Когда Черт в твоем Омуте — Дешевка (СИ) - "Grafonorojdennuy" - Страница 23

— Неа, я — иду! В мршртку! — заявил Томми. Поднял палец. — А ты… Вот ты, блять, катишься. Под шконку. Мусик, блять. Немощь. Сам ся не уважаешь… Сам, блять… И ее тож…

Томми развернулся спиной. К Ал-л-л-л-л-егу. Сделал шаг. И ушел в ночь.

========== 7 глава. Бессмысленные муки ==========

Дорога вилась вверх, загибалась, кружилась, затягивала… Запах стали стекал из носа на язык… Свет резал глаза…

Он шел по Темному Пути, которому нет конца. Пути, что ведет В-Никуда. За Дуб, где есть Поляна, на которой танцуют Девы с Крабами. Костяные Крылья трепетали на черных каменных стенах переулков Бесконечных Мокрых Домов. Трава пробивалась из-под Раскиданного Щебня парка Удачи. Она была влажной. На нее падали капли с Его клыков…

У Него нет ни лица, ни тела. Он — всего лишь силуэт. Он распростер свои руки на весь горизонт. Он где-то там. Он близко. Он маячит перед носом, но Его пока что нельзя коснуться. Его глаза пусты и смазаны маслом…

Теплое море обмывает ступни и бьет в голову. В песке утопают пальцы. Телу тепло. Десны ноют от тяжести зубов. Волосы прилипли к черепу. Глазам больно. Небо за горизонтом и над ним — светлое…

У Аллега каштановые волосы с белеющей сединой. У Аллега теплые глаза и мягкие руки. У Аллега широкая улыбка и горькая судьба. Аллег трус. От Аллега пахнет стариком и болотом. Аллег во тьме. Аллег гол. Голова Аллега рассыпается, глаза Аллега заплывают. Шея Аллега истекает темно-алым…

Он стоит за спиной Аллега, когда Дорога изгибается волной. Под ногами стучат кровью пучки света от Серебристых Труб. Грязно-Желтое с помощью Хитрости увозит прочь, но Тьма повсюду. Чистое Небо за ней просачивается так слабо, что приходится его Содрать. Море согревает ноги. Песок щекочет сгибы пальцев. Под руками Сухие Листы. С них смотрят Викинг, Аарон Маррол и Даминита Кровавая. Они виновны — и глупы. Разгрызены Зубом, растущем на десне, пульсирующей сладкой болью. Пломба вываливается. Передние зубы крошатся. Дорога плетется под Грязно-Желтым…

Розово-белые Огоньки манят за собой. Холод бьет по ступням, не пробиваясь через Тепло. Пучки света… Зов из Воды… Он на Пороге… Ничего — надо просто захлопнуть Дверь. Его нет…

Дорога в Вверх. Ступенька за ступенькой. Серо-Зеленое. Серо-Коричневое. Бордовое и Желтое. Тепло перемежается яркостью. Глазам так больно, что вода течет по щекам. Сталь тоже все течет и течет, хотя ее нет… Темнота.

Темнота. Темнота и духота. Сухой и липкий рот. Неповоротливый язык. Зубы ноют в гнездах десен. Сердце поселилось в голове. Запах шерсти…

Мягкое повсюду. Темнота. Мягкое обнимает. Мягкое затягивает. Море… Старый пожухлый Лист. Бежит Дорога, бежит… Идти по ней также легко, как по беговой дорожке, и все же опасней. Запах шерсти…

Гибель стучит в висках. Ложь отравляет лицо Аллега. Его шея чернеет алым, и улыбка на ее фоне — белая и до жути добрая. Рука мягкая — сожми Ее своей! Он просачивается в Аллега. На траву падают капли Его слюны. Силуэт размыт. Он черен и страшен — разбей Его, преврати в осколки! Его таинственность, как шаэд для Квоута, как фонарь для Джека, как маска для Балдуина Иерусалимского — отними все это, заставь Его предстать, как есть! Темнота кричит от Света. Кровавый Орел падает, сраженный стрелой Валькирии. Медвежонок у Ее ног плачет от радости…

У дороги можно свернуть, и ноги плетутся во тьме… тьме… тьме… тьме…

Томми проснулся на диване где-то ближе к полудню. У себя. В квартире. Надо же… Дошел. Голова трещала нещадно. Во рту — словно кошки накошмарили. Чуги тихонько поскуливал, тыкаясь холодным носом ему в руку. Едва продрав мутные глаза, парень зажмурился, силясь вспомнить хоть что-нибудь из вчерашнего дн…

Ночь. Паб. Парковка. Аллег.

Томми рывком сел на диване и тут же охнул, схватившись за голову. Мозг молнией пронзила боль. Парень страдальчески застонал, уткнувшись лбом в колени. Что б его. Чтоб его, чтоб его, чтоб… Чтоб его трижды! «Идиот! Идиот! Баран!» — прошипел он и ударил по кофейному столику кулаком. А потом ещё, ещё и ещё… До тех пор, пока ребро ладони не отозвалось тянущей мукой, а Чуги не заскулил громче. Томми посмотрел на него.

Его мутило, перед глазами стояло кровавое марево, однако понять, что песик не на шутку разволновался он все-таки смог. Черные глазенки блестели, как две звездочки. Что такое, папа-хозяин? Я тебя разозлил?..

Тяжело вздохнув, Томми запустил пальцы в густые кудри песиля:

— Подем… кхм, кхм… пойдем, малыш. Ты голодный, наверное.

Не «наверное», а «стопудово». Чуги с аппетитом выел целую миску и сразу же принялся клянчить добавку. В Томми, напротив, ничего не лезло. Он вяло водил ложкой в курином бульоне, потирая масляный от пота и грязи лоб. В голове — сумбур, на душе — мерзко. Парню хотелось себя удавить. С особым садистским наслаждением. А после — того крашеного ублюдка из паба. Советчик гребаный. Насоветовал всякой херни…

«А че ж ты на эту херню повелся? — ехидно протянул противненький голосок в голове. — Кто ж тебе виноват?»

Томми отложил ложку и закрыл лицо руками. Никто. Никто, блять, не виноват. Он сам. Все, сука, сам. Без преувеличения. Парень давно хотел все это сказать. Все, блять, что он выблевал вчера на ночной парковке. Может быть, не прям так. Может быть, немного более культурно. Но посыл был именно таким. Род его только подтолкнул. Род — и приличная доза алкоголя. А вот все коленца в этом танце он проделал самостоятельно.

«Ебанат», — рыкнул Томми. В голове заготовленная речь — «все это дерьмо!» — казалась не такой… убогой. Не такой поверхностной. Не такой оскорбительной. Ему просто хотелось сказать Аллегу честно и прямо, что его попытка сбежать от ответственности, от необходимости расставить все точки над «ё» — юношеский, недостойный взрослого мужчины поступок. Ребячество. Он должен поговорить с женой, должен разрешить волнующие их обоих вопросы, вскрыть все нарывающие бубоны, чтобы вытек гной… А не прятать голову в песок, боясь новой порции стыда, унижения и боли. Нельзя потакать себе в таких вещах! Совсем нельзя!

Как и материться. Как и поносить дорогого тебе человека почем есть. Как и приплетать к делу его родных… Томми жалко заскулил и как следует приложился черепушкой о твердую крышку стола.

Сука-а-а-а-а-а… Что же он натворил?

Эти выходные стали для Томми самой настоящей пыткой. Минуты тянулись бесконечно медленно, острое чувство стыда бесконечно мучительно сдавливало грудь. Мысли перемешались в голове в неоднородную бесформенную кашу. От них бросало то в жар, то в холод. Особенно если они касались Аллега. Парень пытался абстрагироваться от них хотя бы на время… и в попытках этих создавал в своей башке такой дикий винегрет из обрывочных воспоминаний, идей и образов, что становилось страшно.

Однако ничто не длится вечно. В воскресенье его вырвали из одуряющего забвения — причем, целых два раза! Первым, как ни странно, это сделал Род. Мерзавец и правда позвонил. Судя по голосу, он протрезвел, подобрел и в целом чувствовал себя просто отлично. Нормальный, думающий, адекватный да и просто любящий себя человек, несомненно, воспользовался бы шансом, спустив на ублюдка всех своих озверевших мозговых собак.

Видимо, Томми не нормальный. И не адекватный. И все остальные «не» далее по списку. Потому что он взял — и вывалил на Рода все наболевшие проблемы и страхи. Ну не прям все — но большую их часть точно. Идиот. Законченный… и несчастный. И по его речи это, наверное, было очевидно.

Потому что Род отреагировал самым неожиданным для нахального красавчика образом — как следует встряхнул.

— У тебя крыша протекла после пива? — жестко произнес он. — Или ты после белой горячки раздвоение личности заработал? Сам же стыдил своего хрена за бабье поведение. Са-ам! А теперь что? Как он, что ли, будешь?

Томми на это промямлил что-то невнятное, вызвав у Рода тяжелый вздох.

— Слушай, друг, — сказал он, наконец, — это не дело. Ты высказал свое мнение — херово, ну уж как есть. Поздно давать заднюю. Вино пролито, девица брюхата — тебе остается только вынянчить ребятенка. Если ты нормальный пацан, само собой.