Песня цветов аконита - Дильдина Светлана - Страница 116

• Предыдущая
• 116/141
• Следующая

Ничего лишнего — и в то же время не нарочитая простота и уж, конечно, не бедность. Да, ничего лишнего — как в музыкальном инструменте, дающем самый чистый звук.

В спальне светло-синие занавески, темно-синее покрывало на ложе. Такие же спокойные цвета были и в других трех комнатах. Нет, не приказ, но… Айхо, несмотря на страх, не мог сдержать улыбки. Он снял с волос алую ленту, надел новую безрукавку, не украшенную яркой вышивкой — теперь одежда его цвета сливок подходила к обстановке, а не спорила с ней.

Зачем его оставили здесь? Юный актер старался не думать. Он будет ждать, как велено. Сколько? И чего? В голове вертелись все россказни, которые когда-либо слышал о наместнике… и прогнать их было невозможно.

Устал — но сон не шел, хотя давно спустилась на землю ночь.

Под тонким теплым покрывалом ворочался так, что дверь распахнулась и на пороге возник Кайки с вопросом, все ли в порядке и не надо ли чего?

— Нет, ничего, — испуганно пробормотал Айхо, и дверь затворилась вновь. А он вскочил и бесшумно скользнул в угол комнаты, достал зеленый флакон. Порошок растворяли в воде — щепотки достаточно, чуть больше — опасно. Просить воды юноша не решился. Да и на флакон посмотрел с жадностью — и сомнением. Те, кого страшно назвать, обычно приходят ночью…

Но так даже лучше. Тогда он будет спать и ничего не почувствует…

Айхо отогнал от себя неприятную мысль и бросил щепотку порошка в рот. Горький… Зато сны сладкие. И спокойно…

Ему привиделась птица, она несла Айхо в когтях над зеленым лесом, над полем. Полет был сказочно, головокружительно прекрасен, — а потом когти разжались, и он полетел вниз, ударился о корни, разбился и умер.

Бешеные глаза Кайки, приводившего юношу в чувство, — и полные спокойной насмешки глаза наместника, когда Айхо наконец появился перед ним. Был уже полдень.

— Заехал взглянуть, как тебе здесь. Слуга зря волновался — мог бы тебя не будить.

По глазам было видно — все понимает прекрасно. А дальше-то что? Разгневан? Забавляется? Не понять.

А тот больше ничего не сказал — поднялся и ушел. И когда его ждать, не сказал.

— Оххх… Что со мной будет? — юноша уткнулся лбом в деревянную стену. Постояв так немного, сорвался с места, выбежал за ворота — дорога была пуста.

— Ну, не дергайся так — похоже, господин не разгневался, — философски заметил Тара. — А если и накажет — не беда, не станет же он ломать игрушку, еще не взяв в руки.

От таких утешений хотелось завыть. Но мальчишка привык и лицом владеть, не только смычком. Слуги наверняка следят за ним. И он сделал, что мог — виновато и озорно улыбнулся.

— Я оправдаю доверие. Я просто устал…

Про флакон они знать не должны. Айхо вчера надежно спрятал его… еще до того, как сознание улетело в неведомые дали.

— Не прячь глаза. Про киуру и черный корень я знаю. Тебя пришлось долго будить. Ты немного перестарался — выпил больше, чем нужно.

— Тогда… — он сжался. — Ведь моя вина велика…

— Не так уж и велика. Ты мог… — наместник не договорил. — Посмотри на меня. Ты ждешь наказания?

— Да, господин.

— Какого? Под плети тебя положить? Зачем?

— Я заставил вас ждать.

— Значит, после наказания тебе станет легче?

— Тогда я знал бы, что прощен.

— А может, попробуешь поверить так?

Темный румянец вспыхивает, радостный — Айхо прижимается щекой к протянутой руке, не осмеливаясь встать. А господин произносит задумчиво:

— Верно про тебя говорили. Ты не просто послушен, ты прямо желаешь, чтобы тебе причинили боль.

— Нет… конечно же, нет!

— Как барабан — чтобы инструмент запел, надо ударить. Чем сильнее, тем ярче звук. Главное, не перестараться… — и задумчиво продолжает, кажется, лишь для себя: — Музыка бывает разной, дружок. Тебе ли не знать. Что же… посмотрим.

Браслеты на смуглых руках — яркие, один с колокольчиками. Звон тихий, приятный для слуха. Расставшись с нарядом актера, браслетов не снял — не подумал даже, они словно частью его были. Менять — сколько угодно, совсем без них никуда. А господин уже о другом речь завел:

— Что видишь, когда над тобой — власть этого зелья?

…Как можно спрашивать о таком? Как ответить? Кровь то прильет к лицу, то отхлынет.

— Не бойся меня. Не хочешь — не отвечай.

Вот такими словами его уж точно можно заставить сделать все, что угодно. Высокий говорит «если хочешь». А разве не на все — его воля?

— По-разному, господин, — юноша опускает глаза. — Но всегда хорошо. Иногда я могу летать… и лечу куда-то. Вижу солнечных птиц — они играют вдали, машут крыльями…

Лицо Айхо, все еще виноватое, вновь покрывается легким румянцем — и становится детски мечтательным. Сейчас был день — страх ушел, и мальчишка говорил свободно.

— Я и наяву вижу такие сны, когда играю на тоо или стою на подмостках. А потом… не хочется, чтобы прерывалось видение.

— Ты любишь людей, Айхо? — внезапно спрашивает наместник.

— Да. Я отдаю им… душу.

— А себя — любишь?

Брови мальчишки поднялись удивленно.

— Не знаю, Высокий. Я не думал. Зачем мне это?

— Думать?

— Нет… испытывать любовь к себе?

Не нашел что ответить.

Недолгое счастье от того, что простили, к вечеру сменилось прежним глухим ужасом. Айхо бродил по комнатам, вспоминая все страшное, что слышал о хозяине Окаэры. Два дня тот навещал юношу ненадолго — и даже не прикоснулся. Почему?

Айхо приглядывался к малейшей тени огромными глазами. Прислушивался к малейшему шороху: ведь не обязательно оборотню принимать человеческий облик…

Миг был, когда он, всегда послушный, решился бежать — но то ли случайно, то ли намеренно на крыльце сидел Кайки.

Айхо вернулся к себе, съежился в уголке и ждал.

Но никто его не потревожил.

Стук копыт во дворике раздался к вечеру следующего дня. Пасмурная погода — стемнело раньше обычного. Голоса во дворе… а в комнатке Айхо горела всего одна лампа. Он кинулся зажечь еще лампу или свечи, чтобы прогнать темноту — но зажечь огонь все не удавалось, а под конец он уронил и лампу и свечи рассыпал.

Дверь открылась, и мальчишка простерся на полу, не видя, но и не сомневаясь, кто появится на пороге.

— Здравствуй.

Вошедший чуть повел в сторону Айхо рукой:

— Встань.

И, удивленно глядя на лежащую в углу лампу и свечи, облитые маслом, спросил:

— Что ты здесь делал?

— Я пытался зажечь…

На миг Айхо показалось, что тот сейчас рассмеется. Но господин лишь сказал:

— Идем. Тара уберет… — И направился в другую комнату. Юноша послушно последовал за ним.

Там было светло. И все видно…

Он был таким же, как и в прошлый раз, и позапрошлый — но Айхо исподволь так пристально вглядывался в это лицо, что отметил едва уловимые тени. И это его испугало. Оборотню нужна очередная жертва — не этим ли вызваны признаки усталости на совершенном лице?

Повинуясь знаку, Айхо вскинул смычок, и мелодия полилась — поначалу медленно, потом все быстрее и легче, словно крылатые кони летели в степи, едва приминая траву. Музыка увлекла его самого, и Айхо почти забыл, где находится. Пальцы, непослушные поначалу, обрели привычную гибкость. Широко распахнув глаза, он следил за невидимыми картинами и вместе с ветром и конями летел над серебристой травой.

Потом полет кончился, и Айхо замер, все еще прижимая струны к грифу, еще не поняв, ушла мелодия или вернется.

— Довольно, — господин едва заметно качнул головой и с непонятным сомнением глянул на Айхо. Очень пристально и очень задумчиво. Мальчишка почувствовал слабость, руки перестали слушаться, и смычок выпал из пальцев.

Айхо тряхнул головой, так что волосы рассыпались черным шелком, в котором плясали золотые и синеватые нити, и непослушной рукой отчаянно потянул застежку у ворота — весь облик юноши говорил «Взгляни, живым я гораздо интереснее для тебя!».

• Предыдущая
• 116/141
• Следующая