Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена - Страница 57

Элька тяжело выдохнула. Я замер.

— Помнишь, я тебе сказала: не расстраивайся из-за Давыда, ты бы его всё равно убил?

— Да, мы говорили об этом у Марго, — кивнул я довольно равнодушно, но, глядя на её лицо, ледяной холодок пополз по резко взмокшей спине.

Странные сны, обрывки воспоминаний, что мучили меня в больнице, вдруг задвигались как кусочки разбитого витража и сами по себе сложились в картинку.

— Давыд?! Только не говори, что он с ней… он её…

— Я и не говорила. Потому что это ненужная тебе информация. Просто ненужная. Какая уже разница…

— Большая, чёрт побери! Большая! — подскочил я. Хотелось зарычать. Завыть. Заорать. Разбить что-нибудь.

Катя сказала, что беременна, когда я вернулся через месяц и заплакала. Она всё время плакала, словно её что-то мучило. Но я думал это просто гормоны, страх, ответственность, тревога.   

— Серёж… — вздохнула Элька.

— Ты знала, да? Уже тогда знала, что до рождения ребёнка она не доживёт? И это не мой ребёнок? — упёрся я руками в стекло окна и завис над ней.

— Это я и уговорила Катю ничего тебе не говорить, — обжигало её дыхание. — Я убедила, что так будет лучше. Всё и так было слишком сложно. Он изнасиловал её и сказал, что убьёт тебя, если она избавится от ребёнка. Ты бы сломался, Сергей. Ты бы убил Давыда и сел. Уже тогда.

— Кто ты такая, чтобы решать за меня? — рявкнул я. — Кто такая, чтобы знать, что я должен делать и как поступить?

— Никто. Но решал и не ты. Так решила Катя — ничего тебе не сказать. Так решили все, кто так или иначе узнал правду: тебе не стоит этого знать. Потому что это ничего не изменит. Просто сделает тебе больно и всё. Ничего и не изменилось. У тебя нет дочери.

— У меня нет дочери, — повторил я, не осознавая, что говорю вслух.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍И застыл. Я целый месяц мучился, не зная, как с этим смириться, как принять, как пережить. Я сел в тюрьму за этот чёртов секрет. Я сломал мозг, гадая, что было не так и почему от меня скрывали правду. Но такого я не ожидал никак.   

— Будь ты проклята, Эля! — я оттолкнулся и выпрямился. — Будь! Ты! Проклята!

Скинул со стола коробку с дротиками. Столкнул всё, что попалось мне на пути и зарычал как раненый зверь, сжимая кулаки.

Зачем? Бля-я-я-дь! Почему? За что?!

— А ты считаешь, этим шрамом бог меня благословил? — усмехнулась Целестина, когда я выдохся и затих, тяжело дыша и опираясь руками о стол. — Или наградил? Мой дар и есть проклятье, Серёж, — мне в спину сказала она. — Но решение в любом случае принимаю не я. Катя могла бы рассказать тебе правду, какой бы трудной она ни была. Но она предпочла промолчать.  А я…

Я слышал, что она встала. Слышал, что идёт.

Она села передо мной на стол и заглянула в глаза.

— Я злорадствовала.

Моя голова невольно дёрнулась, когда я осознал её слова.

— Что?

— Да. Я ненавидела твою Катю. Ненавидела за то, что ты был так ею увлечён, а меня перестал замечать. В тот день, когда она прибежала и поделилась радостью, что ты сделал ей предложение, я собралась и пошла к «Детям Самаэля». Я не знала, как мне с этим справиться: с тем, что ты женишься на ней, а не на мне. С той злобой, ненавистью и силой, что меня поглощала. Я не знала, как мне жить без тебя.

— Тебе было семнадцать, Эль. Семнадцать! Ты была мне как младшая сестра.

— А сейчас мне тридцать пять и, чёрт побери, я наконец тебя разлюбила. Ты даже не представляешь, что это для меня значит. Я думала, что умру. Нет, я хотела умереть, чтобы не жить без тебя. Но всё вышло иначе. Ты даже не представляешь насколько эта пуля изменила мою жизнь. 

 — Подожди, — я положил руки на голову. — Я только что узнал, что урод, которого я убил, изнасиловал мою жену и она была беременна от него, а не от меня, — выдохнул, провёл руками по лицу. — Но тебя это обрадовало. Ты злорадствовала, потому что любила меня и ревновала к Кате. Но теперь ты меня разлюбила и сожалеешь, что была такой сукой. Ты же сожалеешь? И, если меня радует, что у меня нет внебрачный детей, и как бы оно ни было тогда, сейчас мне ничего не надо с этим делать, значит ли это, что я такая же скотина, как ты?  

— И почему мне так хочется сказать «да»? — усмехнулась Элька.

— Я знаю почему, — выпрямился я. — Думаешь, мне всегда было плевать на тебя? Думаешь, меня интересуют только свои собственные проблемы, а ты та, что помогает их решать? Та, что выслушает, подотрёт мои сопельки и слёзки а, если надо, даже под пулю ради меня шагнёт? Я слышал тебя, Эль. Слышал все до единого слова, что ты сказала. Да, я эгоист и самовлюблённый мудак, не спорю. И да, я не знаю слов, которыми можно поблагодарить за мою грёбанную жизнь, которой я обязан тебе. Но спасибо, Эль! Хоть для меня это звучит странно, это всё равно что говорить своей руке: спасибо, что ты у меня есть и держишь письку над унитазом, поэтому я не писаю куда попало. Спасибо! Но, пожалуйста, не мучай меня сейчас, я и так запутался похлеще Бринна и не понимаю, что чувствую.

— Я могла бы поспорить: ты не писаешь куда попало не благодаря мне. Просто ты чёртов снайпер. Но да, ты самовлюблённый мудак, Емельянов. Хорошо, что я тебя разлюбила, — толкнула она меня грудь и укоризненно покачала головой, когда я болезненно скорчился.  Блядь, мои рёбра! — И отхлестать бы тебя ссаными тряпками за то, что ты обрадовался. Потому что ты должен чувствовать боль и отчаяние. А не радоваться, что эта чёртова девчонка, что тут уже успела натворить дел и ещё натворит, Катина дочь, но не твоя. Не твоя.

— Но ты злишься?

— Да, я злюсь, что разговор опять зашёл о тебе, когда первый раз в жизни ты нужен мне как друг. Как человек, который лучше всех меня знает.

— У-у-у, — покачал я головой, — ты слишком меня идеализируешь. Ничего я о тебе не знаю, Эль. Но я твой лучший друг, хочу я этого или нет. Валяй! — сел я рядом с ней на стол и протянул руку. — Так что там у тебя на душе, май дарлинг френд?       

— Всё плохо, — выдохнула она, опустив свою руку в мою с хлопком. — Я люблю мальчишку, который на пятнадцать лет меня младше. Я не знаю, как это произошло, не знаю почему. Да, я просто вцепилась в него, потому что он твой брат, просто соблазнила, просто впечатлила.

— В постели впечатлила? М-н-н, — многозначительно кивнул я. Она толкнула меня плечом и забрала руку. Я поднял свои: сдаюсь, сдаюсь. — Так что там дальше?

— Я не могу быть бесстрастной, будь я хоть трижды чёртовой пророчицей. И я такая дрянь!

Она задрала лицо к потолку, губы затряслись.

— О, нет! Ты плачешь, моя Железная Ведьма?

— Да, — кивнула она. — Я соврала Бринну, что он будет моим мужем. Соврала, понимаешь? А он всё равно купил кольцо. Я сбежала из больницы, потому что он решил, что сделает мне предложение, когда тебя выпустят, а я знала, что это случится.

— Какого же чёрта ты тогда вообще здесь сидишь и рассказываешь всё это мне? Может, пойти и сказать Бринну правду?

— Потому что мне страшно, — она вытерла слёзы. — Страшно думать, что я не заслужила счастья. Что одиночество — мой крест. Особенно сейчас, когда я… — она всхлипнула и уткнулась в моё плечо. — Я всегда знала, что не могу иметь детей. А теперь, после ранения и операции, мне сказали, что благодаря пуле они что-то там иссекли, спайки, старую рубцовую ткань и я… могу. И хуже всего, что теперь я хочу. Детей. А ещё мне страшно, что он скажет: да пошла ты! И будет прав.

— Ты сейчас точно про Антона? Эль, он же как щенок, в лучшем смысле этого слова. У него что на душе — то и на лице. А он ходит как в воду опущенный и смотрит мимо тебя. Его задело твоё бегство, твоё пренебрежение, твоё равнодушие, — я вытер слёзы с её лица большими пальцами. — Не уверен, что тебе нужны советы от человека, который любви всей своей жизни сказал: забудь меня. Но, может, поговорите, а? По-моему, вам обоим плохо, потому что вы не вместе. Он запутался. У тебя кризис и переосмысление ценностей. У тебя же кризис, я правильно понял?