Позволь мне верить в чудеса (СИ) - Акулова Мария - Страница 68

— Объясните, что вас не устраивает, пожалуйста. Я постараюсь… Исправиться…

И вроде бы опять был шанс на то, что девочка взорвется — выплеснет из себя что-то по сути, и причина в изменении поведения станет понятней, но она не позволила себе. Если на сей раз и выдыхала — то разве что мысленно. Потом же спросила максимально вежливо. И максимально бесяче.

— Мне не нужны проблемы, Аня. В частности, с тобой.

— Я постараюсь не создавать проблемы…

Девочка, очевидно, не поняла, что имел в виду Корней, но в привычной манере тут же бросилась покорно заверять, что с ней проблем не будет.

— Почему ты тихушничаешь? Какой смысл бегать по аудиториям, если после пар ехать можно сюда? Почему ты избегаешь меня, и даже посмотреть толком не можешь? Мы же вроде бы уже обсудили все — я тебя не трону, зла не сделаю. Но и носиться следом в попытках разобраться, что не так — не имею большого желания.

— Не надо носиться. Все так…

Лучше б молчала, потому что и сам ответ, и его покорный тон разозлили Корнея только сильнее. Отрицать очевидное — одно из любимых занятий Ланцовых. Особенно младшей.

— А выглядит так, будто ты обижена.

Высоцкий произнес, с особой внимательностью следя за метаморфозами лица. На нем промелькнул испуг, потом гнев, потом боль… И девушка в очередной раз опустила взгляд.

— У меня нет причин на вас обижаться. И права тоже нет… — первое предложение она произнесла еще довольно уверенно, а второе — практически шепотом. И совершенно не помогла разобраться. Только еще больше раздразила…

Корней подумал даже, что когда-то был неправ. Считал, что эта ее тотальная покорность должна бы облегчить общение, но в данный момент чувствовал на своей шкуре обратную сторону — девочка «громоотводит» и сглаживает так, что не подцепить. Даже когда очень нужно. Сама же заставляет давить сильней.

— В глаза почему не смотришь? — Корней знал, что и на прикосновения она реагирует остро. Нескольких незначительных, подчас случайных, тактильных «встреч» хватило, чтобы в этом убедиться. Но это не помешало поддеть девичий подбородок, заставляя поднять лицо.

Он почувствовал легкое сопротивление, но на том все. Вслед за насильно поднятой головой вскинула и взгляд. И снова интересная последовательность в нем. Доля секунды на безразличие (наверное, девочка хотела, чтобы его хватило на дольше, но не судьба), а потом гнев, боль, испуг…

Корней оторвался от лица, опустил взгляд, отметил, что кожа на девичьих предплечья стала гусиной.

— Мерзнешь что ли? — спросил, возвращаясь к лицу… И снова увидел, как сильнее краснеет.

— Можно я к себе пойду? Я устала. Хочу спать.

Было видно, что Ане стало сложно выдавливать из себя слова. И отпустить ее сейчас было бы вполне благородно. Корней же не спешил это сделать.

Он продолжал придерживать пальцем подбородок, Аня даже не пыталась вывернуться, но долго смотреть в глаза не могла. Поднимала взгляд на секунду… И отводила. Снова смотрела в глаза мужчины… И куда-то в сторону.

— Пожалуйста… — в конце концов не выдержала, и произнесла просьбу совсем тихо. Ни черта этим не объясняя.

— Расскажешь, что не так — и я сразу тебя отпущу.

Корней произнес, Аня скривилась. Вероятно, очень надеялась, что он найдет в себе хотя бы каплю сострадания, и отпустит. Вот только ему не свойственно было сострадать, когда совершенно не понятно, чему.

— Все так. Я ни на кого не обижаюсь. Если вам так показалось — простите. Я вам по-прежнему очень благодарна. По-прежнему стараюсь не доставлять неудобства сверх меры…

— Не делай из меня идиота, Аня. Благодарность и неудобства мы уже сто раз обсудили. А я спрашиваю…

— Да отстаньте вы! — Аня никогда не перебивала. За все время знакомства. Даже не пыталась. А сейчас не выдержала. И голос тоже повысила впервые. Дернулась прочь от придерживающей подбородок руки, глянула откровенно зло… И на сей раз не сдулась. — Вы — не центр вселенной. Если мне плохо — это не обязательно связано с вами. И рассказывать вам что-либо только потому, что вам так хочется, я тоже не обязана. Захотите выгнать — ваше право. Захотите изменить правила — я готова. Только не сегодня. Пожалуйста. Сегодня я ничего не нарушила.

— У тебя что-то случилось?

— Нет.

Аня ответила твердо. Корней ей не поверил.

— Я могу помочь? — задал вопрос, понятия не имея, что за беды случаются сейчас у девятнадцатилетних девушек. И сходу признавая, что знать не хочет…

Ожидал многого, даже к слезам был готов, как самому казалось, но Аня удивила. Сначала несколько секунд смотрела в глаза. Будто беззащитно. Потом отвернулась и еще несколько секунд куда-то в сторону. Дальше развернулась, открыла дверь в спальню, уже не ожидая ни разрешения, ни одобрения. Оглянулась и выпалила:

— Занимайтесь своей жизнью. И ей… Помогайте… А от меня отстаньте.

А потом шагнула в спальню, с силой хлопнув дверью. Впервые за время обитания в этом доме. Следом — впервые же закрыла ее на замок.

Аня вновь стояла у двери, прислонившись лбом к дереву. Закрыла глаза, дышала, собиралась…

Искала в себе силы и смелость на то, чтобы выйти из комнаты утром после того, что учинила…

А учинила истерику. Короткую, но стыдную. Беспочвенную и детскую. Ужасную.

Вечером, сначала бросив сгоряча свое «да отстаньте вы!», а потом хлопнув дверью перед носом у хозяина квартиры, Аня чувствовала себя немного вулканом. Бурлящим лавой, готовым в любую минуту извергнуться и залить все вокруг. Настаивай Высоцкий и дальше — это непременно случилось бы. Постучись он в дверь, потребуй все же объясниться, Аня обязательно открыла бы. Открыла и вывалила на него все, что душило ее на протяжении недели.

Обида, боль, гадливость. Чувство безысходного отчаянья. Злость. Неспособность контролировать себя, когда он рядом. Желание уколоть, укусить, ужалить так же больно, как он ужалил, даже не подозревая об этом.

Сомнений в том, что у Высоцкого есть женщина, у Ани никогда не возникало. Еще на той, первой, наполненной страхом потревожить его, неделе она прекрасно понимала, где и с кем может проводить ночи "Корней" (как он сам просил себя называть, но Аня так ни разу и не осмелилась, даже в мыслях это было сложно, что уж говорить о реальности?), но тогда это понимание не делало так больно. А теперь… Тем, что оставил ее с ужином одну, а сам уехал «по делам», будто душу вынул и забыл положить на место.

Не знал, но вынул.

Был, как всегда, спокоен, вежлив, холодно участен. И если раньше Аня искала в каждом проблеске этого спокойствия, вежливости, участия знаки особого отношения, то теперь изо всех сил приходилось бороться с отчаяньем и злостью, потому что стало ясно, как божий день, — нет в них ничего особенного. И не будет никогда.

Будет Илона. Закончится Илона — начнется другая. Такая же безупречная. Такая же ему подходящая. А ей… Ничего не светит. Как бы ни мечталось, как бы ни хотелось. Ни-че-го.

И пусть Аня понимала, что это ее проблемы — личные, Высоцкого никоим образом не касающиеся, но все равно чувствовала себя преданной. И ничего не могла поделать с настроением, которое прыгало, как сумасшедшее, а еще с непроизвольным желанием выплеснуть всю внутреннюю бурю на непроизвольного ее виновника.

Когда Аня его видела — не могла справиться с желанием продемонстрировать, насколько он ей безразличен. Так же безразличен, как она безразлична ему. Сначала проходила мимо — не проронив ни слова, чувствуя себя немного отмщенной… А потом готова была биться головой о стену, потому что это очень глупо… И бессмысленно… И несерьезно…

Сначала морозила взглядом и колола словом, как он и сам делал сто раз с ней, не придавая этому никакого значения, а потом вжималась лицом в подушку, стараясь отделаться от стыда и безысходности, ведь было очевидно — ни одна ее колкость не заденет так, как ей хотелось бы. Ни одна колкость не заставит посмотреть на нее иначе. Ни одна не сделает из нее Илону.