Дети Исана (СИ) - Кхампхун Бунтхави - Страница 13

— Кто принимает обет, кто строит новый дом, кто женится, выбирает имя ребенку, у кого глаза воспалились — все, все идут только ко мне. А помру — к кому пойдете?.. В этом году мне уже восемьдесят пять исполнилось, — сказал старый монах и засмеялся.

— Вашему святейшеству не время умирать! — воскликнула одна из женщин.

— Не время, но чувствую, что пора. Объедаю вас, когда вы и так голодаете… Не надо мне все это носить!

— Почему так долго продолжается засуха? — спросила одна из женщин.

— Не знаю я… Говорят, что женщины нашей деревни грешны, — ответил он, улыбнувшись.

— В чем же?

— Уже не раз напоминал… Прекратили или только говорите?

— Конечно, прекратили! — дружно заверили они монаха.

— Женщины-то замужние, и дети есть, а писаете стоя, чуть ли не поголовно!

— Что, правда, отец? Я что-то ни разу не видел нашу маму так… — шепотом спросил у отца Кун.

— Правда! Когда-то и мама так делала, но я запретил.

Пришла очередь Куна. Отец взял горшок с едой, преподнес монаху и сделал крап[44]. Кун с волнением последовал его примеру. Отец вкратце рассказал про Куна и назвал дату его рождения.

— Хорошо. В следующий четверг приводите его в школу. Вырастет хорошим мальчиком! Торговля — это тоже дело. Получит высшее образование — станет начальником.

Старший монах повернулся к Куну: — Смышлености в нем на вид маловато. Как у лошади гуру молам. Как зовут тебя, пострел?

— Кун, — громко ответил мальчик.

— Станешь учеником — не смей хитрить.

— Хорошо.

— Знаешь, сколько учителей в школе?

— Два человека.

— Вместе со мной — три, но я работаю бесплатно, запомни!

— Да.

— Кого ты больше всего любишь в деревне?

— Родителей и своих сестер.

— А кого ненавидишь? Что больше всего ненавидишь?

Мальчику ничего не приходило в голову. Он отвел взгляд в сторону и ему бросилось в глаза чистое голубое небо и солнце, от которого в глазах плыли желтые и красные пятна.

— Небо ненавижу.

— Почему?

— От него одна засуха!

— А ну-ка, встань. Повернись попой и сложи руки перед собой.

Кун испугался и задрожал, но послушался. Розга старшего монаха больно хлестнула мальчика по мягкому месту. Слезы брызнули из глаз, но он не вскрикнул.

— Сядь. Молодец. Кричать не надо. Держи свою боль при себе.

Слезы затекли в рот. Мальчик проглотил их и сел, поджав под себя ноги.

— Запомни хорошенько и повтори: «Нельзя ненавидеть небо. Небо ни в чем ни перед кем не виновато». Запомнил?

— Да.

— Повтори за мной.

— Нельзя винить небо. Небо ни перед кем не виновато.

Кун со страхом смотрел в лицо монаха Кена. Хотелось как можно скорее вернуться домой. Выцветшее одеяние несло следы многочисленных штопок. Один край, переброшенный через плечо, и вовсе походил на простой отрез ткани, обернутый вокруг дерева Бодхи[45], что росло на территории храма. Монах широко открыл глаза, высоко подняв морщинистые брови, и мальчик увидел мутные старческие зрачки. Рассмеявшись, монах обнажил зубы и десны, черные, как у вьетнамок, что приходили к матери Куна за куриными яйцами.

— Запомни как следует, вина — это то, что есть лишь у нас, людей, только мы несем ответственность за свои поступки… — Кун слушал и кивал. — Запомни пока это. Потом узнаешь больше.

— Да.

— Если будешь хорошо учиться, то сможешь, когда вырастешь, и молам исполнять, и учителем работать… Младшим офицером станешь, буйволами торговать начнешь, все возможно. И еще. Не читай лежа, а то грудь лишаем покроется!

— Такому мальцу, как Кун, лучше бы постричься в монахи, — сказала одна из мамочек.

— И это тоже хороший путь, но сначала надо четыре года отучиться в школе. Потом можно и в мирскую жизнь вернуться, а то и до монаха четвертого или третьего ранга дослужиться. Об этом я тебе поподробнее в другой раз расскажу. Монах четвертого ранга — это монах, который единожды совершил омовение в священный праздник, а если он сделал это более двух раз, то он — монах третьего ранга[46].

Монах сказал, что забрать у него пустой горшок из-под супа можно после полудня. Отец подошел к Кену и преклонил колени, сделав крап на прощание. Кун постарался повторить все точь-в-точь как отец. Когда они проходили по коридору между кельями, тот указал на седьмое по счету помещение, сказав, что это — монашеская келья. Поскольку монахов на весь храм всего два, Кен позволил жить в ней двум послушникам. Сейчас она пустовала. Дети в этом храме не жили[47]. Только пьяница Тит Хат время от времени приходил помогать монахам. В распоряжение старшего монаха Кена отдали два помещения — то, в котором он принимал сегодня Куна с отцом, и еще одно напротив.

Отец отвел Куна на другую сторону террасы, окружавшей монашеские кельи, откуда спускалась еще одна лестница. Около павильона стояли четыре большие бочки с водой, высотой почти с самого Куна. Бочки прикрывали циновки из слоновой травы, а резные черпаки в форме нагов[48] с зазубренными гребнями не шли ни в какое сравнение со своими простенькими собратьями дома у Куна.

Мальчик видел, как отец изготовлял черпаки: он обтачивал и полировал половинку кокосового ореха снаружи и изнутри, затем с двух сторон проделывал ножом симметричные отверстия и вставлял в них деревянные ручки длиной в три кыпа[49]. При необходимости отец фиксировал их дополнительной щепочкой.

Спустившись вниз, отец повел Куна вдоль забора, ограждавшего задний фасад храма. Опорные столбы и поперечные балки ограды еле держались, изъеденные погодой и временем. Территорию храма покрывал мелкий красноватый песок. Дощатый мостик из грубо обтесанных досок уводил в лес. Оказалось, что там соорудили уборные, одна из которых предназначалась для монахов и послушников, другая — для учеников.

Слева виднелась колокольня высотой с келейную, но звонница пустовала. Отец сказал, что у храма пока нет большого колокола, есть лишь маленький колокольчик, а также большой барабан в комнате старшего монаха. Кун уже однажды слышал его гулкий звук. Когда в храме шли празднования, вместо колокола использовался полый деревянный столб шириной в два обхвата, длиной чуть более ва, нижний край которого уже наполовину истлел. На земле возле него лежало округлое полено длиной в два ва, которое монахи использовали как колотушку, выходя на сбор подаяния утром, и вечером, когда возвращались в храм.

Небольшое и полностью деревянное храмовое здание имело фундамент, высотой не превышавший и локтя, и крышу, выстеленную чередующимися черными и красными плашками шириной в один кып и длиной в два. Отец сказал, что храм служит домом буддийской статуи, которую выносили на Новый год под дерево Бодхи. Послушники читают в этом храме молитвы. Затем мужчина указал на айву с редкими пожелтевшими листьями: — Помнишь, тетя Буа Си приносила нам плоды айвы?

— Это когда сестры капризничали из-за падэка?

— Да. Плоды как раз с этой айвы.

Отец и сын дошли до конца забора и увидели четыре манговых дерева. Они были уже выше самого храма, но еще не давали плодов. Рядом с манго росло дождевое дерево[50] с редкой листвой. Тит Хат носил сандалии из его легкой древесины. Дед Куна иногда давал созревшие плоды этого дерева коровам: черные стручки длиной в кып с коричневыми горошинами. Кун однажды их попробовал, на вкус они оказались приторные. Если человек съедал много плодов дождевого дерева, то мог опьянеть, а коровы и быки обожали ими лакомиться.

Отец с Куном свернули налево. Перед ними выросла еще одна храмовая постройка, шире и выше предыдущей. Кун уже заметил ее раньше: здание с высоким фундаментом, доходившим мальчику до макушки, и крышей, выложенной деревянными плашками, как и у храма.