Комендантская дочка. Книга 2 (СИ) - Елизарьева Дина - Страница 32

- Это дало тебе выиграть время, значит, богам так угодно, - рассудительно проговорил мастер, - получается, пока один из вас не погибнет, между вами так и будет долг смерти.

- Если я его убью, то буду свободен? Или мне могут бросить вызов здесь же?

- Если один из соперников будет сильно ранен, то за него может выйти кто-то другой. Если убит - нет. Но такие замены возможны лишь два раза за одного из противников. Месть за погибшего на Суде Богов запрещается, за этим шаманы следят строго.

- Ну, за меня-то некому мстить, - рассеянно ответил Ри, укладывая в голове новые знания.

- В день может быть не больше одного боя. Тебе придётся бежать, потому что следующий день начнётся с нового вызова, - спокойно добавил мастер.

- То есть шанс на возвращение в Полию у меня будет...

«Мальчишка услышал только то, что захотел, - мысленно заключил Зёруу, - значит, надо будет ему немного помочь, продумать пути ухода. Благодарю тебя, Великая Мать, что доверила мне подготовить воина. Пусть я и не понимаю твоего замысла, но клянусь сделать всё возможное!»

И мастер рассказывал, как ему приходилось быть свидетелем поединков. В первый раз шаман указал на равнину с высокой травой, в другом сражении местом была выбрана горная тропа, в третьем - прибрежный песок. Некоторые схватки происходили в полдень, когда солнце ослепляло соперников, другие - безлунной ночью, скрадывающей любые движения.

Удивительное дело, но эти сведения не вызывали паники, а только обостряли удовольствие от ощущения оружия в руке, когда Хельриг выходил на тренировки. Теперь он уже не привязывался ко времени суток.

За неделю Ри научился довольно быстро ходить босиком по голышам в местной речонке и ощущать цепкость своих ступней. Мог почувствовать, как по щиколотке ползёт жучок, запутавшийся в жёстких травах, и не дёрнуться, чтобы сбросить гостя. Они с Зёруу выходили в пасмурные ночи, безоружный Ри вставал между мастером и манекеном из сена, вслушивался в еле слышные шаги и учился определять живое и неживое, дышать и двигаться бесшумно. Потом мастер отходил на безопасное расстояние, а Хельриг брал авархскую традиционную саблю и разрушал манекен, чтобы завтра заново его установить.

Одно только оставалось неизменным - по утрам его не будили. Он просыпался с радостным ощущением, что у него есть ещё один день жизни. Целый день на то, чтобы дышать, слушать рассказы старого путешественника, давать телу приятную нагрузку, чувствовать, как поют удовольствием мышцы, занимать ум размышлениями.

Горечь и страх потерь ушли безвозвратно. Ри с благодарностью вспоминал маму. Как много она успела ему дать! Кто он такой, чтобы судить её за попытку стать счастливее, выбраться из того болота? Ведь его-то она вытащила!

Сейчас он смог понять, что наверняка матери очень несладко пришлось после того, как она отвела его в училище, вырвав из круговерти трактирного быта, от безжалостного хозяина. Но ни разу ни словом, ни жестом она не дала понять маленькому Ри, что страдает. Всегда только хвалила за успехи в учёбе. Всегда. Каждое свидание.

Действительно ли мама вышла замуж и уехала? Или просто не пожелала становиться ему обузой? Ведь она исчезла как раз после того, как сын с гордостью сообщил, что скоро сможет сам её содержать!

У него появилось дело. Сейчас ведь не старые времена, когда люди терялись бесследно. В архивах наверняка можно найти какие-то записи, расспросить старого трактирщика, бывших соседей, старосту улицы. Маму можно найти!

В день, когда такая простая мысль поселилась у него в голове, мастер прозорливо спросил:

- Тебя что-то сильно обрадовало?

- Я вспомнил, что у меня ещё есть долг, - счастливо улыбнулся Хельриг.

- Разве это долг, - покачал головой Зёруу, глядя на сияющего ученика, - это желание твоего сердца, наконец-то вылупившееся из скорлупы твоей гордыни.

Варьяна

Подготовка к открытию сезона обрушилась на меня, как неотвратимое возмездие. Мы повторяли этикет, придворные танцы, шили платье. В моде были кружева, всё нежное, дырчатое и игривое. Доходило до абсурда: модницы шили верхние юбки с подолами из причудливо переплетающихся лент и блузы с такими же рукавами.

Пришлось выдержать настоящий бой при выборе наряда в пользу более закрытого. Герцогиня Лебрисса д‘Орн, папина сестра, возводила глаза вверх, торгуясь со мной за каждую деталь туалета, пока мама не вступилась, напомнив, что вдовий цвет - серый, а платье - самое скромное.

- Вроде бы, ты не в такой уж печали, Яночка, - озадаченно сказала тётя Брисса, - как раз случай расстаться с унылостью, всё-таки бал в императорском дворце служит достаточным оправданием для более яркого настроения.

- Мне не хочется яркого, - отказалась я.

Но тётушка тоже была не из тех, кто быстро сдаётся.

- Это у тебя депрессия, - щегольнула она модным словцом, - лекарь Его Величества авторитетно утверждает, что красивое платье и мужское внимание творят чудеса с женской меланхолией. Скорбный серый - это просто оскорбление Его Величеству. Пошейте платье брусничного цвета, - обратилась она к портнихе и пояснила для меня, - это достаточно сдержанно, но всё же не нарушит атмосферу праздника. А с депрессией надо что-то делать!

Может быть, она и была права. Мне не хотелось ничего яркого, праздничного и, упаси Ярт-Проказник, никакого мужского внимания. А хотелось обратно, в Южную. Ну, или в мамин сад - лежать с братишкой на пледе, рассказывая и слушая всякие истории, и наблюдать за Шипулей с Рессом. Часы, проведённые так, стали для меня самым лучшим временем в Бартоне.

К своему ужасу, я чувствовала, что с каждым днём скатываюсь в какую-то пучину мрачности, беспричинной тревоги и усталости от всего. Из жизни уходили краски, тоска заполняла всё моё существо, и стоило больших сил притворяться при встречах с людьми, даже с Дэйсом. Возможно, друг и заметил бы моё состояние, но он был сильно занят в последнее время, а чем - не рассказывал.

Мама тоже стала тревожиться моим искусственным улыбкам, но я была здорова. Снова поднялся разговор об уходе со службы, конечно, бесполезно. Я совершенно не хотела рассматривать альтернативу.

В конце концов, в ближайший выходной отец вывез нас с Рессом за город, где шумели от ветра деревья, колосились поля, и Ресс носился во всю прыть, как бывало в Южной.

Мы разложили пледы и расставили еду из корзинки, заботливо собранной мамой. И говорили, говорили, говорили... А Ресс периодически подбегал, проверял меня и, убедившись, что всё в порядке, снова исчезал по своим интересам.

Вот тогда мне действительно удалось немного расслабиться. Папа рассказывал, что есть такой эффект - напряжение боя. Люди, пережившие длительную угрозу жизни и серьёзные потери, бывает, долго не могут вернуться к ощущению безопасности и привычной действительности.

- И как с этим справиться, пап? Как ты сам переборол? - заинтересовалась я, потому что в рассказе уж очень сильно ощущалось пережитое.

Отец смущённо усмехнулся:

- Догадалась, умница. Не знаю, подойдёт ли тебе мой способ, но я начал рисовать. Смейся сколько хочешь.

Мне было несмешно. Очень давно не хотелось даже улыбаться. Но отец смог меня всерьёз заинтриговать.

- Прямо настоящие картины? Можно посмотреть?

- Они все уничтожены, - улыбнулся отец, - но оно и к лучшему. Знаешь, никому раньше не рассказывал. Даже Ваюте, благо, это до встречи с ней было. Первая такая картина была... выпуклая.

- Это как?

- Я смешал много тёмных оттенков, но все они казались мне недостаточно чёрными, слишком плоскими. Тогда я стал рисовать поверх них кровавые отпечатки подошв и ладоней, длинные красные полосы, как от перетаскивания смертельно раненных. И снова накладывал на холст всё больше и больше черноты, а потом вспорол его боевым ножом. С последующими полотнами было уже легче. И в какой-то день я вдруг увидел, что на изображении появились светлые мазки.