Скиф-Эллин (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 50

В этот момент я и почувствовал удар в левое бедро. Острая боль метнулась от бедра к животу и свела его судорогой. Мне даже показалось, что ударили меня еще раз и попали в район солнечного сплетения. К счастью, удар был один. Нанес его копьем молодой перс с длинными и лихо закрученными усами и короткой бородкой. Попал в незакрытое щитом место. Второй раз ударить не успел, потому что Битюс врезал ему своей длинной ромфеей по плечу. Доспех не разрубил, но от боли перс выронил копье. Обычно я в бою стараюсь щадить лошадей, а сейчас снес его каурому жеребцу левое ухо вместе с куском кожи, оголив часть желтоватого черепа, который сразу залило кровью. Конь от боли встал на дыбы и скинул седока. Встать перс не успел, на него наехал соратник, рванувший на освободившееся место. Тоже молодой, поэтому и не терпелось посражаться. Он хотел уколоть Битюса, который расправлялся с другим врагом, но я, наклонившись в седле вперед и влево, дотянулся саблей и со всей дури рассек чешуйчатый доспех над левой ключицей. Клинок углубился в тело сантиметров на десять.

От этих движений в моей левой ноге взорвалась такая острая боль, что я чуть не вскрикнул. Плавно вернувшись в седло, перенес вес тела вправо и занялся врагом, который на саврасом коне протискивался ко мне между двумя жеребцами без всадников. Его короткие и быстрые удары копьем легко отбил щитом, который звенел так, будто в пустое ведро падали редкие крупные капли дождя. Когда перс приблизился настолько, что я мог дотянуться до него саблей, отбил копье щитом влево, а концом сабли рубанул по незащищенному, чернобородому лицу, рассек левую щеку, верхнюю и нижнюю челюсти. Враг откинулся назад, сильно натянув повод, из-за чего саврасый конь вскинул голову, защищенную доспехом из толстой вареной воловьей кожи, и громко заржал. Словно испугавшись, что так расстроил своего жеребца, перс выронил повод и свалился налево, на круп стоявшего вплотную чужого. В это время между лошадьми протиснулся пеший горец в высокой кожаной шапке и воткнул дротик в оголившуюся шею перса. Голова врага провалилась между корпусами расступившихся лошадей, и с нее слетел шлем, открыв выбритую, синеватую кожу. Горец, видимо, решил, что навоевался вдоволь, схватил поводья двух лошадей, между которыми стоял, и повел их в тыл Скифской илы. Каждый такой конь — целое состояние для бедного жителя гор. Должен признаться, что жадность этого наемника и предпочтение личного интереса общему, в отличие от подобного поведения массагетов-саков, очень рассердили меня.

Я чувствую, как из раны течет кровь, сбегает струйкой по ноге в сапог. Штаны в том месте прилипли к телу. Надо бы перевязать рану. Для этого придется выходить из боя, а мои подчиненные решат, что пора удирать, и ломанутся следом. Пока не ослабел, буду сражаться. Да и в бою боль уходит на второй план. Ее выдавливают более яркие эмоции — смесь страха и ярости. Я подгоняю коня шпорами, бросаю вперед, между двумя персами, металлические шлемы которых обвязаны кусками белой материей, чтобы не нагревались на солнце. Эти двое молоды и с похожими лицами. Может быть, братья. Я одним ударом отсекаю правую руку тому, что справа от меня, а затем ударом по щиту заставляю того, что слева, выглянуть из-за защиты, и колю его в шею позади нащечника, закрепленного на петлях, как у аттического шлема. Кровь брызжет из перерезанной сонной артерии. Этот уже не жилец. Я толкаю коня вперед, чтобы сразиться со следующим врагом…

Давление персов прекращается внезапно. Вот только что они перли на нас — и вдруг начали разворачивать коней и пытаться выскочить из толчеи. Отступавшие фессалийцы сразу осмелели и погнались за ними. Я тоже начал разворачивать коня, чтобы выбраться из давки и заняться раной. Поймав вопросительный взгляд Битюса, крикнул ему, что ранен, и показал это жестами на тот случай, если он не расслышал, и махнул рукой, разрешив ему принимать решение самостоятельно. Мой заместитель попал уже под действия инстинктивного чувства «догони убегающего зайца» и радостно позвал соплеменников последовать за ним. Скифская ила, за исключением раненых, погналась за удирающими врагами. Самое забавное, что вслед за бессами проскакали мимо нас удирающие массагеты-саки с награбленным впопыхах в нашем лагере. Пеонийцы спешили несколько кочевников метко брошенными дротиками и забрали их коней и добычу себе.

В Вавилон я въехал на арбе, потому что нога все еще болела, верхом не поскачешь. Местные называют свой город Бабилим (Ворота бога). В те времена, когда я был шумерским лугалем, этот город был маленьким, недостойным внимания и носил то же название, только на шумерском языке — Кадингирра. Сейчас его защищают ров шириной метров двенадцать и внешняя стена высотой двадцать два метра и шириной около десяти и еще две внутренние стены пониже и поуже. Надвратные башни, храмы и стены богатых домов в лучших шумерских традициях украшены синими изразцами и барельефами львов, быков и сиррушей — существ с рогатой змеиной головой, змеиным телом, передними львиными ногами и задними орлиными — явных жертв трансплантологии. Улицы, широкие, пересекающиеся под прямым углом, вымощены плитами, под которыми проложены канализационные каналы. Воды Евфрата, который делит город на две неравные части, Западную и более престижную Восточную, заходят в канализационные каналы в северной части города и выносят нечистоты и мусор ниже южной. Проезжая через главные ворота Иштар по дороге, ведущей к царскому комплексу, я подумал, что нам с одной стороны сильно повезло, что не надо штурмовать Вавилон, а с другой — наоборот, потому что добычу здесь можно было взять огромную.

Мазей, сатрап Вавилона, участвовавший в последнем сражении, вышел навстречу нашей армии вместе с сыновьями и сдал провинцию и город царю Александру, за что был помилован и оставлен на своем посту. Весть эта обрадовала вавилонян, и они встречали македонскую армию, как свою, вернувшуюся с победой: толпы народа стояли на городских стенах и плоских крышах многоэтажных домов с глухими внешними стенами и приветственно махали нам руками. Широченная по нынешним меркам улица Процессий, по которой мы двигались к царскому дворцу, была усыпана цветами, и в алтарях, которые были на каждом углу, курились благовония, частично заглушая вонь канализации. Царь вместе со своей свитой и царской илой расположился в дворцовом комплексе, расположенном рядом с воротами Иштар, а остальным предложили подыскивать себе жилье самим, предупредив, что не должно быть никакого насилия и грабежа. Как заверил Мазей, вавилоняне будут кормить и обихаживать всех нас без всякого принуждения, токмо из любви к великому полководцу Александру.

Поверить в это было трудно, поэтому я выбрал большой дом подальше от царя, в Западной части города, перебравшись туда по длинному и широкому каменному арочному мосту. Такого большого и прочного моста я давно уже не видел. В доме жила семья купца Тиглата, состоявшая из его самого, полноватого типа с длинной и наполовину седой бородой, закрывающей нижнюю часть плутоватого лица с оспинами в верхней части, словно поклеванной курами, трех жен, старшей из которых было за сорок, а младшей не больше двадцати, полутора десятка детей разного возраста и десятка рабов обоего пола. Поскольку был октябрь месяц — благословенный период в этих краях, когда уже не жарко, но еще не холодно, я не захотел жить в его доме, кормить его прожорливых насекомых, а приказал поставить шатер посреди большого двора. Он, конечно, создал немало трудностей хозяевам, так на то они и гости, пусть и непрошенные.

Александр, объявленный местными льстивыми жрецами «Царем Всего», от счастья запил на месяц. В дворцовом комплексе вместе с ним гужбанили все гетайры и старшие командиры союзников и наемников. Меня не приглашали, чему был рад. Солдатские попойки — это смесь подвига с покаянием. В промежутке между застольями новый правитель Азии вспомнил о других воинах своей армии, которые принесли ему победу, и очень щедро, в сравнение с тем, сколько хапанул сам (только в городе Арбелы сразу после сражения взяли четыре тысячи талантов серебра (около ста двадцати тонн)), наградил их: гетайры получили по шесть мин серебра, наемные конники — по пять, педзетайры — по две, а наемные пехотинцы — по двухмесячному жалованью. Это сразу сняло растущую напряжённость между захватчиками и аборигенами, которым все труднее было кормить такую большую армию. Солдаты были переведены на самообеспечение, дав возможность хитрым вавилонянам компенсировать предыдущие потери.