Заводь: Вековуха (СИ) - Алешкина Ольга - Страница 1

Глава первая

Васяткина взлохмаченная голова свешивалась с полатей, когда я переступила порог родного дома. Меня обдало запахом полыни, которую мать раскладывала всюду во избежание всяких напастей, будь то муравьи или моль, томленого молока из печи и свежего хлеба. Положив котомку с вещами на лавку, делаю несколько шагов, пока брат замечает меня. - Шурка! – лихо спрыгивает он мне прямо в руки. – Маманя, Шурка пришла! - Вот шельма, - покачнулась я от неожиданного прыжка младшенького. Он обхватил меня, словно медведь березу, а я тут же поставила его на пол, целуя в белобрысую макушку: – Здорово. - Саня, дочка, - выглянула из-за печи мать с ухватом в руках.

Я бросилась к ней, уткнулась лицом в плечо, вдохнув родной запах. Васька подбежал к нам и обнял нас обеих за пояса, так и постояли втроем, в молчании.

Только теперь я поняла, как скучала по ним, как нахватало мне их. За четыре года, что я служила в доме купца Кораблева, виделись мы исправно только на пасху и иногда, украдкой, встречались за купеческой оградой, когда они приходили меня навестить.

- Ну, полно, - отпрянула мать первой, вытирая углом платка глаза. – Вась, беги лука надергай. Картошка готова.

Брат как был, босым, бросился в огород, а я, развязав котомку, убрала в сундук свои вещи и прошлась по избе. Вскоре, помолившись, мы втроем сидели за накрытым матерью столом, уплетая картошку с луком, макая его в соль. Васька то и дело беспричинно мне улыбался, а мама вздыхала и хмурилась, поглядывая на пустующее место отца.

- Завтра вернется, - в очередной раз, вздохнув, решилась она. – Пропьется, сенокос справим, а там глядишь и сваты. - Все пьет? – тихо спросила я, зная ответ. - Отец хороший, дочка, ты не думай о нем недоброе. А то, что пьет, так трудно им там…

- А зимой лежать неделями на печи, да рычать медведем не трудно! – вставил осмелевший моим присутствием Васька, за что сразу получил подзатыльник от матери и смолк.

Отец наш, Осип Ильич Фролов, в прошлом умелый и сноровистый сплавщик, был известен на всю округу. Зимой с бригадой рубили лес, к весне строили плоты, а с сезоном сплава гоняли их, то с одним, то с другим купеческим товаром. Опыт перенял он от отца своего, тот барки для заводчиков рубил и сплавлял. Дело это опасное – убиться на воде можно, но прибыльное. Платили им справно за каждый плот, за сезон удавалось до четырех - пяти срубить и сплавить. Хорошо жили.

Пять лет назад в семье случилось несчастье. В возрасте двадцати лет от роду, погиб наш, старший брат Федор Осипович, во время одного из таких сплавов.

Разговоров на эту тему отец не выносил и подробности гибели брата мне до сих пор неизвестны. Отец почернел, осунулся, со сплавом было покончено навсегда.

Он либо ходил, как туча по дому, либо разгульно болтался по селу, пропивая имеющееся в доме добро. Возвращался к ночи пьян, зол и с безумным взором.

Несколько раз, мы с Васяткой, были вынуждены бежать в одном исподнем, с накинутыми сверху шалями или тулупами к бабушке, спасаясь от его гнева и порки.

Мне на ту пору было не полных пятнадцать, а брату шесть. Так продолжалось почти год. Не в силах находиться в постоянном страхе, видеть слезы матери, которые она пускала украдкой, я отправилась на службу нянькой в дом купца Кораблева, почти в шестнадцатилетнем возрасте. В том возрасте, когда девицы думают о приданом, мечтают быть сосватанными, и строят всевозможные иллюзии и планы, на сей счет.

Вскоре отец подался с новоиспеченными дружками в старатели, вверх по реке. С ранней весны до самых холодов они бросали семьи и жили отшельниками, мечтая о кладах и самородках. Грезили байками то о Пугачевом, то о Ермаковом золоте.

Иногда им и вправду удавалось что-то намыть или отыскать и тогда они возвращались в село, сбывали добытое Мокроусихе и пускались в очередную попойку. Зимой он больше времени проводил лежа на печи, был угрюм и необщителен. Изредка совершал вылазки в лес за добычей. Васятку никогда с собой не брал и попросту не замечал его. Тогда как Федора, в свое время, всюду брал с собой с семи лет, была это охота, заготовка дров или другая какая надобность. Вся мужская работа по хозяйству и дому теперь лежала на Васе. - Вот что, - вывела меня мать из раздумий, встав из-за стола. – Сегодня по дому работу сделай, да бабку Усю навести, воды ей наноси. - Может я с вами? А к бабушке вечером, - подскочила я, спешно убирая со стола котелок с оставшейся картошкой. - Дома будь, в себя приди. Сегодня мы сами управимся, а завтра на заре вместе пойдем, - строго отрезала мать, но глаза выдавали ее, излучая любовь и заботу.

Мать поправила платок и вышла в сени. Васька выскочил следом, я проводила их, и еще долго стояла у ограды, глядя вслед удаляющимся фигурам. Братец нес на плече отцову косу, которая была ему велика, но держал ее крепко и уверенно.

Бабушка Устинья встретила меня слезой и молитвой. Долго крестила меня, гладила шершавой ладонью лицо, поправляя выбившиеся из косынки пряди. - Совсем большая ты стала дочка. Красавица, лицом с матери писана, - мягким шепотом, продолжая меня разглядывать, сказала бабуля. – Идем в горницу.

Я прошла вслед за бабушкой в избу и огляделась – ничего не изменилось. Да и нечему меняться: печь, приступок, кровать, стол да образа. Дедова лавка у окна, выходящего на улицу; бабушка подолгу вечерами сидела на ней, вглядываясь, пока пейзаж за окном не накрывала темень. На этой лавке мы и разместились подле друг друга.

- Замуж тебе надо, девка. Вместо службы пора было, да где уж с вашим-то тятькой, - вздохнув, сказала она, лишь только мы уселись. - Баб, - смутилась я. Было неловко говорить с ней на эту тему, хоть осуждений от нее я никогда не слышала. - Надо Санечка, надо. А то не ровен час в вековухи запишут, а там и сваты, и женихи рыла свои воротить начнут. Так гляди и в девках засидишься, почитай товар второго сорта, даром что красавица, - гладила меня рукой по плечу бабуля.

Я смущалась и прятала взор. В какую-то минуту, хотелось рассказать ей, что есть у

меня возлюбленный - Степан, что желает он на Успение сватов заслать, и только его я вижу мужем своим. Да заробела, не сказала. Познакомились мы на прошлую пасху, когда я возвращалась на службу, навестив родных. Он проводил меня до дома купца Кораблева, в следующий раз мы увиделись на Ивана Купала. Гуляли почти до рассвета, держась за руки, а когда на заре я вернулась на службу, поняла, что открылось мне доселе неведомое чувство. При воспоминании о нем сердце билось и норовило выпрыгнуть из груди , а по телу разливалась приятное тепло. За почти год, встреч наших тайных было нещадно мало - можно счесть по пальцам, но после каждой я еще долго пребывала в задумчивости и трепете, все у меня валилось из рук, чем изрядно гневила хозяйку. Вот и сейчас стоило подумать о нем, как кровь хлынула к голове, волнение, охватившее меня, не давало сидеть на месте.

- Баб, я воды наношу, - соскочила я с лавки и бросилась на улицу, пока она не успела меня остановить.

Для наполнения хозяйственной кадки, мне понадобилось сходить на колодец с коромыслом четыре раза, на пятый я уже занесла полные ведра в дом и поставила их на лавку у печи.

- Беги к столу, - окликнула меня бабка.

Мы сели за стол, на который она накрыла уже яйца из печи, два добрых ломтя хлеба, мед, да заварила чай из лабазника и душицы. Я почистила яйцо себе и бабушке, мы съели их в молчании, а когда стали пить чай, она вернулась к начатой беседе. Выказала недовольство своим единственным, оставшимся в живых, сыном

- моим отцом, роптала на нашу судьбу, вздыхала и ахала.

- Совсем разум его золотом затуманился, из доброго мужика превратился в горького пьяницу, - перекрестилась она, глядя на образа. - Уж сколько раз бранила и стыдила его, да куда там! Слышать ничего не желает, дескать - не лезь мать, не твое дело. Раньше думала, забудется - год, два потоскует по Феденьке, да на убыль кручина пойдет. Теперь вижу, мучает его что-то, сидит черным бесом в груди, не вытравишь. К батюшке идти наотрез отказывается, дружков лихих завел, в глаза людям смотреть совестно.