Тот, кто меня купил (СИ) - Чер Алекс - Страница 60

— У вас проблемы, Эдгар Олегович, — у Владимира Ильича, которого, ожидаемо, кличут «Лениным», глубоко посаженные глазки плохо сочетаются с трогательными бровями «домиком». Я знаю механика много лет.

Вот этот вид — хмурый и серьёзный, сулит неприятности. Только не сегодня, когда я уже поставил цель.

— Ну, что там, Ильич? — постукиваю нетерпеливо ногой, — Краска где-то облезла? Или ржавое пятнышко нашёл?

— Тормоза неисправны, — смотрит он на меня, как на психбольного.

— И это никак не решается? — до меня ещё не доходит.

— Решается, ежели естественным путём. А у вас кто-то умышленно, понимаете?

Сразу я не понял — слишком погружён в свои беды-печали был.

— Здесь полиция нужна, а не автомеханик, — гнёт своё Ильич, и меня пробирает дрожь. Мы ездили на этой машине. Я мог убить Таю. Что вообще происходит?

— Ладно. Разберёмся, — бросаю я отрывисто. Как всё некстати. И у меня нет времени на тягомотину с полицией. Делаю несколько звонков, договариваюсь со своим начальником службы безопасности. Последний звонок делаю Севе.

— Я возьму твою машину? — спрашиваю для проформы.

— Да без проблем. Валяй, — отвечает он небрежно. Звуки на заднем фоне заставляют меня насторожиться.

— А ты где сейчас? — интересуюсь с подозрением.

— А я в аэропорту, — с какой-то шальной бравадой брякает этот дундук. — Я домой возвращаюсь, Эдгар. У меня билет на руках. И вообще. Ссылка закончилась. И, между прочим, я буду тебе нужен: отложенный благотворительный бал Варшавинский через три дня таки состоится. Так что готовься блистать!

Сева ещё что-то втирает мне. Возвращение его некстати. Но чёрт с ним, с идиотом. Не до него сейчас. Взрослый мальчик. Сам разберётся со своими проблемами и делами. Надеюсь лишь, Синица успеет экзамен сдать, пока это чудо без перьев опять её с пути истинного не собьёт.

Я хорошо понимаю: ему на хрен не сдался бал. Ему прекрасно жилось в «ссылке». Только одно может сдвинуть Севу с места: баба, которая положила на него прибор.

У меня внутри — до предела сжатая пружина. И меня отпустило, лишь когда я выехал из города. Почему-то навязчивое желание съездить к матери именно сейчас, держало меня в напряжении. И вот когда я мчусь по трассе, как-то всё устаканилось. Я успокоился. Почти.

Меня грызёт, что я не свозил Таю на рентген. Надо было сразу, с утра. А ещё я жалею, что сорвался на неё. Все разговоры можно было отложить до тех пор, пока всё не уляжется. Она в аварию попала. Страху натерпелась. А я вместо того, чтобы успокоить её, запугивал и рычал.

Самое смешное началось потом: я не знал, куда ехать. Понятия не имел. Но добрые люди везде имеются.

— Тебе сестра Ульяна нужна, что ли? — спрашивает бодрая старушка, выслушав мои сбивчивые объяснения. — Так это тебе, сынок, через лес надо. Сейчас, поможем. Тут у нас Валерик живёт, художник однорукий. Хороший парень. Он там лечился. А потом у нас осел. Остался.

Старушка ведёт меня через деревню к кособокому домику.

— Валерик! — кричит она истошно визгливо и колотит палкой по забору. С цепи рвётся пёс, захлёбываясь в лае, а я уже не рад, что попал в подобную ситуацию.

Валерик оказался угрюмым мужчиной лет тридцати. Клетчатая рубашка. Высокий лоб с залысинами, обтрёпанные джинсы. Весь заляпан красками. Видать усердно рисует.

— Зачем тебе к сестре Ульяне? — устраивает он допрос, осмотрев меня с ног до головы. — Ты не похож на человека в беде. Старуха никуда уходить и не собиралась. Стоит рядом, рот раскрыв. Как же. Развлечение.

— Хочу увидеть кое-кого. Она там. А я не знаю, как добраться, — пытаюсь изъясниться обтекаемо.

— Дак, может, она видеть тебя не желает? — въедливый Валерик, как и его краска.

— Желает, — почти скриплю зубами. — Она моя мать.

Старуха тоненько охает, головой качает, шамкает беззубым ртом. Я чувствую себя клоуном на арене цирка или героем мыльного сериала нижайшего пошиба.

— Карманы выверни, — требует Валерик, и мне, несмотря на то, что он без правой руки стоит передо мной, хочется ему врезать. — Выворачивай давай, зыркаешь. А то не ровен час дурь ей протащишь — всё заново придётся.

Больна. Вот как. Я бы сейчас и Таину шейку сжал покрепче. Надо же. Больная мать. Чем только — не объяснила. А я не спросил.

Молча выворачиваю карманы. Увиденное Валерика удовлетворило.

— Пошли, — кивает он в сторону леса и, не оглядываясь, идёт вперёд.

Дорогу я не запоминал. В голове билась, как припадочная, истина. Моя мать наркоманка? Алкоголичка? Не вязалось у меня никак это открытие с матерью, которую я помнил.

Да, при встрече она выглядела слишком худой — прозрачной почти, но вполне адекватной, нормальной. Пока мы шли, я всю голову себе сломал. Вопросов стало ещё больше. Как хорошо, что я приехал.

У самого края поселения, что вынырнуло из-за деревьев, нас встретила Ульяна. Всё та же коса. Пытливый взгляд.

— Вы таки вернулись, Эдгар, — и скользнувшая лучом улыбка озаряет её лицо. Я молчу. Это очевидно, раз я здесь. Ульяна кивает, словно понимая, — Спасибо, Валера, — даёт она понять моему провожатому, что всё в порядке, но однорукий художник ещё долго пялится мне в спину.

Я увидел мать издалека. Узнал её по пушистому облаку рыжеватых волос. Она, словно почувствовав моё присутствие, обернулась. Эмоции менялись на её лице, как кадры, а затем, прислонившись плечом к стене домика, словно ноги её не держали, стала ждать, пока мы подойдём.

— Эдгар… — слетает с её губ, как только я приближаюсь. — Здравствуй, сынок.

И то, что она не бросается мне на шею, не пытается прикоснуться, не фальшивит в каждом звуке, примиряет меня с действительностью.

— Здравствуй, мама, — легко срывается с моих губ, и я застываю в каком-то шаге от женщины, что родила и воспитала меня.

Она дышит часто. И сердце её бьётся сильно-сильно и быстро-быстро. При такой худобе такое сердцебиение глазами увидеть несложно. Взволнована, но не испугана. Маленькая, хрупкая, тонкая. И я напротив неё — огромный.

Мне её не жаль, но я смотрю отстранённо, как на чужую женщину. И как к чужой из толпы цепляюсь взглядом. В ней есть это — останавливать прохожих. Всегда такой была. Могу понять, почему её любил отец. Такие, как она, невольно вызывают желание заботиться, беречь. Закрывать широкими плечами от мира.

Но, судя по всему, по тому, что рассказала мне Тая, ей не удалось всю жизнь прожить беспечно. Страдания оставили свой след — теперь я это вижу. Я не знаю, что ей сказать. Не знаю, с чего начать разговор. И зачем я приехал к ней — тоже не знаю, хоть до этого в голове теснились вопросы, на которые бы я хотел услышать ответы.

— Это и есть твой мужчина, ради которого ты спихнула детей на меня? — слова всё же находятся. И они недобрые. Но и не злые. Ирония, даже не сарказм. Защита, а не нападение. Так я думаю. — Почему ты не поступила проще? Рассказала бы правду, например. Вешала мне лапшу на уши про биологического отца, оболгала себя.

Она прикрывает глаза. Пальцы её скребут по неровной бревенчатой стене — напряжённые, тонкие. Каждая косточка просматривается и сустав. Ногти у неё короткие — под корень. Руки не нежные, а знающие, что такое тяжёлый физический труд. Свежие волдыри. Некоторые лопнули и присохли. Этими тонкими палочками-руками она копает? Обрабатывает грядки? Ими она переворачивала умирающего человека?

— Наверное, я заслужила эти слова, — голос у неё высокий и ломкий, как у подростка. Вечная девочка, даже в свои пятьдесят три. — Слишком много всего произошло, сын. И хорошего, и плохого. Но про отца я сказала правду.

— Зачем? Ни к чему эта информация. Я не собираюсь с ним встречаться.

— Кто знает, как сложится жизнь? — отвечает она уклончиво. — Сегодня так, завтра мир может перевернуться.

И от того, как она это говорит, по спине пробегают мурашки.

— Пойдём в дом, — отлипает она наконец-то от стены, — Напою тебя чаем. Расскажу правду. Задашь вопросы. Ты ведь для этого приехал.