Птицеферма (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна - Страница 11

Филин не спешит, оглядывает собравшихся, хмурится.

Мне кажется, он сам не знает, что сказать, кого обвинить, поэтому тянет время. Пытается определить преступника по бегающим глазкам. Самонадеянно, учитывая, что все здесь — преступники. Даже хромая Сова. Даже кроткая маленькая Олуша.

Наконец, глава разлепляет тонкие губы.

— Кто-нибудь хочет признаться? — ответом ему служит молчание. — Кто-нибудь хочет дать показания?

Я могла бы. Сказать, что это я потеряла на улице молоток, когда свалилась с крыши. Что видела яркий свет за окном.

Но кто мне поверит? Мое слово против мертвого тела, которое уже не заговорит. Как доказать, что когда я уходила, Чиж был жив?

Ответ: никто и никак. Поэтому молчу вместе с другими. Может, пронесет?

Не пронесло.

— Да это же она! — Кайра вскакивает на ноги с ловкостью газели и едва ли не упирает карающий перст мне в грудь. — Она всегда его ненавидела и завидовала мне! Я своими глазами видела, как она ушла с праздника в самом начале. А потом не вернулась. Поджидала его тут, готовилась!

За кустом под проливным дождем? Кайра считает меня больной?

Если бы мне вздумалось убить Чижа, да ещё и без попыток спрятать тело и улики, то можно было бы попросту сделать вид, что я готова с ним переспать, а когда он бы отвлекся, спокойно и без шума перерезать горло. Да мало ли способов убить человека, который живет в соседней комнате, без необходимости поджидать его в кустах? Ночью. В ливень.

Обвинение, основанное лишь на том, что меня не было на празднике, кажется мне настолько нелепым, что даже не беспокоюсь. Пока не окажется, что кто-то видел меня с молотком, опасности нет.

Тем не менее взгляд-прицел Филина перемещается на меня. И он не предвещает ничего хорошего.

— Серьезно? — срывается с моих губ.

Больше я ничего спросить не успеваю, потому как Глава бьет наотмашь. По лицу. Так резко и с такой силой, что падаю на колени в лужу. Прямо под ноги Филину.

…Туман. Холодно и влажно. Под ногами чавкает грязевая жижа. Где-то вдали воет сирена, лают собаки.

Оступаюсь, падаю плашмя — животом прямо в разбитую тяжелыми ботинками грязь. И понимаю: подняться не смогу, сил нет.

— Что?! Сдулась?! — вижу лишь армейские ботинки на толстой подошве и серые брючины. — Встать, стажер! Если ты сейчас не встанешь, завтра же поедешь к мамочке печь пироги!

Приподнимаюсь на руках и тут же падаю обратно — руки дрожат. Снова пытаюсь и получаю пощечину, болезненную, хлесткую.

И рык над головой.

— Встать! Стажер!

И я и вправду встаю.

— Да пошел ты, — огрызаюсь.

Бегу…

— Говори! Это ты убила Чижа?! — как и тогда, грохочет рык над моей головой.

И я, как тогда, поднимаюсь. Вытираю кровь с разбитой губы тыльной стороной ладони. Только «пошел ты» произношу лишь мысленно — сейчас не тренировочный бой, и меня не исключат, отправив «к мамочке печь пироги», а порешат на полном серьезе.

— Не я, — отвечаю.

Стараюсь не смотреть в глаза Главе. Уже знаю, он это не любит и воспринимает не иначе, как вызов.

— Говори, где ты была вчера, когда ушла с праздника, — велит Филин. Но больше не бьет.

А мне очень хочется его ударить. Ребром ладони в кадык. Или в промежность — коленом снизу, чтобы согнулся надвое, а затем добавить все тем же коленом, но в переносицу…

Чинила крышу — правдивый и, казалось бы, безопасный ответ. Но он потерял свою безопасность, когда мой молоток оказался в черепе Чижа.

Еще я разговаривала с Олушей. Дольше, чем следовало. И не следовало вообще. Как раз в то время, когда убийца подобрал мой молоток…

Олуша здесь, тоже в первом ряду. Вернее, была. Потому что, стоит мне посмотреть в ее сторону, она пятится и прячется за спиной Кулика.

Вот как.

Ясно.

— У меня болела голова. Я лежала в комнате, — вру, так как моя правда никому здесь не нужна.

Люди жаждут возмездия, казни виновного. И задача Главы — дать его им. А отдать того, кого ему не жалко — меньшее из зол. Кому нужны настоящие расследования, когда можно быстро и эффектно утолить жажду мести?

Пару минут Филин раздумывает над моими словами, потом кивает кому-то над моей головой.

— Пошли, — большая крепкая ладонь подхватывает меня под локоть и тащит к бараку. Люди расступаются.

Поворачиваю голову: Ибис, второй помощник Главы. У Ворона еще бывает свое мнение, а у этого точка зрения всегда одна — филиновская.

Ибис увлекает меня к бараку; еле поспеваю. Остальные тянутся за нами длинной вереницей.

Вижу Олушу, которая намеренно отстает от процессии, пытаясь затеряться в толпе. В глазах девушки — страх. Она боится, что я расскажу о нашем с ней разговоре, призову ее в свидетели, а значит, привлеку к ней внимание.

Отвожу глаза — если бы Олуша хотела высказаться в мою защиту, она бы это сделала.

А еще я замечаю новичка, Пересмешника. Он не бежит с остальными, а стоит чуть в стороне. Но тоже смотрит на меня. Серьезным, тяжелым взглядом. Однако его немой посыл мне не понятен — не прочесть.

Должно быть, Пересмешник тоже уверен, что это я убила Чижа. Ведь я уходила из столовой на его глазах. И он видел, что я собиралась уйти и искала удобный момент — значит, что-то планировала.

— Вот! — Ибис выпускает мою уже покрасневшую от его мертвой хватки руку лишь в нашей с Пингвином комнате, и то только для того, чтобы схватить со стула грязное после вчерашнего падения платье. — Вот она! Улика! — естественно, у меня не было времени постирать одежду, и я повесила платье на спинку стула, чтобы немного просохло и не сгнило до стирки.

В комнате тесно. Душно, несмотря на открытое окно. Еще никогда в этом помещении не собиралось столько народу. Все желающие даже не поместились — остались в коридоре, но поблизости в надежде ничего не пропустить.

Филин забирает у Ибиса платье. Берет за плечи, расправляет и держит перед собой на вытянутых руках. Платье сплошь в грязевых разводах. По нему с первого взгляда видно, что его не просто носили под дождем — в нем валялись в луже.

Что ж, отличная версия: сначала мы с Чижом боролись, а потом я зарубила его молотком.

Нет, рубят топором. А молотком стучат. Застучала? Тоже нет: стучат бойком, а не носком…

Понимаю, что у меня начинается истерика. Еле сдерживаю рвущийся наружу неконтролируемый смех. Меня же порешили. Уже порешили. Что бы я ни сказала, какие бы аргументы в свою защиту ни привела, все уже решено. Меня уже, считай, нет.

А я могла бы сказать так много. Что мне не хватило бы силы ударить мужчину так сильно, чтобы молоток вошел настолько глубоко. Могла бы обратить внимание остальных, что я ниже Чижа и не смогла бы нанести удар сверху вниз, а по положению орудия убийства очевидно, что так и было, и били его не лежачего.

Но что бы я ни пыталась донести до этих людей, мой приговор уже вынесен — вижу по глазам Главы.

Чижа убил кто-то высокий. Выше него. Мужчина. Филин не дурак, он не может этого не понимать. Однако мужчины — ценные работники на руднике. Главе выгодно закрыть на это глаза и отдать на растерзание меня.

Поэтому — оправдываться? Перебьется.

— Да пошел ты, — наконец, произношу то, что так давно мечтала.

В ответ получаю удар по лицу. И это не пощечина. Это самый настоящий хук правой.

Успеваю лишь чуть отклонить голову, чтобы не выбил зубы. В голове звенит.

А потом вспышка.

Еще одна.

…Я бью какого-то мужчину. Он крупнее меня, хотя и некрупный для мужчины. И мой единственный шанс — внезапность.

Мужчина отшатывается. Переступает с ноги на ногу, и это его ошибка. Подсекаю. Падает. Но быстро ориентируется — перехватывает мою ногу, занесенную для удара, и дергает на себя.

Тоже падаю, перекатываюсь. Уклоняюсь от кулака, летящего мне в лицо.

Противник пытается забраться на меня сверху, понимая, что его преимущество — вес.