Ты теперь моя (СИ) - Тодорова Елена - Страница 22

— Безудержно!

Хочу соскочить с кровати, но прежде чем я успеваю это сделать, Сауль толкает меня обратно на спину и припечатывает сверху своим телом.

— Сейчас же отпусти! Не смей ко мне прикасаться! — ору так отчаянно, голос хрипнет.

Я же его ненавижу… А все равно реагирую. Горячие и шипучие импульсы сотрясают все мое существо.

— Что за хуйню ты вытворяешь, Юля?

— Не буду говорить, пока не отпустишь… Не буду!

Вижу, как сжимается и ходит его челюсть. Ноздри на вдохе напряженно расширяются. Губы искривляются.

— Сейчас у меня нет терпения, чтобы выслушивать твои требования.

Сжимает меня крепче, втрамбовывает своим телом в матрас. Склоняя голову, практически касается моего лица своим. И… резко отстраняется. Сойдя с кровати, принимается копаться в карманах кожаной куртки.

Сажусь и пытаюсь нормализовать дыхание. Машинально разглядываю обнаженного и сильного мужчину, который, никак не привыкну, является моим мужем. Распятие на спине, черные узоры на руках, напряженную крепость внушительных мышц. Смотрю на Сауля и понимаю, что три дня передышки не принесли облегчения. Я не справляюсь. Я все так же убита непонятной смесью эмоций. Из-за нее мне больно дышать.

Безусловно, я осознавала, что Саульский меня найдет, но рассчитывала к тому времени окрепнуть и успокоиться. А оказывается, не получилось.

Распахнув окно, Сауль впускает в комнату влажный промозглый воздух. Машинально обхватываю колени руками и вся сжимаюсь, наблюдая за тем, как он подкуривает и, не отрывая от меня взгляда, делает несколько затяжек.

— Ну? Что скажешь, мурка? Объясни причины своего поступка.

И я понимаю, что не собираюсь молчать. Не смогу. Меня в клочья разорвет этими ненавистными эмоциями. Саульский постоянно выдвигает какие-то требования, что мешает мне озвучить то, что меня… расстраивает? Втихаря зализать раны не получилось. Так пусть знает, если так интересно!

— Объясню, если ты не будешь смеяться, — пытаюсь выставить условия.

Он медленно втягивает табачный яд и так же размеренно густой дымкой его выдыхает.

— Ты подставила всех моих людей. Подвергла свою жизнь опасности. Выставила нас всех идиотами. Мы искали тебя трое суток. Ты сейчас понимаешь, что я говорю? Осознаешь, блядь, всю остроту? Уж поверь, Юля, мне не до смеха.

— Мне тоже не до смеха, — выпаливаю, ощущая, как злость выталкивает из меня все, что за эти дни накопилось.

— Юля, — вроде и не рявкает, а я вздрагиваю. Колючие мурашки рассыпаются по спине и будто замирают, суетливо топчась на месте. Не могу расслабиться. Не могу перестать дрожать. — У тебя пятнадцать секунд, чтобы начать говорить.

Сглатываю и глубоко вдыхаю, игнорируя рвущееся к горлу сердце.

— Ты мне изменяешь?

В этих словах нет злости и боли. В них нет ничего. Наверное, сил не хватило. Выдохнула этот вопрос тихо и потерянно.

На лице Саульского ни единой эмоции не отражается. Брови приподнимаются, выражая скорее пренебрежение, чем удивление. Ответ утверждает это впечатление:

— Не думаю, что мы с тобой в тех отношениях, когда можно ставить вопрос подобным образом.

Жар опаливает мои щеки — из-за смущения, грудь — из-за боли и злости.

— Не думаешь? А в каких мы отношениях? — мой голос звучит высоко. Он режет внутри меня последние струны выдержки. — Ты сволочь! Презираю тебя…

— Открытие.

Я готова броситься и расцарапать Саулю спину, когда он отворачивается к окну и спокойно выпускает в окно струйку никотина.

Вскакиваю на ноги, но все же не решаюсь приблизиться.

— Ненавижу! Слышишь? Ненавижу тебя!

— Прекрати истерику, — повышает следом за мной голос Сауль. Обернувшись, подавляет взглядом. — Я не собираюсь что-то обсуждать в таком тоне.

— Прекратить истерику? — взвинченно переспрашиваю. — Ты не имеешь права что-то от меня требовать!

Саульский делает последнюю затяжку, выбрасывает в окно окурок и спокойно пересекает разделяющее нас пространство.

Внутренне сжимаюсь, но приказываю себе не двигаться. Невольно вскрикивают, когда он дергает меня за плечи на себя. Рывком подтягивает лицом к лицу.

— Имею, Юля, — заявляет с тем же бесящим спокойствием. — Одевайся. Мы едем домой.

— Никуда я с тобой не поеду, — цежу сквозь зубы.

Он сдавливает мои плечи и молча разворачивает в сторону шкафа.

— Я сказал, одевайся.

— А я сказала, нет!

Продолжает подталкивать в спину. По инерции мое тело поддается, пока я резко не прокручиваюсь в руках Сауля. Прежде чем успеваю обдумать, на что нарываюсь, залепляю ему пощечину и в каком-то безумном угаре процарапываю щеку до самой шеи.

Надсадный выдох сходит с моих губ, как самый последний. После него я цепенею, испуганно вытаращив глаза на замершего передо мной мужчину.

Я должна что-то сказать. Как-то сгладить свой проступок. Но у меня попросту не хватает смелости выдавить из себя какой-то членораздельный звук.

С запоздалым сожалением прослеживаю за тем, как Саульский медленно проводит по царапинам ладонью и смотрит на смазанную кровь.

— Ты хоть представляешь, что я с тобой за это сделаю?

Мне страшно от этого вопроса, от вкрадчивого тона, которым он задан. Но я же глупая, упрямая, отчаянная… ревнующая…

Едва мозг вычленяет эти чувства, задыхаюсь от ужаса.

Это невозможно!

Невозможно…

— Мне все равно! Я не боюсь.

— Если не боишься, чего так трясешься?

— От злости! Ненавижу тебя!

— А я думаю, дело совсем в другом.

— Нет!

Он вздыхает, будто с сожалением, хотя ему, конечно, ни хрена не жаль меня.

— Я же предупреждал, Юля.

— В смысле?

— Обожжешься.

Обожглась.

Юля

Пока я стою, боясь пошевелиться, чтобы не рассыпаться, Сауль, не разрывая зрительного контакта, медленно разжимает пальцы на моих плечах. Нехотя отпускает. Мое срывающее дыхание буквально кричит о внутренней панике, но мне уже все равно, как я выгляжу и какое произвожу впечатление.

Я не знаю, что мне делать. Как правильно? Я в полной растерянности. В голову лезут совсем уж дикие мысли, и я… не пускаю их. Ледяная волна бежит по спине — так мне страшно. Но боюсь я не Саульского. Себя.

Он выходит из комнаты, оставляя меня одну. Слышу, как в ванной пускает воду. Долго она бежит, а я все стою посреди комнаты. Стою и стою… Знаю, что умывается холодной — газовая колонка не включается. Умывается он, а холодно мне. Трясет, вижу это — не только чувствую. Обнимая себя руками, пытаюсь это прекратить, а не срабатывает. Мне холодно.

Хочу разозлиться. Давай же!

Не получается.

Как же страшно… Страшно признавать те чувства, что я к нему испытываю. Вот только то, что Сауль озвучил, и как при этом смотрел, беспощадно толкает к острому осознанию — он раньше меня понял.

Вернувшись в комнату, он спокойно принимается одеваться. А я все еще стою. Машинально за ним наблюдаю. Бросит меня?

Почему так хочется заплакать?

Я, конечно, ни за что не стану! Держусь перед ним, хоть и трясет по-прежнему нещадно.

— Одевайся, Юля, — говорит, задерживая взгляд на моем лице. Не двигаюсь, тупо пялясь на две красные полосы у него на щеке, пока не повторяет с нажимом: — Одевайся.

— Я не понимаю…

— Зато я понимаю. Слушай, что говорю. Надо выбираться из этой коробки. На воздух, во внешний мир. Ты тут одна не останешься, а если останусь я — будет хреново.

И я затыкаюсь. Замыкаю внутри себя весь тот хаос, с которым по-другому справиться не получается.

Одеваюсь медленно. Пальцы меня совсем не слушаются. Джинсы не лезут на бедра. Свитер несколько раз из рук выпадает. Волосы усмирить даже не пробую, оставляю распущенными.

Как ни странно, едем мы не домой. Сауль дает Чарли распоряжение ехать в порт. Я тяжело сглатываю, пытаясь поймать на лице мужа хоть какую-то эмоцию. Что это значит? Что он собирается со мной делать? Совершенно не к месту всплывает в памяти предупреждение Вадика про Золотой Рог. Грузовые терминалы — еще безнадежнее. Не могу не волноваться.