Сфера времени (СИ) - Ершова Алёна - Страница 41

— «Об умеренности в пище, питье, сне и бодрствовании». Удивительно, — она погладила пальцами страницу. — А правда, что это Евпраксия Мстиславна написала?

— Кто ж ещё?! — усмехнулась родительница Давида. — А греческий твой и вправду ужасен. Нельзя так. Пусть тебе эта книга от меня подарком будет. Отчего-то мне кажется, она тебе лепше сундуков с шелком.

— Спасибо. Так и есть, — Фрося прижала к себе сокровище. — Мне даже нечем отблагодарить в ответ.

Женщина мягко улыбнулась.

— Будь хорошей женой сыну моему. Ведь не зря же говорят «замужем». Когда за мужчиной стоит женщина и прикрывает ему спину, он это кожей чувствует, потому и отступать ему некуда. И ещё, можешь называть меня мать Фотинья. Я после смерти супруга своего, князя Юрия Владимировича, постриглась в монахини, и теперь занимаюсь переписыванием книг при Свято-Троицком монастыре…

Услышанное понялось не сразу, а когда смысл сказанного достиг-таки мозга, в ушах раздается хлопок, и на несколько долгих мгновений комната наполнилась тишиной и звоном. Гостья ещё что-то рассказывала, но вокруг Ефросиньи царил пузырь безмолвия. В мыслях яркими цветами распускались воспоминания: «Давид Юрьевич из Рода Святославовичей — князь Муромский и Пронский. Друг и соратник Всеволода Большое Гнездо. Супруга, трое детей. История еще такая красивая была, как дочь древолаза от парши вылечила и пожелала за это в жены её взять… Стоп. Это что же получается?!»

— Ты чего бледная такая? — прорвался сквозь толщу тишины встревоженный голос матери Фотиньи.

Ефросинья подняла на неё глаза, полные ужаса и смятения. Хотелось сорваться и бежать без оглядки. Мысли путались, образы наслаивались. Паника, сумятица, страх и безысходность накатили разом. Она лишь муха в паутине времени. Марионетка, не способная на собственные решения. Кукла в руках мироздания.

— Что замерли? — прикрикнула монахиня на своих сопровождающих. — Живо принесите воды! — И аккуратно усадила сыновью невесту на кровать, присаживаясь рядом.

— Ты уже понесла от Давида? — спросила она хмуро.

Этот вопрос и вырвал Фросю из смерча нарастающей паники и отчаяния. Она пару раз моргнула, глубоко вдохнула и постаралась, чтобы её голос не дрожал.

— Нет, я не беременна. Мы не спали вместе.

— Жаль, — поджала губы гостья. — Тогда что?

— Мне никто не сказал, что Давид — князь, — ответила Ефросинья максимально честно. — Я и так замуж не очень хотела, но сейчас точно не пойду. Слишком много знаю лишнего.

Будущая свекровь как-то сразу подобралась вся, поджала в алую линию губы, нахмурила брови соболиные:

— Боишься? — на лицо её набежала тень. В близи было отчётливо видно, что женщина уже не молода, — Правильно делаешь. Страх, пока он не перерос в панику даёт пишу для ума. Знаешь лишнее? Возможно. Знания — это не только сила, но и огромная ответственность. Много ума на то, чтобы принять свою судьбу вслепую, не нужно, но решиться на серьезный шаг, зная и понимая, что тебя ждет впереди, — вот на это требуется воля воистину княжеская. Была б ты глупой крестьянкой, коей тебя считают в Муроме, я б и говорить бы с тобой не стала. Выполнил бы Давид своё обещание перед Богом, а после как надобно стало, отпустил бы тебя в монастырь, да женился на ком велено. А так. Сама решай. Вот кошель. Здесь четыре новгородские гривны серебра. Хватит, чтоб уйти и начать жизнь как пожелаешь. Будь здрава.

Сказав это, она встала и вышла. Фрося осталась одна. Недошитое платье лежало на столе.

Что делать?

Взять деньги и сбежать или остаться и прожить хотя бы двадцать лет в мире и достатке?

Высокий статус даст много свобод, защиту, но и плата будет высока. Знать, когда умрут близкие люди, и ничего не смочь сделать, потому что всё это уже произошло и задокументировано. Удастся ли пробить резиновый щит истории и как быстро затянется пробоина бытия? Не проще ли уйти, строя свою судьбу вдалеке от исторических вихрей. Не она, так какая-то другая «Феврония» станет женой князя Давида.

Мысли, замкнутые цепью, ходили по кругу, словно заключённые. И у каждой было по гире. Несколько часов Ефросинья просидела неподвижно. Боясь хоть на что-то решиться. Отзвонили бархатным звоном колокола, созывающие на вечернюю службу. В комнату вошла Ретка и принесла ужин.

Фрося посмотрела на девочку и представила, что её нет рядом. Вот уйдет она, а ребёнок тут жить останется. И не увидятся они больше.

Снова придётся потерять людей, к которым привыкла, с которыми хорошо и интересно. Шаг — и не будет хитрого прищура отца Никона, бесшабашной улыбки Юры. И Давида не будет с его суровым спокойствием. А будет лишь неизвестность и открытый финал.

Нормальный, привыкший к комфорту человек, попав в сложную ситуацию, постарается найти точку опоры. Захочет создать вокруг себя уют, а не мчаться в неизвестность. Однако у всего есть цена. У неё же кредит буде в двадцать лет, и отдавать его придется детям. Кровью и железом. Удастся ли их спасти?

Бежать или остаться? Принять судьбу или идти против? А есть ли она, это самая судьба? Или это всего лишь миф, призывающий к смирению?

Что если, попав в прошлое, она уже изменила историю, и старые сюжеты потеряли актуальность? Теперь впереди лишь чистое полотно бытия? Крои, как хочешь, слово платье свадебное.

А может не стоит мыслить глобально, ворочая миры и время, а просто жить? Постараться наладить быт и урвать кусочек тихого счастья рядом с надёжным человеком. Вдруг выйдет. Уйти ведь всегда можно. В любой момент. И с каждым днем, с каждой накопленной гривной это сделать будет проще и безопасней. А дети? Так у неё ещё как минимум год гормональная контрацепция действовать должна. Время обдумать и решить будет.

Так, сменив истеричные метания на конкретные планы, Ефросинья наконец успокоилась и поужинала. А после еды вспомнила ещё одну проблему, которую ей предстоит теперь решить — отец Никон и его интриги.

Поднялась, умылась, перемотала растрепавшийся плат, отряхнула платье и пошла искать игумена.

Территория Борисоглебского монастыря была огромна. Здесь и великолепный деревянный терем, построенный еще князем Глебом Владимировичем, и чудесная воздушная церковь с куполами-луковками, и сам мужской монастырь — строгий, монументальный, суровый. Дома служителей, трапезная, хозяйственные постройки и лес, более похожий на парк.

Служба давно закончилась, и люди разошлись. Поспрашивав тех немногих, кто встретился ей на пути, Фрося направилась к небольшой часовне у северных ворот. Дверь была не заперта. Закатный солнечный свет струился сквозь окно. Женщина зашла вовнутрь и в удивлении застыла.

Фреска во всю стену поражала воображение. Ефросинья никогда не видела ничего подобного. Не представляла, что в русской живописи тринадцатого века может быть картина, наполненная композицией и динамикой.

Адам и Ева тянулись друг к другу через раскидистое дерево. Яблоня же стояла столпом, разделяя общий вид на две части. Фон в каждой половине был разный, словно за каждым из супругов остался свой мир. Адам застыл за мгновенье до взятия яблока. Ева вроде бы и предлагает плод, но возникает чувство, словно Адаму до него ни за что не дотянуться. Змей-искуситель, словно Уроборос, свернулся в ногах пары, пожирая свой хвост.

Кто мог нарисовать это чудо? За триста лет до Микеланджело?

— Не правда ли, Ева удивительна? — раздался за спиной голос игумена.

Ефросинья пожала плечами. Если и предположить, что ей хоть кто-то нравился из ветхозаветных персонажей, то это, пожалуй, была веселая вдовушка Юдифь, взявшая в плату за ночь голову незадачливого полководца. С Евой же у неё были свои ассоциации. Личные.

— Фреска удивительна. А Ева? Что Ева? Женщина, с которой всё началось? Та, которая соблазнила мужа своего познанием добра и зла? Та, из-за которой он был изгнан из Рая? Та, которую все христианские матери поминают добрым словом во время родов?

Отец Никон покачал головой.

— Да… женщина, с которой всё началось. Та, с которой муж познал любовь и смог отличать благое от скверного. Та, которая открыла, что за высокими стенами Рая есть целый мир. А еще та, которая не побоялась пойти против правил.