Над пропастью юности (СИ) - "Paper Doll" - Страница 181

— Вам и некуда торопиться, — мистер Каннингем улыбнулся, хлопнув Джеймса по спине. — Только, если нет поторапливающих обстоятельств, — в утверждении был спрятан вопрос, который парень смог без труда различить. Не поднимая глаз, он покачал головой.

— Их не должно быть, — ответил, избавив мужчину сомнений. — В любом случае об этом слишком рано даже думать. К тому же сейчас вряд ли подходящее время, — он неуверенно почесал затылок и нахмурился, вообразив вдруг, как воспринял бы новость о беременности Фреи.

Это было решительно невозможно, но риск оставался каждый раз. Контролируя свои движения, Джеймс мог однажды дать осечку, забыть выйти раньше и без согласия на то девушки оставить в ней свой след, что было заманчиво приятно, но всё же нежелательно. Она, может быть, не сразу поняла бы, в чем была неприятность, но вряд ли сумела бы долго оставаться в ошарашенном неведении. За оставленного внутри неё другого человека Фрея либо же полюбила бы его ещё сильнее, либо же безвозвратно возненавидела.

Джеймс никогда не питал слабости к детям. Скорее напротив испытывал к ним отвращение, упрямо сопротивляясь не только мыслям о женитьбе, но и об отцовстве. Никогда не исключал риска, что станет отцом случайно, по ошибке, но в то же время предполагал, что откупиться от ребенка и женщины, которая должна была стать его матерью.

Увидев в Фрее олицетворение новой семьи и мысленно приставив к её имени фамилию Кромфорд, он забыл подумать о том, что когда-небудь у них могли появиться дети. Это было абсурдной мыслью, которую никак нельзя было сопоставить с действительностью и реальной возможностью однажды стать родителями. Не задумываясь об этом прежде, Джеймс не мог перестать думать после слов мистера Каннингема. И больше всего его стало волновать, думала ли о вероятности совместного родительства Фрея и что испытывала при мысли об этом — волнительное нетерпение или пускающий по телу неприятную дрожь страх.

Они лежали бок о бок на узкой кровати парня. Фрея всё время ворочалась во сне, чего он прежде не замечал, поскольку они занимали большую двухспальную кровать гостинницы или её комнаты. Теперь же то и дело, что испытывал неудобство от их расположения. Она лежала обернутой к нему спиной, не двигаясь на протяжении рекордных пяти минут, но Джеймс всё равно не мог уснуть. Фрея прижималась слишком близко, чтобы он сумел испытать возбуждение, которое должна была почувствовать и она, если бы не спала так крепко. Тем не менее, стоило ему попытаться убрать с её талии руку, как она снова заворочалась, перевернулась, прижавшись к его вздымающейся от каждого размеренного вдоха и выдоха груди носом, и вернула руку на прежнее место, что заставило Джеймса улыбнуться. Фрея и сама обняла парня, запрокинув к тому же на него ногу.

Оба были в одежде, что оставалась единственным ограждением. В последнее время спать в обнимку друг с другом стало их излюбленным занятием. По крайней мере, для Фреи, которая не подпускала парня ближе и была особенно несговорчивой. Просто засыпать рядом друг с другом было для Джеймса достаточно непривычно, но он находил в этом и что-то приятное.

Казалось, на том кладбище она оставила свой голос. Её крик сорвал с деревьев обеспокоенных птиц и растормошил холодных призраков, чьи тени откликнулись едва слышным эхо. Когда Фрея устало упала на скамью рядом с парнем и положила голову на его плечо, он не стал ни о чем спрашивать. «Всё это слишком» — сказала перед их уходом из дома парней и больших объяснений Джеймсу не требовалось.

Фрея стала слишком тихой. У неё вошло в привычку теряться средь собственных мыслей и совершенно не замечать чего-либо, что происходило. Казалось, даже если бы вокруг неё весь мир погибал в пожаре, ей это было бы это безразлично. Она сгорела бы вместе с остальными, но испытывала бы при этом не страх, а скорее облегчение или свободу от повисшего камнем на шее чувства вины, преследующего её на протяжении жизни. Взгляд девушки стал остраненным и пустым, за любое дело она бралась неохотно и справлялась с ним чрезмерно медленно, все разговоры пропускала мимо ушей. Фрея почти не говорила, но если и решалась произнести слово, так только Джеймсу.

Положение дел было далеким от утешительного, но Джеймс давал ей время, по крайней мере, до тех пор, пока она не отталкивала его. Фрея перестала отвечать на поцелуи, поворачивая навстречу его губам лишь щеки, и игнорировала влечение тела, будто не испытывала прежнего вожделения. Была холодной и остраненной, но, невзирая на это продолжала ходить с Джеймсом по улице за руку, крепко сжимая его большую ладонь в своей, засыпала рядом в узкой кровати для одного, заключая в крепкое объятие, порой даже первой встречала возле аудитории или дома. Казалось, Фрея начала нуждаться в нем намного больше, чем прежде, хоть в то же время Джеймс нужен был ей рядом, как понимающий сложность её положения человек, а не нуждающийся во встречах с нею парень. Неожиданно для себя Джеймс сумел примерить роль, что доселе была ему не только чужда, но по большей мере отвратна.

Фрея стала избегать Рейчел, пыл которой немного утих. Девушка избегала её в ответ, а потому у обоих не выпадало возможности пересекаться даже ненарочно. Алисса металась между ними, хоть и большую часть времени была занята подготовкой речи. Фрея пропускала её слова мимо, когда Рейчел намеренно не слушала, надев на лицо маску обиженной неуступчивости, что Алисса пыталась игнорировать. Отношения между подругами стали странными, но все были слишком заняты, чтобы это замечать.

Теперь, когда Рейчел со Спенсом ненадолго уехали из города, чтобы посетить похороны Марты, градус напряжения спал. Фрея стала заметно мягче. В движениях пропала прежняя скованность, она стала больше, чем прежде, говорить, что свидетельствовало об улучшении состояния. Джеймс был нетерпелив в ожидании встретить её прежнюю. Пусть она бы оставалась ворчливой, предельно осторожной во всем и, как всегда, ранимой, но живой. Ему не хватало её улыбки, блеска в глаза, но намного больше, голоса, сорванного в протяжном неистомом крике.

Фрея считала лишним признаваться Джеймсу в том, что продолжала чувствовать на плечах груз вины, невзирая на все его возражения. В глубине души понимала, что не могла предотвратить или предугадать смерть девушки, но чужая нелепая случайность выдавалась ей чудовищной ошибкой, совершенной как будто бы ею самой. Она чувствовала себя соучастницей преступления, когда единственным её промахом было то, что её во время его совершения не было на нужном месте. Фрея должна была сыграть роль жертвы, когда её невольно забрала Марта.

Наверное, если бы убитой оказалась Фрея, вряд ли девушка испытывала бы по отношению к ней хоть долю жалости. Её смерть ни капли не огорчила бы Марту, не оставила бы даже неприятного осадка, оказавшись пределом жестоких желаний. По большей мере, гибель Фреи заставила бы её даже вздохнуть с облегчением и заполучить, в конце концов, того, что не могло принадлежать ей. Злорадство стало бы самой большой данью, что Марта могла отдать бывшей конкурентке, но в нем не было бы духа совести, который теперь повсюду попятам преследовал Фрею.

Наибольшую жалость она испытывала к молодости девушки. Марта была ненамного старше неё, они вместе стояли над пропастью юности, и исключительно по вине случая и дурацкой ошибки именно она упала в объятия вечности. Теперь она продолжала жить лишь на снимках и в памяти, где всегда оставалась молодой и красивой. Ей прощалась дерзость, высокомерие и разбалованность, сами собой забывались грубость, лицемерие и подлость, пропадали в небытие все недостатки и ошибки. Теперь её нельзя было ненавидеть. Кто это делал раньше, тому было самое время забыть, вычеркнуть имя девушки из своего списка и позволить памяти отпустить её. Кто же любил Марту, должен был любить её вечно, если только эта любовь в один день не превратилась бы в звездную пыль забвения.

Фрее выдавалось несправедливым, что кто-то должен был умирать так рано, будь это она сама или же Марта. В этом было что-то неправильное, чего, как ей казалось, можно было избежать, игнорируя обстоятельства. Фрея отказывалась понимать, что перестав во что-то верить, это что-то не переставало существовать. Умирали не только старики, но и младенцы, дети и молодые люди, вроде неё. Никто не в силах расчитать время своей жизни, если только не прекратит её намеренно. Она могла умереть в любую минуту, в точности, как и Джеймс, как Алисса и Дункан или Рейчел и Спенсер. Даже самый сильный дух не мог изменить хрупкости тела, в котором был уязвлен.