Ты мой закат, ты мой рассвет (СИ) - Субботина Айя - Страница 50

— Только попробуй передумать, мужчина.

Пока мы едем в больницу, и я нарушаю все возможные правила дорожного движения, набираю номер врача моего Очкарика. Он дал его на случай «осложнений», и тогда я был уверен, что мне не придется им воспользоваться.

А когда в три часа ночи доктор неожиданно быстро отвечает, я понимаю, что был очень наивным, полагая, что даже сложная беременность моей жены пройдет без больших рисков, и рожать мы приедем в положенный срок. Возможно даже вдвоем.

Никогда об этом не задумывался, а сейчас, отвечая на вопросы на том конце связи, почему-то кажется, что я бы не оставил мою бледную замороченную писательницу одну. Нашел бы способ - пусть и угрозами - остаться с ней до конца. Просто держал бы за руку, чтобы, когда ей будет очень больно или очень страшно, она чувствовала меня рядом.

Когда я привожу Очкарик к медицинскому центру, нас уже встречают медсестры с носилками. Я не отдаю ее. Как дурак, беру на руки и сам несу по длинному коридору, заполненному очень ярким резким светом, как будто нарочно включили каждую лампу и каждый светильник.

Йени очень бледная.

Еле дышит - и ее грудь то медленно поднимается, то как-то резко обессиленно опадает.

Доктор, с которым я как будто только что говорил по телефону, становится у меня на пути. Находит слова, чтобы я все-таки передал жену в руки медсестрам. Тормозит меня, когда ноги сами несут следом.

— Антон, пожалуйста... Постарайтесь меня услышать.

Я почему-то больше не могу дышать носом - только, как рыба без воды, хватаю воздух открытым ртом.

Эта пауза в голосе доктора... Слишком долгая и слишком тяжелая.

— Вы с самого начала знали, что беременность очень тяжелая. Я боялся, что что-то подобное может случиться, хоть пока не знаю, в чем причина. Но вы должны понимать: может так случиться, что мы не сможем спасти и мать, и ребенка. И я буду действовать исходя из...

— Нет, - перебиваю его. Как какой-то ребенок, который наивно верит, если что-то не сказано вслух - это не произойдет на самом деле. - Они обе будут в порядке.

Доктор кивает и исчезает за тяжелыми стальными дверями.

И когда в коридоре поселятся только тишина, начинается мой личный бесконечный ад.

Минуты, размером с годы, часы, размером с вечность.

Круглые часы над дверью громко бьют по барабанным перепонкам четким ходом секундной стрелки.

Я как будто начинаю сходить с ума в этой тишине, где не слышно даже шагов.

Пытаюсь прислушаться, поймать хотя бы что-то, но в этой тишине нет вообще ничего, только ледяной страх.

Когда вдруг понимаю.

Что я мог видеть Очкарика... в последний раз.

Что я не сказал ей столько всего важного о нас. Столько слов, что мне не хватило бы и целой жизни, чтобы закончить.

Я не сказал ей, что без нее мой мир...

Железные двери открываются с приглушенным шорохом.

Доктор идет ко мне какой-то тяжелой походкой, стаскивает с головы хирургическую шапочку, снимает очки и трет переносицу.

Становится напротив

Сука, нарочно что ли тянет?!

— Поздравляю, Антон, у вас девочка. Я боюсь выдыхать.

Не с таким бы лицом он сообщал отцу, что у него родилась дочь.

— Один килограмм пятьсот тридцать грамм, сорок три сантиметра. Легкие раскрылись, но ей еще тяжело дышать самостоятельно - и несколько дней она проведет под аппаратом искусственной вентиляции легких. Чуть позже к вам выйдет ее ведущий врач.

— Она в порядке?

Я не до конца уверен, о ком спрашиваю.

Я до сих пор боюсь дышать.

Врач устало и еле заметно улыбается:

— Она очень маленькая, Антон, но, когда появилась на свет, кричала как абсолютно доношенный ребенок.

В груди становится больно.

Моя плакса появилась на свет, а я ее даже не видел. Я стал отцом, но боюсь в это верить.

— Антон, - доктор возвращает меня в реальность, из которой я так неразумно, пусть и всего на секунду, вышел, - у вашей жены лопнула киста. Мы не видели ее на осмотрах, потому что... так бывает. Маленький шанс, но он есть. Что-то небольшое в неудобном для обычных осмотров месте за пару недель вырастает во что-то большое и угрожающее жизни.

Я мотаю головой.

Только сила воли не позволяет закрыть уши ладонями.

— Йен потеряла много крови. Она в реанимации и врачи пытаются спасти ей жизнь. Где-то внутри я как будто начинаю медленно умирать.

Пытаются. Спасти. Ей. Жизнь. Мотаю головой, как упрямый баран. Не хочу в это верить. Просто не буду.

— Вы должны быть сильным. Антон. - Голос доктора распадается на молекулы. -Ради дочери.

«Вы должны быть сильным, Антон. - повторят мой мозг, как будто живет своей собственной жизнью. - потому что у вашей дочери скоро останетесь только вы...»

Отступаю от него.

Пытаюсь сфокусироваться хотя бы на чем-то. но моя жизнь распадается на кусочки пазлов, как в том кино про супергероев. И я не хочу ее собирать. Пусть так. Пусть она исчезнет, как плохой сон. а за ней обязательно появится та, в которой у нас с Очкариком все хорошо, мы, как в дурацком романтическом фильме, сидим на одной кровати, склонившись над нашей дочерью.

Но сколько бы я не зажмуривал и снова не открывал глаза - чуда не происходит.

Все, что я считал когда-то важным, катится в тартарары.

Бесполезное, материальное, не стоящее ничего.

Я думал, что владею многим, что добился дохрена всего.

Но все это огромное «дохрена» - ничто.

Оно мне незачем.

Если Очкарик больше никогда не выбежит мне на встречу. — Сынок... - слышу, как будто сухонький женский голос. Не хочу поворачиваться. Это плохие новости. Не хочу ничего знать.

Прямо сейчас сойду с ума и останусь в той реальности, где все хорошо.

— Детку пойдем посмотришь. Я вскидываюсь.

Пожилая женщина в белом манит за собой.

Как в лабиринте, иду буквально на звук ее шагов.

Даю надеть на себя халат маску, чем-то обрабатываю руки. Как прилежный школьник - все по указке.

В маленьком отделении несколько прозрачных боксов. Я знаю, в котором лежит моя маленькая жизнь.

— Поговори с ней, - женщина трет меня по локтю и отходит.

Мир как будто схлопывается до размеров пятачка, на котором помещаемся только я и медицинский бокс.

Моя дочь такая крохотная.

Господи.

Одежда, которую купила Йени, будет на нее просто гигантской.

Розовое сморщенное тельце.

Трубки, трубки, трубки...

Иголки.

В глотке ком.

Протягиваю руку, со страхом, дрожащим пальцем, притрагиваюсь к маленькой пятке.

Она крохотная, как ненастоящая.

Теплая, с тонкой кожей.

— Привет, принцесса. - Мужики не плачут. - Я - твой папа. Она как будто слышит - морщит маленький нос и ведет ручкой.

— Я буду защищать тебя от всех драконов, Ассоль.

Пока пытаюсь вспомнить хотя бы какую-то детскую сказку, женщина в белом снова трогает меня за локоть и уводит, приговаривая, что и так нельзя было. И что она работает здесь уже давно и видела разных младенцев, и что наша с Очкариком принцесса - сильная, хоть и маленькая, а раз закричала сама, то еще поборется.

Я просто обнимаю эту женщину.

Кажется, как родную мать.

— Ты молись, сынок, - говорит она. - За них обеих.

Когда в следующий раз открываю глаза - стою на улице под холодным тяжелым ливнем.

Мокрый насквозь.

Руки дрожат и ноги тоже.

«Ты молись, сынок...»

Мужики не плачут? Да пошло оно все.

Поднимаю голову туда, где надо мной почти черные грозовые облака. Никогда и ни разу не делал этого. Не знаю, как.

Но...

— Отче наш... сущий на небесах...

«Не забирай их у меня. Пожалуйста...»

Около десяти приезжают родители - гораздо быстрее, чем я рассчитывал их видеть, когда кое-как собрался с силами, взял себя в руки и позвонил сначала матери Очкарика, потом - моей. Не хотел, по подумал, что будет очень погано не сказать родителям обо... всем.