Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена - Страница 37

Не помню, как я шёл. Куда. Как оказался в палате.    

Помню, что притихший Патефон не лез. А большего мне было и не надо.

— Ты представляешь, собаки чуют смертников по запаху, — ударил он пальцами по смятой газете, — один канадский учёный вывел действие стресса пожизненной тюрьмы на организм человека, так называемую кривую… Си-лье, — прочитал он по складам. — Первый год осуждённый ещё осознаёт себя в новых условиях сверхизоляции, а потом превращается в биоробота: выполняет команды не задумываясь. Тогда и возникает специфический запах, организм начинает разваливаться.

— Ну спасибо, — пролежав несколько часов краду молча глядя в потолок, я сел. — Это что у тебя? Вестник «Чёрного Дельфина»?

— А ты думаешь нас отправят туда? — встрепенулся он.

— Думаю, нас отправят на прогулку, — кивнул я, обращая его внимание на характерные окрики из коридора.

Первый раз мы вышли на тюремный двор вдвоём.

Проходя мимо здорового амбала с замотанной бинтами башкой, я толкнул его плечом.

— Серый, ты охуел что ли? — зашипел на меня Патефон и поспешно развернулся на злобный окрик. — Простите, уважаемый, — клал он амбалу поклоны чуть не в пояс. — Случайно он, оступился. Болезен, еле на ногах стоит.

— А сам он немой что ли? — недовольно прогудел амбал.

— Так… да, — ткнул меня Патефон локтем в больной бок, словно копытом лягнул, невольно заставив согнуться.

Амбал дёрнул башкой, ухмыльнулся, но отстал.

— Ты какого хера нарываешься? — ткнул меня Патефон ещё раз, когда мы развернулись. — Тебе жить реально надоело? Ты знаешь, кто это? Этот мудак жену с тёщей завалил, на крик сосед прибежал, и того порешил. Ему терять нечего, у него или пожизненное, или вышка.

— А с башкой у него что?

— Говорят, о стену в камере бился, пока башку не расколол. Может, буйно-помешанного из себя строить решил, может, и правда не все у него дома. Ты осторожнее ходи. Или всё, с женой расстался и списал в себя в утиль?

— Не дождёшься, — прошипел я сквозь зубы, исподтишка наблюдая, как расходились надзиратели, что набежали, сгруппировались, напряглись, сжали в руках дубинки, приклады автоматов, когда наметился конфликт. — А это там кто, худой такой, высокий, набор костей и банка гноя, и ещё с ним несколько таких же хилых, особняком?

— Туберкулёзники, я ж тебе говорил, — махнул Колян рукой. — Их даже привозят в автозаке персонально. Завтра вот нового привезут. И в тюрьме содержат особняком. И в храм водят отдельно от всех.

— Ты и в храм ходишь?

— А как же! В тюрьме, Серый, как на войне, неверующих нет. А в СИЗО храмы особо почитаемы. Здесь люди ещё надеются на лучшее: на освобождение, условное, малые сроки, молятся истово, каются искренне, к батюшке с покаяниями ходят охотно. Красиво там, в храме, — мечтательно задрал он лицо к небу, удобнее усаживаясь на лавке. — Торжественно. Особенно, когда колокола бьют.

— А когда они бьют?

— Так по праздникам, — посмотрел он на меня как на дебила. — Завтра, например, будут бить.

— А завтра почему? В честь приезда нового туберкулёзника?

— Вот ты… — покачал он головой, — не просветлённый, а!  Ты не православный, что ли, Емельянов? Покров завтра! Осень с зимой встречаются. Первый снег покрывает землю. Крестьяне огородно-полевые работы до него завершают, после — скот не выгоняют на пастбища. Сезон осенних свадеб начинается, да девичьих посиделок, — широко улыбнулся он.

— Так ты, значит, завтра в храм на службу идёшь?

— Мне следак разрешение подписал, имею право, — вздрогнул он и зябко поёжился. — Холодает. Как бы и правда завтра снег не пошёл.           

— А ты откуда знаешь, что туберкулёзника завтра привезут? — нахмурился я.

— Так это, — оглянулся он, не подслушивает ли кто и понизил голос.

— Валька сказала, — ответил Патефон.

— Твоя докторша?

Колян довольно улыбнулся. Она ведь ему и правда нравилась. Да и он ей, похоже.

— Ты же помнишь, я тебе говорил, что сначала хотел на автозаке бежать?  — Я кивнул. Он снова оглянулся, кашлянул и продолжил: — План был простой. Это Валька мне предложила. Доктор, как туберкулёзного привезут, обязана после него фургон обработать. Происходит это так. Она обряжается в химзащиту, санитара с собой берёт или кого покрепче, сидящего по двести двадцать восьмой за наркоту из хозблока, они на облегчённом режиме содержания, его тоже в такой скафандр рядит, берут флягу с дезинфицирующим составом, и они в четыре руки весь фургон от туберкулёзной бациллы опрыскивают.

— От палочки. Туберкулёз вызывает палочка Коха.

— Хуялочка! — огрызнулся Патефон. — Какая разница! Главное, не видно кто там в этом скафандре: санитар, заключённый. А в автозаке под сиденьями ящики. Если в них залечь, то можно далеко за пределы тюрьмы уехать, до самого гаража.

— А охрана автозака не пойдёт проверять, прежде чем из СИЗО выехать?

— После туберкулёзника и яда, которым там всё зальют? Они что сами себе враги? — хмыкнул он. — Они машину у себя в гараже до утра как минимум оставят и не сунутся.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Или автозак можно по дороге остановить, — подумал я вслух.

— Чтобы по дороге, это, Серый, надо связь с волей держать. Да и вообще, чтобы так бежать, надо много условий, и чтобы все разом срослись. Туберкулёзников их, знаешь, не каждый день сажают. Под приезд болезного надо ещё в лазарет успеть залечь. А они, может, в это СИЗО повезут, а, может, в другое. От наличия мест зависит. От финансирования. Для них же особые условия содержания положены, — пустился он в философствования о сложностях монетизации тюремной системы.

Я перебил очередной поток его красноречия:

— Ну твоя доктор же знает?

— Ну моя-то знает, её же непосредственно начальник тюрьмы предупреждает, но буквально накануне, когда она уже сделать ничего не может, чтобы я в лазарете оказался. А драку с последствиями я могу в любой день устроить. Главное, чтобы Валька заранее мне этот шприц с лекарством дала. Упаду замертво. Она меня в мешок. А на труповозке, что зэков окочурившихся вывозит, у неё товарищ работает.

Я недоверчиво скривился: он, правда, не понимает, что всё как раз и срослось?   

— Повезло тебе с Валькой, — усмехнулся я.

— А-то! — довольно поскрёб он шею, выдвинув вперёд подбородок. — А ты к чему спрашиваешь-то?

— Да как тебе сказать, чтобы не обидеть, — пожал я плечами и встал. — Новый план у нас, Коля. И завтра мы воплощаем его в жизнь.

— К-как новый? — принялся заикаться Патефон. — К-как завтра? — бежал он за мной, едва поспевая. — Так ты всё же решился? Не будешь ждать?

— Чего? Милостей от природы? Или ты думаешь мы тут до морковкина заговенья будем мечтать о том, что надо бы свалить? Нет, Коля, такой случай даётся раз в жизни, да и то не каждому. Организуем массовый побег, — шепнул ему, и остановился, увидев Катькиного отца. — Иди-ка погуляй, — цыкнул на Патефона. Достал из халата сигаретку. Неторопливо прикурил, затянулся, подставив лицо скудному осеннему солнцу.  

Только зорко наблюдал из-под прикрытых век за происходящим. А когда Катькин отец встал с другой стороны урны и тоже прикурил, как мог коротко, прикрываясь рукой с сигаретой и делая вид, что напеваю себе под нос, озвучил, что ему завтра нужно сделать.

И не только ему. Но время других инструкции пришло потом, в нужнике. На мне временно была камера с микрофоном. Её успел передать адвокат во время последней встречи: мои парни проверяли действуют ли тюремные глушилки на наше оборудование. Как и ожидалось — нет. Завтра камеру я должен оставить в кабинете начальника тюрьмы, о встрече с которым договорился. А пока заклеил на руке пластрырем и использовал по максимуму только микрофон, отдавая распоряжения.

То, что парни найдут возможность наладить связь я даже не сомневался. Не сомневался и в том, что моя «левая рука» сумеет сохранить это в тайне от «правой» — Шило и его группа всегда работали особняком. На то они и оперативники. Но получится ли всё как я задумал, пока было под вопросом.