Песня цветов аконита - Дильдина Светлана - Страница 114

• Предыдущая
• 114/141
• Следующая

— Пожалуйста, нет! Аоки… — он еще молод, совсем… он мог бы жить, как все люди. Позвольте, я…

— Слова господина — он получил по заслугам. Иди, девочка. Господину не до тебя. Перед ним бесполезно плакать.

Не один человек посылал к небу проклятия имени молодого наместника. Но лишь один засыпал и просыпался с проклятием, как иные — с молитвой. И луна обращала свой соляной лик к сухому озеру Гэта, и свет ее лился, как ядовитые слезы.

Вместо циновок тут был шаварский ковер — огромный, тяжелый. Такие считали слишком громоздкими для домов — но здешний хозяин любил показную пышность.

Айхо растянулся на ковре, держа в руке горсть мелкого зеленого винограда. Одежда цвета песчаника, ничем не подхваченные длинные волосы — оживший рисунок с изящной вазочки.

— Ты ведь не сердишься на меня за ту маленькую шутку со змеей? — спрашивал хозяин. — Я знал, ты поймешь — у нее вырваны зубы.

Ясно было обоим — ложь. Если знаешь заранее, неинтересна игра.

— Но ты все-таки взял ее в руки.

— Конечно. Судьба хранит нас и играет нами. На сцене ли, здесь — все едино.

Айхо смеялся — так, чтобы и тень подлинного чувства не проявилась на лице — ни в изгибе ресниц, ни в токе крови под кожей.

«Ты умалишенный! — кричал на него владелец театра. — Зачел Разве он может тебя заставить? Ты не его человек!»

«У него сила».

«Закон на твоей стороне!»

«Если я начну просить помощи у закона, меня убьют. Так хоть не наверняка. Ни он, ни подобные ему не хотят моей смерти или увечий — они всего лишь играют».

«Ты лучше откажешься от жизни, чем от тех, кто тебе льстит!»

С Айхо невозможно было поссориться. Не более, чем с игривым котенком. Он царапнет тебя крошечным коготком, ты оттреплешь его за шкирку — но через час он снова будет подле тебя, мурлычущий и забывший про все.

Это была старинная пьеса — о трех влюбленных, которые так и не смогли развязать узел своей судьбы и погибли все. В театре онна не носили масок и грим не скрывал лиц — лишь подчеркивал мимику персонажа. Фигурка в свете единственного фонаря казалась черной — Айхо пел, отложив смычок. Неподвижный, с чуть откинутой назад головой — в песне была искренность, рвущая душу. Он словно сердце бросал в толпу — берите, делайте, что хотите! Открытость недопустимая — так ведут себя обреченные.

Поднялся. Глаза — огромные, влажные, темно-карие, подведенные черным и фиолетовым — и веер длинных пушистых ресниц. Взгляд — умоляющий, тянущий за собой. Медного цвета кожа. А сам — текучий, протяжный — не тело, а песня.

— Нельзя же так. Нельзя, — прошептал Йири.

— Что вы говорите, господин? — склонился к нему Аоно.

— Ничего.

Айхо — нет, тот, кого он играл, — склонился к цветку, в который обратилась умершая девушка. Не видел, что тени движутся за спиной. Крикнуть хотелось — беги, не оглядываясь! На месте останешься — смерть, и оглянешься — смерть! Но тот лишь гладил нежные лепестки, едва прикасаясь, и ясно было — знает и ждет. Прядка выбилась из-под цепочки, что держала волосы. Живая, испуганная. А потом стало темно. Только тоо звучал — все тише.

Аоно шумно выдохнул. Этот деятельный человек любил театр чуть ли не с юношеской увлеченностью. Перевел взгляд на Высокого — неужто вновь скажет слова, что произнес много месяцев назад? А тот глядел только на сцену, где зажегся свет и опять появился Айхо. Взгляд наместника — летящая в небо стрела, безучастно-спокойная. Но во взгляде — вопрос, из тех, на которые невозможно ответить — только развести руками:

«Что же ты делаешь, мальчик? Что ты с собой делаешь? Почему и зачем?»

Наместник привычным жестом отложил в сторону бумаги, показывая, что на сегодня с него довольно. Он мог работать целые ночи и дни и первый год так и поступал. Однако сейчас, когда дела в городе и округах шли хорошо, порой устраивал себе отдых — и не стоило пытаться его прервать.

Йири провел рукой по шелковому хаэну с вышитыми корабликами и прибрежной осокой, разгладил шелк, рассматривая узор. Работа лучших мастериц города, вышивка была безупречной.

— Как вы считаете, ветер скоро изменится?

— Не знаю, Высокий. Полагаю, пока до нас не дошли дожди, ветер будет дуть с востока.

— Жаль. По Иэну трудно спуститься при таком ветре, а подняться еще труднее.

— Вам приходилось видеть море. А шторм? — с любопытством спросил первый помощник.

— Да. Пару раз. Наверное, даже рыбы в такую погоду просят Творца о милости, — с улыбкой предположил он. — А мне хотелось сбежать с побережья подальше в степь. Жаль, что Ши-Тау этого не знал — повеселился бы от души.

Внезапно проговорил, не меняя тона:

— Я хочу знать об Айхо Инорэ…

— Любимец всего города, — пожал плечами Аоно. — Что тут еще скажешь?

— Откуда он родом?

— Сын актера. Отец умер несколько лет назад. Был довольно известен…

— Понятно.

— Он — золотая монета редкой чеканки. Доступная всем, у кого хватит власти, богатства или наглости захотеть ее.

— Да, я понимаю… Но мне бы хотелось знать больше.

С поклоном:

— Вы узнаете все.

Раз Высокий изъявил желание узнать все о мальчишке, Аоно решил заняться этим самолично. Больно уж любил он театр и не хотел перекладывать на других такое приятное поручение. Одевшись не пышно, чтобы не смутить хозяина театра, явился к нему с расспросами. Не отказался даже от угощения, с удовольствием прихлебывал горьковатый травяной настой, задавая бессмысленные вопросы о погоде, словно вел беседу с равным. И лишь потом, отставив чашечку, заговорил о том, ради чего пришел.

Рэита, никогда не бывший актером и унаследовавший театр от отца, охотно отвечал на вопросы.

— Ему нравится, когда его хвалят, когда им любуются — и при этом он не способен сказать «нет». Даже если прикажут прыгнуть в огонь, он это исполнит. Боюсь, он не различает, когда им восхищаются как талантом и когда ему причиняют боль, для Айхо все это — внимание.

— Понятно.

— Но у него доброе сердце. И это печально. Когда-нибудь он доиграется — он провоцирует самых распущенных делать все, что угодно. Этот мальчик долго не проживет… хотя его искренне любят многие.

Немного помолчал:

— Мне трудно его осуждать. Он — как надломленный стебель, вы понимаете, господин? Запах такого стебля острее -но он обречен.

Хозяин театра прошелся по комнате.

— У его брата был хороший голос, потрясающий талант подражания. Отец любил обоих, но сами братья не ладили. Айхо тянулся к старшему, а тот постоянно ставил преграды. А потом и вовсе бросил его… Он сказал — Айхо неподобающе вел себя в день похорон отца, это переполнило чашу. А мальчик был попросту не в себе. Если бы старший хотя бы прижал его покрепче и не отпускал — этого бы хватило. Но тот был поглощен своим горем… а после все высказал мальчику.

— Однако другие актеры заботились о нем все это время.

— Да, мы делали, что могли. Но чувство страшной вины проросло в нем. Он решил, что его жизнь ничего не стоит, а удел — развлекать… так думают многие актеры, но для Айхо нет ничего, помимо этого.

Рэита с шумом выдохнул воздух.

— Не подумайте ничего плохого. Я люблю этого мальчика, и он приносит мне огромный доход. Несмотря на это, я бы облегченно вздохнул, если бы его жизнь прервалась. Самое лучшее — если бы это произошло тогда же, когда отец его умер.

— Почему? — изумленно спросил Аоно.

— Ему было бы лучше.

— Но ведь он радуется жизни и радует город…

— У нас разные взгляды на радость.

— И он талантлив…

— Это серьезное возражение.

Вьюрок стремительно шагал по узкому коридору, на ходу стягивая расшитую зелеными драконами безрукавку. Он что-то сжимал в кулаке. Локтем нажав на ручку и отодвинув дверь, Вьюрок не вошел — ворвался в комнату, где Айхо приводил себя в порядок после спектакля.

• Предыдущая
• 114/141
• Следующая