Сфера времени (СИ) - Ершова Алёна - Страница 42

— Отец Никон, а вы знаете, что Ваше видение несколько отличается… — Ефросинья слегка кашлянула, — от канонического?

Священник внимательно, долго, не отрываясь смотрел на Ефросинью, а после лишь плечом пожал:

— Знаю. Но так как я никому не рассказываю об этом, то и меня некому обвинить в инакомыслии.

— Кто художник?

— Он давно умер. От чахотки. Жаль, талантливый был юноша.

Фрося нахмурилась.

— Действительно жаль. Но, отец Никон, я знаю, что вы замыслили. И сразу говорю — нет.

Брови игумена поползли вверх.

— Что нет?

— Пожалуйста. Не надо делать такое удивленное лицо. Вы мне крайне интересны как собеседник, и мы вполне бы могли стать друзьями, но плясать под Вашу дудку я не буду!

— Будь добра, объясни, — священник склонил голову на бок. Ему действительно было интересно.

— Хорошо, — вздохнула Ефросинья. — Сначала вы благословляете Давида отправиться ко мне лечиться, потом убеждаете его на мне жениться, после делаете меня своей крестной дочерью, даёте за меня огромное приданное и включаете в него очень доходную часть. При этом вы мне открыто рассказали, что расстановка сил в Муроме такова, что кто бы ни женил на Давиде свою дочь, тот будет влиять на князя, только забыли указать, что князь этот отнюдь не Владимир Юрьевич.

— Не стоит думать, дочь моя, — жестко произнес отец Никон, — что Давид — это мешок, набитый соломой, не способный на собственные решения и действия. Если бы мои интересы расходились бы с его чаяньями, то ничего бы не было.

— Не надо мне рассказывать про мужские чаянья и способы их достижения, — не менее холодно ответила Фрося. — Я не собираюсь интриговать против мужа. Мне не нужна ваша деревня с мельницей. Я не собираюсь быть обязанной и вполне могу позаботиться о себе сама.

— Я пристроил детей жить в той деревне. Младших взяли в семьи, старших в подмастерья, — как бы между прочим отметил священник, когда его собеседница замолчала.

— Вы обещали, что они будут учиться при монастыре! — задохнулась Ефросинья.

— Они и учатся. Полдня, а вторую половину делом заняты. Хочешь, класс покажу?

Фрося устало покачала головой. Привязывает её старец крепко-накрепко к Мурому. Не ведает, что пожгут деревни, порубят всех от мала до велика. Плетёт свои интриги, словно паук, и не замечает смерть-хозяйку, что замахнулась метлой.

— Я не буду играть против Давида, — произнесла она устало. — Ни по вашей указке, ни по чьей-то другой.

Игумен сложил руки на груди, поражаясь характеру этой женщины. Какими бы ни были её изначальные мотивы, но она приняла решение и теперь не отступит. Что ж, похвально! Остальное за малым. Сделать так, чтобы они тянули канат в одну сторону, а не каждый на себя.

— Фрося, не стоит видеть во мне врага. А приданное и часть — это от чистого сердца. Мне эти земли подарил князь Юрий Владимирович. По смерти моей они бы монастырю отошли, а так тебе послужат. В Муроме ждет тебя масса неприятностей. Но хотя бы клеймо бесприданницы и нищей приживалки висеть не будет. А Давид — просто будь ему опорой. Больше мне ничего не надо.

Женщина смутилась. Весь запал сошел на нет. Об этом же её просила и мать Фотинья. И вот снова. Не умеет она опорой быть. Привыкла, что в браке главное, чтоб супруги не мешали друг другу. А всё остальное… Зачем лезть в чужую жизнь?

Ефросинья вздохнула.

Как понять, играет ли отец Никон свою партию, или у них общие фигуры? Пока всё, что она видела, говорило о том, что воспитывавший с детства Давида мужчина любит его как своего сына. Хоть и явно ведет свою собственную игру. Хорошо бы понять, какую и в чем заключается конечная цель.

— Ладно, отец Никон, простите, если была резка. Просто выглядело это всё, словно…

— Я тебя покупаю?

— Да.

Старец вздохнул, посмотрел, как тонет за горизонтом ярко-оранжевое солнце. На лице его отразилась затаённая острая боль. Такая, что режет душу изнутри.

— Нет, Фрося, никогда… Прости, уже поздно. Мне нужно идти.

Развернулся и пошел прочь, оставив свою крестную дочь наедине с фиолетово-оранжевым небом. А Фрося еще долго смотрела на закат силясь понять, что дал ей этот разговор.

Платье они с Реткой дошивали уже ночью, под свет лучин и свечей.

А утром после нескольких часов сна, скорого завтрака, заутренней службы её проводили в монастырскую библиотеку для подписания брачного сговора.

Договор Фрося читала внимательно. Приданное было прописано подробно: «Евангелие, ткани шелковые, шерстяные, льняные, кожи выделанные, паволоки, тесьма златотканая, меха куньи, собольи, бобровые, ленты, оторочки, нитки, перина, одеяло беличье, украшения золотые и серебряные, жемчуг речной с отверстиями, блюдо серебрёное, ложки, посуда поливная с росписью, светильник бронзовый, гребни, бусы, жаровня, доска пряничная, губка средиземноморская».

Серьезно? Она подняла глаза на отца Никона, тот сидел с невозмутимым лицом. И все это о семи сундуках с замками и ключами. Отдельно прописывалась её личная «часть». То имущество, которым имеет права распоряжаться супруга по собственному усмотрению, и которая не делится при наследовании. Что и говорить: деревня, судя по описи, была богата и приносила отцу Никону явно немалый доход. В ней помимо мастерских и мельницы, числилось еще и стадо породистых овец, шерсть которых была настолько тонкая, что из неё изготавливали нижнюю одежду. Отдельно были прописаны обязанности супруга: не бить, на пиры брать, и обязанности супруги: не ночевать без согласия мужа вне дома, по игрищам не ходить и родить первого ребенка в течение двух лет.

Н-да, чудный брачный договор, ничего не скажешь. Хотя по меркам Средневековой Руси вполне себе адекватный. И путей отступления прописано столько, что хоть отбавляй.

— А мужу, значит, можно ночевать где попало, по игрищам ходить и не участвовать в двухгодичном марафоне по созданию ребенка, так? — не удержалась все же от шпильки Ефросинья.

Отец Никон кашлянул в кулак, Давид посерел, а матушка Фотинья отвернулась к окошку.

— Фрося, — старец решил все же пристыдить свою «дочку».

— Что Фрося? — с совершенно серьезным лицом ответила она. — Здесь не сказано, что за два года я должна родить от Давида, как и его действия в этой области не прописаны. Тут два варианта: или вы надеетесь на непорочное зачатие, или на то, что, когда муж уйдет в поход, мне придется приводить кого-то в дом. Самой же нельзя у посторонних ночевать.

— Достаточно! — рявкнул князь. — Мне нужен будет наследник, и это не обсуждается!

Ефросинья внимательно посмотрела на будущего супруга. Ну да, это в двадцать втором веке дети были привилегией, ради которой стояли в очереди, сдавали сотни тестов и анализов и платили огромные деньги. Привилегией, которая ей так и не была доступна в полной мере. А тут суровая необходимость. С местным-то уровнем смертности.

— Знаешь, Давид, — сказала она сглотнув подступивший к горлу сухой ком, — я как-то на досуге подумала, что детям лучше рождаться в любви, а не по требованию договора.

Сотник опасно сощурился, но все же успокоившись произнес, обращаясь к игумену:

— Отче, впиши так, чтобы моей будущей супруге понятно было, что я не потерплю измен. А пункт про срок вымарай. Когда Бог даст детей, тогда и будут. И так уйму времени потеряли. У меня там на границе Мордва чудит, а я тут семейные дела решаю!

— Ну, Дава, а внуки? — вскинулась монахиня.

— Разберемся с внуками, — отрезал тот. И после обратился к Ефросинье: — Больше замечаний нет?

— Да меня и так всё устраивало, — пожала плечами та.

Отец Никон переделал договор, и они вчетвером подписали три экземпляра. После венчания каждому из супругов полагалось по одному, а последний хранился в монастыре, где проходило таинство.

Лишь закончили, Давид вылетел из библиотеки, словно змеем ужаленный.

«Скорее бы всё завершить и уйти в поход, где всё ясно и понятно, где нет нужды искать компромиссы, договариваться и ждать подвоха от ближнего своего. Господи! Вот что ей надо?! Сиди дома в тепле и сытости, да рожай детей — всяко лучше, чем в чаще лесной. Нет, ершится, шипит. Без рукавиц не возьмешь. И только покажется на миг, что вот понял, узнал, и снова вся рука в занозах».