Ты мой закат, ты мой рассвет (СИ) - Субботина Айя - Страница 51

На этот раз они приезжают всем составом - родители Очкарика, мои мать с отцом.

Уже даже готовлю речь, чтобы сказать этим Монтекки и Капулетти, куда они пойдут, если хотя бы подумают устроить скандал, но раздумываю, когда замечаю заплаканные красные глаза Светланы Алексеевны и не на шутку испуганный взгляд моей матери. Она никогда не плачет. Сколько себя помню - не видел ее в слезах. Однажды, когда влетел по-крупному и валялся на вытяжке под угрозой на всю жизнь остаться инвалидом, а мать все это время сидела рядом и смотрела телевизор, даже спросил ее, почему она такая. Тогда она даже ничего особо и не ответила, только пожала плечами, мол, пришлось стать жестокосердной, чтобы не терять хладнокровие в операционной.

Но даже тогда моя уравновешенная и непробиваемая мать не выглядела такой испуганной.

Значит, как бы там ни было, ей не плевать на нашего с Йени ребенка.

Или, может быть, мне просто очень хочется в это верить. Потому что моя маленькая Ася заслуживает того, чтобы ее баловали обе бабушки и оба дедушки. Хоть моего отца вряд ли можно назвать большим любителем возиться с детьми.

— К Йени не пускают, - останавливаю всех сразу. - Я уже пытался.

— Вова что-то обязательно придумает, - говорит ее мать, но тесть берет ее за руку и выразительно сжимает пальцы, привлекая внимание. Минуту она молчит, а потом, сдаваясь, опускает плечи и всхлипывает. Совсем как мой Очкарик вытирает слезы краем рукава.

— Я поговорю с врачом. - все же говорит отец моего Очкарика. - Возможно... Я не знаю...

Уверен, в этом нет необходимости, потому что у моих девчонок и так есть все самое лучшее и необходимое, но не собираюсь мешать тестю делать то, что он привык. Ему так легче.

Когда он уходит, обе матери смотрят на меня с немым вопросом. Понятия не имею, что им сказать.

И не знаю, смогу ли, потому что, когда перед глазами снова появляется образ моей маленькой принцессы в трубках и иголках, вместо всех тех нарядов, которые приготовила Йени, в глотке снова ком. И как бы ни старался - ничего не получается. Всегда умел держать себя в руках, всегда умел отключать эмоции и опираться только на факты, но теперь у меня словно отключили эту функцию.

— Мы назвали ее Ассоль, - говорю с заметным першением в горле. - Йени предложила... когда вез ее в больницу... Мне понравилось.

— Ассоль? - повторяет моя угрюмая мать. И неожиданно улыбается. - Ася?

— Ася, - снова всхлипывает теща. - Я знала, что моя маленькая выдумщица обязательно придумает что-то эдакое.

— До самых родов я думала, что у меня будет девочка, - говорит моя мать. Смотрит на меня и часто-часто моргает, как будто... - В общем, если бы у меня не родился очень крикливый и капризный Антон, то была бы маленькая и милая дочка Асенька.

Это так похоже на то, что она вот-вот расплачется, что мать тут же придумывает отговорку, чтобы сбежать. За кофе в автомат, который видела у входа. Спрашивает, кому принести, и ворчит, что от количества желающих у нее просто отвалятся руки.

Мать Очкарика смотрит на меня с улыбкой и слезами одновременно.

Вот уж у кого нет проблем с выражением чувств.

Прикрывает рот ладонью, чтобы я не видел, насколько широко она улыбнулась.

— Господи боже, я теперь не знаю, как и жить. Буду ведь смотреть на тебя и представлять Асеньку.

Мой отец хмыкает.

Я развожу руками и обещаю, что когда настоящая Ася подрастет, то я обязательно дам ей разок над собой поглумиться и заплести мне бантики, если у нее это получится.

Со стороны может показаться, что мы все здесь немного не в себе.

Где-то в лабиринтах этого медицинского центра на грани жизни и смерти ходит моя жена. Где-то там, в прозрачном боксе лежит моя маленькая принцесса и отчаянно сражается за каждый вдох, изо всех сил цепляясь за жизнь маленькими беспомощными пальцами.

А мы тут улыбаемся.

Шутим.

Ждем, когда перепадет порция кофе.

Как будто происходит что-то рядовое и повседневное.

А на самом деле мы просто слишком сильно боимся потерять тех, без кого наши жизни...

Хорошо, что мать возвращается и вручает мне стаканчик, а то бы меня снова скрутила паника. А глоток обжигающего кофе немного приводит в чувство, шарахая в мозг крепким горелым вкусом зерен.

Это самый херовый кофе, что я пил в своей жизни, но его вкус я запомню намного лучше самого дорого марочного коньяка.

Потому что именно этот вкус остается у меня во рту, когда к нам, в компании отца Очкарика, снова выходит доктор.

Он улыбается. Это вымученная улыбка словно через адскую боль, но шел к нам с таким лицом, если бы собирался сказать что-то плохое.

— Йен стабильна, - без предисловий и долгих киношных вступлений говорит он. Мы все одновременно выдыхаем.

— Завтра или послезавтра ее переведут в палату, и вы все сможете ее навестить. Но! - Каждому из нас он «дарит» строгий взгляд. - Не забывайте, что она еще очень слаба и на восстановление понадобится много сил. И ей сейчас как никогда нужна поддержка и вера, так что все слезы и сопли советую выплакать заранее, а к молодой мамочке пойти с улыбкой. И цветами, кстати.

У моего тестя такое лицо, что даже не удивлюсь, если скоро в этом центре появится какая-то новая дорогущая хреновина.

Когда я первый раз открываю глаза, их беспощадно режет яркий солнечный свет.

Кажется, если срочно не залезу под одеяло с головой - начну шипеть и гореть, как вампир, и превращусь в горстку пепла. Пытаюсь пошевелиться, но из меня словно откачали все силы и бросили на постель пустой и ни на что не годной тряпочкой. Вдруг, кому-то да пригодится.

Но все-таки...

Есть что-то живое и теплое рядом. Не сразу даже понимаю, что именно.

Только чуть позже, когда немного навожу резкость и пытаюсь вспомнить ощущения собственного тела, чувствую, что кто-то держит меня за руку. Не так, чтобы сильно, но достаточно крепко, чтобы я вспомнила, что чувствовала это тепло даже там, в каком-то бесконечном темном сне без сновидений.

Ругая собственную немощность, поворачиваю голову.

Кажется, что даже шейные позвонки хрустят, как заржавевшие.

Сколько же я?..

— Привет, - слышу тихое и немного сонное.

Антон. Секунду назад сидел как будто на стуле около кровати, а теперь уже совсем рядом. Так близко, что знакомый любимый запах обрушивается потоком энергии. И сразу откуда-то берутся силы на ответную улыбку, хоть вряд ли она такая же красивая, как у него сейчас.

— Жаль, я не могу даже руку поднять, - говорю шепотом, потому что иначе не получается, - а то бы показала, как сильно ты стал похож на дикобраза с этими своими колючками ужасной величины.

Мой майор тянется ко мне весь сразу.

Ладонями за щеки.

Каким-то сорванным поцелуем в губы. Я только думаю, что зареву или уже?

— Я слышала, как она кричала, Антон. Я знаю, что с ней... Не знаю.

Господи, я ничего...

Меня начинает трясти. Внешне, может быть, и не заметно, но внутри я как будто натягиваюсь и рвусь в каждом сухожилии.

— Скажи, что с ней все хорошо, умоляю тебя. Что она вся в тебя и такая же сильная, а не как я - размазня.

— Очкарик, все в порядке. - Мне кажется, он впервые в жизни выглядит таким трогательным и абсолютно открытым. - Она же Сталь, забыла?

— Ассоль? - спрашиваю снова. Интуиция подсказывает, что хоть мой упрямый мужчина и любит все делать по-своему, он бы не стал называть дочь как-то иначе, не посоветовавшись со мной. Хотя имя ему вроде понравилось?

Я плохо помню все, что было после того, как Антон уложил меня на заднее сиденье машины.

Какими-то неясными образами и обрывками: больница, вопросы врача, которые я почти не понимала, разговоры акушерок, термины, тупые уколы.

Острая боль внизу живота.

Уговоры тужиться.

И тонкий детский крик.

А потом - длинный коридор, в котором я отчаянно искала свет.