговоров об Антоне и моей семейной жизни в целом, был какой-то серьезный разговор, о сути которого я вряд ли когда-то узнаю. Один раз попыталась расспросить, но мама сначала сделала вид, что не услышала, а потом просто в лоб заявила, что не хочет касаться тем, которые никак не относятся к моему здоровью и самочувствию.

Мать Антона, которая пару раз навещала меня в клинике еще в самом начале, вовсе исчезла с горизонта.

Не знаю, радоваться мне этим двум факторам, или поругать себя за слишком длинный язык. Не нужно было рассказывать Антону о тех сплетнях и разговорах. Возможно, теперь у него какой-то разлад с родителями, а для семей с единственным ребенком это всегда очень болезненно.

Остается только надеяться, что со временем, когда наш малыш появится на свет, он станет тем маленький тюбиком клея, который соберет все кусочки нашей сложной семьи на свои места и превратит их во что-то каменно-крепкое, что нельзя уничтожить или разбить.

В эти выходные меня, наконец, спустя целый месяц заточения, отпускают домой с обязательным условием, что я вернусь в клинику завтра до шести вечера, буду соблюдать строгий режим, ходить только с сопровождающими и не делать ничего, что может вызвать преждевременные роды.