Над пропастью юности (СИ) - "Paper Doll" - Страница 176

Джеймс посмотрел на мистера Клаффина, только когда тот подвинул ему чашку с горячим ароматным напитком. Чаепитие стало для них чем-то вроде прощального ритуала, без которого нельзя было обойтись. В суете последних дней тихие диалоги были Джеймсу необходимы, особенно с человеком, вроде мистера Клаффина, который не был частью привычного окружения, где о нем знали больше, чем, возможно, он знал о самом себе.

Казалось, спокойное сосредоточие мужчины, который делился незаурядной историей собственной жизни, прожитой осмысленно, но в то же время несчастливо, действовало успокоительно и на него. В суете печатаемых слов, сливающихся в затрагивающую даже самое чертствое сердце историю, Джеймс легко терял себя. Забывал, кем был и как жил сам, что происходило вокруг, и чем занимался. Стоило им спуститься на кухню, как парень вспоминал одно за другим, неторопилво возвращаясь к привычному ходу мыслей, от которого болела голова.

— Осталось немного, — произнес вдруг мистер Клаффин, разорвав паутину тишины, что доселе нарушало лишь сопение улегшейся Элли и хруст надкушенного Джеймсом печенья. — История скоро закончиться. Писать больше будет не о чем. Сегодняшняя моя жизнь вряд ли заслуживает большего количества страниц.

— И что вы будете делать дальше? — спросил Джеймс, прежде чем обжег язык горячим напитком. Отодвинув чай в сторону, он снова откусил печенье, но у того больше не было вкуса.

— Ничего. Жить дальше, будто мне ещё что-то остаеться, — из груди мужчины вырвался хриплый смех, что быстро перерос в кашель.

— Что вы будете делать с книгой? — продолжал спрашивать парень, когда мистер Клаффин замешкался с ответом.

Он нахмурился, опустив отрешенный взгляд вниз. Элли подняла голову, стоило голосам умолкнуть, как Джеймс снова наклонился, чтобы погладить её, продолжая наблюдать за мистером Клаффином. Тот выглядел озадаченно, что случалось крайне редко.

Похоже, он не думал об этом прежде. На самом деле мистер Клаффин нуждался не в книге, а в разговорах по душам с немым собеседником. Ему нужно было поговорить, и Джеймс был неплох в роли слушателя. Опыт прожитой жизни ещё недавнего незнакомца стал для него не менее необходимым, чем встреча с ним. Как никогда прежде, Джеймсу был необходим побег из собственной жизни. Чтобы не терять себя в прежних увлечениях, он потерял себя в жизни другого человека.

Однажды Джеймс словил себя на мысли, что если бы решил написать книгу о собственной жизни, она была бы достаточно скучной, невзирая на всё приключившееся с ним. Ничего из того, что с ним случалось, не имело смысла. Он не мог извлечь морали собственных действий. Ничего не представляло большой ценности и было по своей сути пустышкой, как и он сам. Мнимое удовлетворение тела никак не развивало дух, что тонул в грязи распущенности и вседозволенности, которые казались всем, в чем только можно было нуждаться.

Джеймс отдал главную роль в пьесе своей жизни Фрее. Сделал её главной героиней собственной истории, что развивалась с переменным успехом. Их отношения были шаткими в отличие от чувств, что лишь крепчали, что бы с ними не случилось. Ему казалось, что между двумя понятиями должна была установиться закономерность, но, похоже, любовь всё же не подлежала законам логики. Понять её было решительно невозможно, даже если она прошибала сердце и была ощутима каждой клеткой тела.

Он не понимал, кого должен был винить в том, как странно складывались их отношения — обстоятельства, прошлое или их самих. Можеть быть, виной было совокупность всего, а может и ничего вовсе. Что-то свело их, чтобы затем бессповоротно и навсегда изменить, но когда это случилось, они решили не расставаться, что, похоже, было также преднамерено решено. Тем не менее, Джеймс и не думал сдаваться, даже если оно того не стоило. Он не мог предвидеть будущего, но был решителен провести его с Фреей, куда бы их это, в конце концов, не привело.

Если бы Джеймс начал свой рассказ с воспоминаний о знакомстве с Фреей, у него, может быть, был бы шанс стать интересным. Не первого знакомства, когда ей было шестнадцать, а ему — восемнадцать, а того, после которого всё началось — с знакомства на пляже. Пусть они тогда уже знали друг о друге, но именно тогда друг друга заметили, что стало поворотным моментом в жизнях обоих.

История мистера Клаффина тоже начиналась со встречи. Молодость наиболее подвластна чувству, которое способно менять в человеке всё кроме его истинной сущности. Меняет привычки и образ жизни, способ мышления и ход мыслей. Кто не успел полюбить молодым, вряд ли сумеет сделать это в зрелости, отгородив себя от этого чувства велением упрямого разума, который в самом себе найдет подозрение. Кто не был заражен любовью в рание годы жизни, остается огражденным от неё и дальше. Ожидающая человеческого тепла и уюта душа покрываеться пылью, которой становиться всё больше, по мере чего она начинает задыхаться в ней, прежде чем умирает. Разум свою работу продолжает, но есть ли от него прок, когда сердце всё время молчит, не испытывая ничего кроме усталости?

Джеймсу повезло понять это раньше, чем стало бы слишком поздно. И пусть меняло положение дел не осознание, а человек, оно всё равно не было лишним. Это понимал и мистер Клаффин, который решительно был озадачен вопросом Джеймса.

— Её ведь можно отослать в издательство, — произнес парень, когда молчание затянулось. Он снова чувствовал язык, хоть тот и продолжал немного жжечь, что было терпимо. — Уверен, рукопись захотят напечатать.

— Идея неплохая, но вряд ли я смогу сам с этим справиться, — мистер Клаффин угрюмо покачал головой.

— Это сделаю я, — резко ответил Джеймс, чего сам от себя не ожидал. Он быстро сообразил, что сможет напрямую написать мистеру Певензи, который не станет отказывать в просьбе принять рукопись, да и к тому же лично ознакомиться с ней. Джеймс был уверен, что она ему понравиться, и не мог усомниться, что он согласиться её напечатать.

Рассказывать об этих планах мистеру Клаффину он не хотел, покуда тот вряд ли захотел бы понапрасну пользоваться связями парня. Он был не из тех, кто умел решать свои проблемы, обращаясь за помощью к другим, но в последнее время справляться иначе у него не получалось. Пусть мужчина платил Джеймсу за печать книги, а с молодой соседкой-вдовой за её помощь по дому делился продовольством, которого вполне хватало для обеспечения, но это были вынужденные меры, к которым он ни за что не прибегнул, если бы оставался здоровым. Казалось, вместе со зрением мистер Клаффин потерял и намного большее, но жалобы от него нельзя было услышать. Даже если жизнь больше не приносила прежнего удовольствия, у него не было привычки за это её проклинать. Просто всё случилось так, а не иначе, что нельзя было изменить.

Стоило Джеймсу заверить мистера Клаффина, что он справиться с книгой, как лицо мужчины будто просветлело. Уголки губ дернулись в несмелой улыбке, глаза снова опустились вниз. Он словно противился одной мысли, что его жизнь стоила того, чтобы оказаться уковековенченой книгой, что будет храниться на полке шкафа кого-то, с кем он никогда не будет лично знаком. Его повествование будет услышано не только Джеймсом, но и другими людьми, которые будут видеть главного героя кем угодно, но только не тем, кем он был на самом деле. Одна история сможет иметь несколько очертаний, измененных в зависимости от восприятия, ни одно из которых не будет идентично его собственному. И в одной мысли об этом было что-то завораживающе мечтательное.

— Попробовать стоит. В конце концов, вряд ли вы что-то потеряете, — стоял на своем Джеймс, продолжая пить чай и есть печенье, нарочно не замечая на лице мужчины замешательства. — Эта история стоит внимания.

— Может быть, ты прав, — наконец-то согласился мужчина, нахмурившись в глубокой задумчивости. — Я доплачу тебе, если потребуеться…

— Нет, это лишнее, — Джеймс осушил полкружки разом. — Я заберу с собой несколько глав и вышлю в издательство. Ответа можно ждать месяцами, на что у нас пока есть время, — покончив с чаем, он отодвинул от себя чашку. Наклонился, чтобы погладить Элли, прежде чем отодвинул стул и поднялся с места.