Его моя малышка (СИ) - Лабрус Елена - Страница 19
- Предыдущая
- 19/59
- Следующая
— А кто защитит тебя, если она кинется снова? — забрал Роман у Марины веник, прощая ей этот смех, и предупреждающе постучал по полу. — Вот и сиди там! Прямо тигра, а не кошка.
— Она не любит гостей, — выложила Марина содержимое ещё одного пакетика, пока Гомельский занял оборону с веником, как вратарь с клюшкой. Досыпала сухой корм. Подлила в поилку воды. А вот лоток злобствующей представительнице кошачьих явно был не по душе, потому что, несмотря на истошную вонь, стоял чистый. — Если ты спросишь меня сейчас, почему я просто не найму укротителя кошек, — покосилась она на Гомельского. — Я натравлю её на тебя.
— Я понял, понял, — дёрнул он рукав окровавленной рубахи, снова осмотрел запястье, а потом оценил не сходящую с Марининого лица улыбку. — Ты всё любишь делать сама.
— Не всё, — снова хмыкнула она, опустив глаза. Было и смешно, что на него напала кошка. И жалко его, всё же кошачьи когти — это больно. — Пойдём, — закончив, пошире открыла Марина дверь. И поспешила её захлопнуть за его спиной. — Я тут только в будни несу вахту, — проворачивала она ключ в замке. — Кормлю эту забияку. А завтра уже приедут сын или невестка хозяйки, они и квартиру отмоют. Наверно. Заживать будет долго, — посмотрела она на след кошачьих когтей на его руке, склонив голову. — Но обработать придётся, — кивнула Марина на лифт.
— Неужели пригласишь к себе? — приподнял он одну красивую густую бровь.
— Ты же мне, считай, жизнь спас. Да и сам чуть не пал в неравном бою.
Нет, она не хотела вести его к себе, но не бросишь же раненого, не оказав первую помощь.
— Всё же последний, — улыбнулся Гомельский, когда в кабине лифта Марина нажала кнопку этажа.
— С него такой потрясающий вид, — невинно пожала она плечами. И распереживалась: не раскидано ли у неё там по квартире что неприличное.
Не ждала она сегодня гостей, да и вообще заходить не планировала, но щёлкнув замком, распахнула дверь. Всё с этим Гомельским шло не по плану.
Глава 28. Роман
Вид действительно был чудесный. Панорамное окно в пол, а за ним балкон с прозрачным ограждением не мешали наслаждаться ни блестящей в закатном солнце лентой реки, ни ажурными перекрытиями моста, ни парком с молоденькими хвойными деревцами, что стояли стройными рядами, как солдатики.
Но вид — было последним, что интересовало Романа в этой квартире. В съёмной квартире, что, несмотря на довольно скромный подъезд, всё же была отделана красиво. Дорого. Стильно. Со вкусом. Вот только говорила о вкусе дизайнеров, а не хозяйки, а Роману была интересна именно она, женщина-загадка.
И он жадно впитывал всё, любую мелочь, за которую цеплялся глаз, пока мыл руки в красивой ванной.
Зубная щётка одна — отлегло. Халат махровый мужской, суровый — напрягся. Трусики, кружевные, синие — чёрт! А вот и оно — приворотное зелье. Он его сразу узнал: это оказалась не присыпка, а банка с кремом для тела, белая, со знакомым логотипом. Он даже не поленился, достал. Закрыв глаза, вдохнул запах. И тут же вспомнил, что надо уточнить дома ли Лиза и кто останется с Дианой, если он задержится.
Роман так и вышел из ванной, зажимая ухом телефон.
— Спасибо! Буду вам очень признателен, — в итоге дозвонился он до няньки, а не до жены. — Да, до моего возвращения. Неважно, что скажет Лиза. В какое бы время я ни вернулся, не оставляйте Диану, пожалуйста, одну.
— А с Дианой это кто сейчас? — удивилась Марина. Она пригласила его присесть, когда Роман закончил разговор, и теперь закатывала рукав его рубашки.
И барные стульях в гостиной, совмещённой с кухней, где он сел, были, конечно, удобные. Но для его роста, стояли слишком близко. И то, что эта женщина стояла практически между его ног, нет-нет касаясь его бедром, никогда ещё Романа так не напрягало.
Собственно, вид на окрестности открывался именно отсюда, с гостиной, но теперь Роман не смотрел ни в окно, ни по сторонам. Он всё дальше и дальше отводил ногу, на каждое её невинное прикосновение, пока не упёрся в стенку и спасаться бегством стало некуда, и теперь мучительно прогонял картины, что рисовало ему воображение. Как он подтягивает Марину к себе. И что с ней делать дальше он тоже знал, но, к счастью, от этих опасных мыслей его спасла резкая боль в расцарапанной руке.
— Новая нянька, — поморщился он, глядя на пузырящуюся жидкость. — У Лидии Васильевны всё же трещина, а не просто растяжение. А я не могу всё время возить ребёнка с собой.
— Хорошая? — аккуратно вытерла она стекающую к локтю кровь. — Нянька?
Какие красивые, длинные, музыкальные у неё пальцы! И руки. Женственные, мягкие, изящные. Так бережно, ласково она с его раной, что впору замурчать.
Ах да, она же спросила про няньку и напряжённо сдвинув брови, ждёт ответа.
— Вроде ничего, толковая, грамотная, уравновешенная.
— А добрая?
— Добрая, — улыбнулся он. — Дианке вроде нравится. Ты в детстве, случайно, не играла на пианино?
— А ты? — улыбнулась она в ответ, словно на душе у неё отлегло.
— Я первый спросил, — поднял он на неё глаза. И поймал его, этот осторожный внимательный взгляд, сейчас тёмный, словно чернёное серебро. Скользнувший, полоснувший, отозвавшийся болью в ноге, удерживать которую уже не было сил, и Роман прислонился к её бедру, к её теплу, что почувствовал сквозь ткань, и выдохнул.
— Нет, нам было не до пианино. Я и училась-то кое-как, — опустила она глаза и не отодвинулась, снова обильно поливая его руку раствором. — Отец был военным. Мы, как цыгане, мотались по гарнизонам, сколько я себя помню. Не успеешь обвыкнуться в одной школе, уже другая. Не успеешь завести одних друзей, как приходится прощаться и заводить новых.
— Может, оттуда и твоя любовь к перемене мест? К съёмным квартирам, — жадно вглядывался он в её черты. — Это которая по счёту?
«Она живёт здесь не дольше месяца», — сразу как вошёл, определил Роман по характерному запаху, что всегда оставляет свежий ремонт.
— Точно не последняя. Подозреваю, что я просто в душе бродяга, — вытерла Марина капающую с его локтя перекись и критически осмотрела раны. — Наверно, я неправильно как-то к этому отношусь, но люблю съёмное жильё. Люблю новые места. Красивый вид из окна. И хорошо, если бы он каждый день был разным. Моя воля, каждый день просыпалась бы в новом месте. Наверно, я не умею привязываться к материальному. И, наверно, потому, что часто переезжаю, не люблю много вещей, — осмотрелась она по сторонам, словно проверяя, не появились ли случайно лишние.
А может, смутилась, потому что Роман не сводил с неё глаз.
Сегодня на ней почти не было косметики. Не совсем не было, как он видел её первый раз, но всё же к вечеру макияжа почти не осталось. И ему так нравились и эти усталые морщинки у глаз, и густые ресницы, яркие, тёмные от природы, и лёгкий румянец, что наверно, вызывала его близость, как он самонадеянно решил, и маленький шрам на щеке.
Роман протянул к нему руку. Марина слегка отпрянула. Но он с серьёзным видом коснулся её лица большим пальцем, словно что-то хотел убрать.
— Кошачья шерсть, — дунул он, отставив в сторону, и замер, когда рука придержала его кисть, а потом ловкие пальцы стали разворачивать рукав рубашки, намекая, что процедура обработки ран закончена.
«И чего эта глупая кошка поцарапала меня так слабенько, я бы ещё потерпел», — хотел откинуть Роман волосы со лба и застрял пальцами в спутанных кудрях.
— У меня тоже так, — улыбнулась Марина, — вроде кажется волосы прямые, а стоит чуть вспотеть или влажность и всё, — приподняла она прядь, висящую вдоль виска мягкой спиралью и убрала за ухо.
— А у меня всегда так, — встряхнул он головой. — И в снег, и в зной. А я вырос в приёмной семье. И мой приёмный отец тоже относился к собственному жилью плохо. Он говорил: «Вот посмотри на наших классиков. Все они арендовали на лето семьям дачи, чтобы увезти из душной столицы. Да и сами любили то на Лазурном берегу косточки погреть, то в Баден-Бадене водички целебной попить. А их дома? Ведь у них у всех были съёмные дома». А вот я, наоборот, вырос с мечтой о большом красивом собственном доме.
- Предыдущая
- 19/59
- Следующая