Песня цветов аконита - Дильдина Светлана - Страница 113

• Предыдущая
• 113/141
• Следующая

Ниро приоткрыл рот, уши загорелись.

— А у меня мышь ручная жила, — сказал совершенную глупость, ощущая потребность хоть что-то сказать.

Чуть приподнялись узкой кистью нарисованные брови, взгляд удивленный — и выжидающий.

— Я ее покрасил однажды. Золотой краской. Ведь Золотая мышь желания исполняет. Эх и досталось от матери… краска-то дорогущая.

Господин чуть улыбнулся, отрицательно качнул головой и поехал вперед. Почему-то Ниро не чувствовал себя дураком или ослушником, хотя рта открывать ему никто не позволял.

Наместник редко присутствовал при казни. Однако сегодня он был. В одежде бледно-зеленого цвета, похожий на стебель травы-ковыля. Спокойное, как всегда, лицо. Он не сел — и другие сесть не осмелились.

Аоки привели вместе с товарищами, поставили в стороне. Его шатало. Он смотрел на небо и видел кровавые облака. Двигался, как тряпичная кукла. Товарищи держали себя по-разному. Кто-то кричал, прося о пощаде, кто-то плюнул в сторону судьи. Аоки попробовал обратиться к Творцу — язык не слушался.

Видел пятна лиц — они все смешались. Товарищи, зрители, стража — одно сплошное размытое пятно. Так было до тех пор, пока не свистнула лэ. После он видел лишь одного человека, его приветливое лицо и мягкий спокойный взгляд.

И клинок не свистел больше — был мокрым от крови, молча взлетал.

«Так не бывает! — хотел закричать Аоки. — Ты не любил причинять боль — даже тогда ты ушел! Ты не можешь ТАК смотреть на приговоренных!» — но, цепенея от этого странного взгляда, Аоки молчал.

Слышал крики, слившиеся в один сплошной крик, — но забыл про товарищей. Видел только лицо напротив.

А стоявшие возле Йири чувствовали, как озноб пробегает по коже, и отодвигались невольно.

Лицо — прекрасная маска, жуткая в ласковой неподвижности.

Не шевелился, глядя на кровь. Просто смотрел. Долго.

Тела отодвигали в сторону, чтобы освободить место для нового осужденного.

Крики оборвались. Аоки толкнули вперед. Бросили на колени. Тогда он увидел мертвых. Но подумать ни о чем не успел. Железо впечаталось в тело. Он захлебнулся болью. Его не отпускали, пока не прекратил вырываться. И, почти теряя сознание, Аоки вновь увидел его глаза — темные, ждущие, страшные. Там, за зрачками, была своя жизнь, словно билось об лед изнутри чудовище, грозящее уничтожить любого, кто прикоснется к нему.

— Убей меня тоже!!! — воплем взвилось над площадью.

Дед убеждал Хину не плакать, поесть хоть немного — девчонка изводилась, вся почернела. Она знала — погибли все. И хотела сама — головою с обрыва. Оставалась надежда — Аоки жив. Ведь убивали не всех… Ведь не знали затерянные в горах, куда именно увезли пленников.

Однажды утром дед застал ее сидящей на постели в одежде мальчика-подростка. Волосы, слишком длинные для мальчишки, она обрезала, оставив — длиной до плеч, и подвязала черной тесьмой.

— Что же ты, внучка… — растерянно произнес дед.

— Я в город пойду, — надломленный голосок, еле слышный. — Не могу больше. Хоть узнаю… А если жив, постараюсь на рудники или в копи попасть… к нему…

Дед чуть не задохнулся от ужаса. Девчонка — и в копи! Да там в два счета прознают, кто она, и все… Умолял ее не совершать глупости. Даже если жив — домой воротиться. В конце концов обещала. Поняла, что не вынесет дед ее смерти.

До главного города, Гёру, добиралась дня два. Без остановок шла — раз уж решилась, не могла медлить.

Город ее испугал. Большой, везде люди — и словно все на нее косятся. Тенью бродила Хину по улицам, наконец в лавке возле главной площади посмела расспросить торговца. Тот подтвердил — была казнь недавно. Хину чуть прямо перед лавкой чувств не лишилась. Хозяин оказался человеком добрым — водой отпоил, позволил отсидеться в лавке — вдали от любопытных глаз. Не больно ему глянулось, что девчонка на себя мужскую одежду напялила, не дело это! Но промолчал, лишних вопросов не задавал — а на ее отвечал по мере сил. Заодно вспомнил, что вроде один остался в живых. На отчаянные расспросы лишь отмахнулся — не его это дело, разбойников помнить! И посоветовал Хину быть осторожнее — не теми людьми интересуется!

Но девушка, робкая, краснеющая, стоило ей к незнакомому подойти, разом переменилась. Она носилась по улицам, расспрашивая всех — и нашла-таки тех, кто подтвердил — жив остался Аоки. Конечно, имени его не знали — но человека с волосами, как солнце, запомнить не сложно. Такие редкость в стране.

Сначала Хину Небо благодарила, а потом задумалась — как же помочь? Ведь погибнет все равно. Раз молитвы ее достигли Неба, может, другая мольба тоже будет услышана?

Она знала — лишь один человек в городе может отменить любой приговор. И направилась к этому человеку.

Дом наместника ей показали — в излучине реки, среди богатых домов и зелени. Красивое место, тихое. Сюда не долетает городской шум… а долетают ли просьбы и крики боли?

Хину кружила у дома, поглядывая на каменную лепку ограды, пока не окликнула стража. Тогда девушка сказала, что хочет видеть господина наместника.

— Пожалуйста, пустите меня к нему, — в мужском не по росту наряде, Хину выглядела забавно — одежда была старой, хоть и аккуратно залатанной.

Стражники едва сдерживали смех — вот это просьба! Так прямо и пропустить в дом. Важные особы — и те не часто без приглашения являются. Однако господин велел докладывать обо всех. Поэтому не прогнали. Доложили Те-Кири. Решили — тот сам разберется, стоит ли господина от дел отрывать.

Управляющий лишь головой покачал — еще не хватало, чтобы толпы оборванцев сюда повадились! Девчонку распознал сразу.

— Чего тебе?

Эта ряженая не казалась ему той, что может сказать что-то важное. А просьбы… у всех тяжелая жизнь. У всех своя судьба. Только бы плакать не начала…

— Пожалуйста, пустите меня к нему, — повторяет упрямо, в глазах слезы и решительный блеск. Те-Кири понял, что дело не из тех, что действительно требуют внимания наместника.

— Ты можешь поговорить со мной.

— Мне нужен он, — упрямица!

— Послушай, — терпеливо говорит управляющий. — Ты отрываешь меня от дел. Если это и впрямь важно, я передам Высокому твои слова.

— Только ему!

— Так не пойдет. Либо ты говоришь, либо отправляешься прочь.

Хину готовилась к встрече не с тем человеком — и растерянно кусает губу.

— Я… хотела просить за другого. Он… его отправили в копи, но он не виноват, он…

Смешалась, покраснела неровно — словно лепестки мака к щекам приложили.

— Понятно. А кто он тебе?

— Просто… я его знаю.

Могла бы и не уточнять. Ясно… Те-Кири на миг задумывается, не сказать ли сразу, чтобы возвращалась, откуда пришла, но ее глаза блестят — от слез или от упрямства — пожалуй, она из тех, кто будет бродить вокруг дома, пока не увидит господина. А там устроит сцену. Высокому совсем такое не нужно.

— Жди здесь, — со вздохом, не скрывая раздражения, говорит он. — Только наместник обычно не меняет решений суда. Как звали твоего… друга?

— Это не суд… а его воля. Я слышала, это он вынес приговор Аоки, отменив решенье судьи.

Час от часу не легче. Конечно, Те-Кири что-то такое слышал… но значения не придал. Мелочь какая-то. Господину и без того хватает забот. А эта дурочка — нет бы благодарить, что живого оставили, еще и большей милости просит.

Хину все губы искусала, пока ждала, глядела на закрытые двери — так души из Нижнего дома глядят вверх, куда им вряд ли доведется попасть, с тоской и надеждой, тоненькой и бессильной, словно струйка воды на раскаленном песке.

Наконец появился Те-Кири. На лице досада.

— Возвращайся, откуда пришла. Господин сказал — нет.

…Так смотришь на мертвую бабочку в паутине — вот же она, совсем целая, тронь, и взлетит… Вот они, двери, шагни — и пройдешь и вымолишь милость к нему. Нет. Не пройти. Не тронуть холодное сердце — полно, есть ли оно вообще?

• Предыдущая
• 113/141
• Следующая