Ненайденные пленки (СИ) - Витор Анна - Страница 3

   – Это все ты, маленькая дрянь! – кухонное полотенце больно хлестнуло по плечу. – Если бы не ты, он не гулял бы! Все эти вертихвостки – они же красивые! Легко за собой ухаживать, когда ни дитя, ни плетня!

   Испугавшись, Олеся в слезах бросилась прочь. Ноги – в сапожки, руки – в рукава курточки. И быстрее, быстрее!

   Опомнилась Олеся только возле пустыря.

   «Они же меня не любят, – она остановилась от жуткой мысли. – Ни мама, ни папа, ни тетя – никто! Отдадут чудищу или побирушкам, а я… я только и умею, что бояться».

   Взгляд заметался в поисках той самой куклы. В глаза бросилась куча осенних листьев. Подбежав к ним, Олеся принялась разгребать руками сухой ворох. Она даже не вздрогнула, когда наткнулась на прохладное личико куклы. Вытащить, отряхнуть – и под курточку, чтобы пронести домой мимо мамы. Хотя сейчас Олеся уже перестала бояться родителей.

   Не испугалась она и ночью, когда кукла под боком шевельнулась.

   Тихий шорох. Игрушка спрыгнула с кровати. Маленький светлый силуэт мелькнул в дверном проеме, а потом направился в спальню родителей.

   Олеся взволнованно затаила дыхание, пока не услышала первый крик. Похоже, папа. На губах появилась легкая улыбка. Поудобнее устроившись под одеялом, Олеся спокойно прикрыла глаза.

   – Больше меня никто не напугает, – шепнула она.‌‍

   Карина понравилась Артему еще в школе: девчушка с ломанной горбинкой носа и косищей толщиной в руку. Робкая, неуклюжая, вечно где-то спотыкающаяся и свозящая коленки.

   Только потом он узнал, что синяки не от этого. Тогда и появилась идея-фикс: выбраться из Заболоцка. Хоть сутками работать, хоть бомжами на вокзале жить, но не здесь.

   Правда, после выпускного родители Артема уперлись: «Отучись, стань человеком, а потом уже езжай, куда хочешь!» Пришлось пойти в местное училище на слесаря.

   Карину отец поставил торговать фруктами на рынок, в свой ларек. Среди скандальных торговок тихая девушка быстро начала гаснуть. Скромная, забитая, всегда в кофтах под горло даже в летнюю жару, когда рои ос кружат над разрезанными арбузами.

   В октябре, когда их сменили кисловатые желтые мандарины, Заболоцк зашептался об убийствах. Нескольких девушек и женщин нашли у самой кромки леса с разорванными глотками. Списали бы на волков: только вот животные не насилуют жертв перед убийством.

   – Карин, давай уедем, раз такое дело, – в очередной раз заговорил Артем. – Мало ли, что. А так у меня есть кое-какие деньги. Снимем где-нибудь угол, я работать пойду…

   – Ну, кто тебя возьмет? – терпеливо улыбнулась она, убирая из ящика подгнившее яблоко. – Без института, без опыта. Думаешь, там своих слесарей нет?

   – Да хоть грузчиком пойду, неважно!

   Карина дернулась, как от удара. Мгновенно посерьезневший взгляд метнулся в конец ряда.

   – Тихо. Отец идет, привез товар. Уходи, пока не заметил, – напряженно приказала она.

   – Может, пора ему уже сказать? – негромко предложил Артем.

   – Нет, даже не думай… – отрицательно затрясла головой Карина. – Чтобы он опять за шланг от пылесоса схватился?

   Поморщившись, она машинально потерла плечо. Артем сжал пальцы в кулаки до побелевших костяшек.

   – Я убью его, – на лице заиграли желваки. – Убью этого ублюдка.

   Карина отстраненно кивнула, лишь бы поскорее ушел. А он быстро зашагал прочь от ларька.

   Вечером Артем затаился возле гаражей. Все оказалось до одури просто, без пафоса из кино. Шерстяные перчатки на руках, тяжелый кирпич, один удар со спины по голове. Проверить, не дышит ли – и все. Крепкий мужик с суровым взглядом в один момент превратился в просто остывающее тело. В билет прочь из Заболоцка.

   Только потом, уже сжигая перчатки в костре, Артем заметил: руки трясутся, как у алкаша. Прикрыв глаза, он бросил в огонь и кошелек. Пришлось забрать его. Трупу все равно ни к чему, а так, может, спишут все на ограбление.

   Списали.

   Догадалась Карина или нет, Артем понять не смог. Он временно перебрался к ней: помочь с похоронами и подготовиться к переезду. В последний заболоцкий вечер она обняла со спины.

   – Тем, ты после всего сам не свой, – тихо сказала Карина. – Он был чудовищем. Вот и не думай его жалеть.

   – Да я не жалею, – рвано выдохнул Артем. – Просто кажется, что он все еще здесь. И не даст уехать.

   Он машинально погладил ее по руке. А Карина преувеличенно весело рассмеялась.

   – Ну, что ты такое говоришь? Вот они, билеты, – она махнула рукой в сторону тумбочки. – Завтра уже автобус!

   Артем глянул на билеты. Два листка с завтрашней датой. В белую бумагу въелись капли засохшей крови.

   Он тряхнул головой. В висках противно зазвенело.

   – Что с тобой? – Карина взволнованно погладила по лицу.

   Шторы за ее спиной шевельнулись. По светлой ткани метнулась тень. Уже в сотый раз за последние дни.

   – Ничего! – рявкнул Артем.

   Заскочив в ванную, он хлопнул дверью. В надколотую раковину ударила струя ледяной воды. Артем плеснул ею в лицо.

   По спине пробежал холодок, как от сквозняка. Послышался тихий шорох.

   Артем со злости ударил кулаком по зеркалу. Зазвенело разбитое стекло. Костяшки опалило болью, и потекла теплая кровь.

   – Бред! Бред! Бред! – зажмурившись, закричал Артем под новые удары.

   Открыв глаза, он посмотрел на окровавленную сетку трещин. А в отражении за спиной замер отец Карины с остекленевшими глазами.

   Соболь подумал, что пора уезжать, еще когда жена подала на развод. А девчонка на обочине стала последней каплей. За двадцать лет службы он всякое повидал, но тут даже его замутило. Мелкая совсем, возраста его младшей – Ольки.

   А сбивший урод даже не остановился. В отчете написали, что девочка кое-как доползла до обочины с перебитыми ногами. Там к утру и задубела.

   – Понимаешь, Миш, гнилое у нас место, нехорошее, – разговорился Соболь за рюмкой водки. – Это ж какой тварью нужно быть, чтобы даже не затормозить?!

   – Да ладно тебе, – хрустнул соленым огурцом Миша. – Девчонку жалко, конечно, но сколько их таких было? У нас тут постоянно что-нибудь происходит. То зарежут, то придушат…

   Вздохнув, он потянулся к бутылке.

   – Именно! Чертовщина какая-то! – Соболь с чувством взмахнул рукой с рюмкой, и водка чуть не расплескалась.

   – Говоришь, как та чокнутая приезжая, – хохотнул Миша. – Как там ее? Тина?

   – Дина.

   – Вот больная баба, – опрокинув рюмку, он с досадой скривился. – Сначала весь отдел достала, а теперь начала про какую-то мистику заливать. Мол, мужик без тени у всего города души забрал, вот мы и злющие стали.

   – Может, и забрал, – глухо выдохнул Соболь, а потом улыбнулся. – Да плевать. Все, дела передал, в понедельник уезжаю. Ноги моей больше не будет в этом болоте… Ну, давай, за новую жизнь!

   В понедельник забарахлила машина. Соболь прокопался под облезлым капотом до вечера прежде, чем двигатель начал хоть как-то кашлять. Уже стемнело, но откладывать отъезд не захотелось.

   К окраине, мимо последних пивных ларьков, мимо парикмахерской бывшей жены и дальше, дальше, дальше… По обе стороны от дороги остались лишь деревья с осенними проплешинами в кронах.

   Тогда-то они и появились.

   Сначала алкаш Кузьмич – самый первый труп, который увидел Соболь, когда пришел работать в отдел. Потом Мясников с женой, лет двадцать назад забивший ее до смерти, а сам повесившийся. Следом и Галька Миронова, отравленная собственной подружкой, приревновавшей к ней мужа…

   Кто бледный, кто посиневший, кто обгоревший после аварии – все стоящие на обочинах протянули руки, будто ловя попутку. Десятки знакомых лиц из дел, как раскрытых, так и оставшихся «висяками».

   Соболь тряхнул головой. Ладони мигом повлажнели. Он стиснул руль до побелевших костяшек, а нога вдавила педаль газа в пол. Старенький двигатель рыкнул, и машина из последних сил ринулась вперед.