Позволь мне верить в чудеса (СИ) - Акулова Мария - Страница 69

С тех самых пор сосредоточиться на парах уже практически не получалось, учиться после них в его квартире тоже было сложно. Вообще находиться в его жилье, уж не говоря о том, чтобы рядом с ним, стало невыносимо. Поэтому Аня решила минимизировать проводимое здесь время. Уезжала утром пораньше, приезжала вечером попозже. В идеале подгадывала так, чтобы вернуться ровно в десять. И каждый раз, подходя к подъезду и видя рядом машину Высоцкого, испытывала одновременно злорадство — ведь как бы ни боролась, ей хотелось, чтобы он понимал, что такое ее поведение — это демонстрация отношения к нему и его дурацким правилам. Хотелось, чтобы он увидел в этом дерзость. Хотелось, чтобы он

ее

наконец-то увидел… И облегчение… Потому что раз машина на месте — значит, он дома. Дома, а не… И снова на душе гадко, на сердце тяжко и хочется выплеснуть злость на него. Но нельзя.

Несколько раз Аня даже специально наматывала круги по кварталу, чтобы не являться в жилье Высоцкого раньше позволенных двадцати двух. Однажды стояла под дверью, смотрела на часы… И только в двадцать один пятьдесят девять начала ее открывать.

Понимала, что это мелочно и бессмысленно, но ничего не могла с собой поделать. От этих мелких уколов на время становилось легче. Жаль только, что потом лишь хуже.

Поэтому же соврала про проблемы с телефоном и невозможность ответить на его сообщения. Хотя про невозможность практически не врала — действительно не могла, ведь стоило начать набирать ответ на какой-то элементарный вопрос или просьбу — сбивалась на хамство. Удаляла, злилась, снова набирала… И снова получалась претензия. Благо, хватало ума не отправлять. Или не хватало смелости отправить.

И сколько бы Ани перед собой ни признавалась, что творящееся с ней — только ее проблема, сам Высоцкий тут не причем, но справиться не смогла. Принятие не приходило. А от бурлящей агрессии и самой становилось тошно.

Так и хотелось бросить себе упреком: ну раз ты такая влюбленная, раз тебя так задевает, то борись! Почему не борешься?

Вот только ответ был очевиден — потому что бессмысленно. Потому что никогда ничего не получится. И лучше догадываться об этом, чем знать на сто процентов.

Да и вчера… Положа руку на сердце, прекрасно ведь понимала, что Высоцкого заденет то, что она не «отчиталась» о стажировке. Знала, что должна была сообщить. Да и чего греха таить? Сказать поначалу очень хотелось. Хотелось позвонить ему тут же, как только вышла из другого кабинета в том же офисе… Хотелось сказать тихо что-то похожее на:

«здравствуйте, Корней Владимирович… А я… Меня взяли, кажется…»

, старательно пряча улыбку, дождаться от него:

«молодец, поздравляю»

, расплыться в еще более широкой, чувствуя, что щеки краснеют сильнее, чем во время разговора с будущим начальником… Потом замяться, не зная, что сказать, а следом услышать:

«помнишь, где мой кабинет? Если хочешь — зайди. Расскажешь, как все прошло»

… И сердце тут же вырвалось бы из груди от счастья. Она понеслась бы к кабинету, поскреблась бы в знакомую дверь, зашла бы бочком, окинула его новым взглядом… И заново бы влюбилась. И в Высоцкого, и в его кабинет. Во все, что было связано с ним. Во все, в чем его можно было узнать.

Но Аня сделала не так. Эйфорию победила обида. Желание поделиться радостью победило стремление мстить за доставленную боль. Поэтому она не позвонила, не написала… Прошла мимо его кабинета, и пусть сердце ускорило бег, но она заставила себя посмотреть на белое дерево беспристрастно, а потом проплыть с гордо поднятой головой. Совершенно глупо, но даже его двери хотелось показать свое безразличие.

А вечерней реакции Высоцкого вроде бы стоило радоваться, ведь получилось, что она практически добилась, чего хотела. Он был искренне раздражен. Но его раздражение не сделало ее более сильной, а его более слабым. Наоборот — он давил, она сопротивлялась, но стоило мужчине оказаться рядом, коснуться… Как стало просто невыносимо тоскливо. Злость ушла, а вот безысходная боль затопила. И все, чего хотелось, это скрыться от него. Забиться в угол и там себя пожалеть. Он же не пускал. Спросил, мерзнет ли… И Ане стало совсем сложно.

Потому что при нем она никогда не мерзла, а вот в жар бросало стабильно. Он же… Совершенно к этому слеп. Есть сейчас и будет потом. Сколько бы она ни сохла по нему — ему до нее всегда будет ровно.

Он чего-то требовал, она не сдержалась. Позволила себе лишнего — и в словах, и в действиях. Оставила его за дверью… Только, к сожалению, не испытала облегчения ни на минуту.

Полночи прокручивала в голове свои же слова. Полночи замирала от того, как ужасно они должны были звучать. Полночи боялась, что Высоцкий может их понять так, как она отчаянно хотела, чтобы понял, бросая в лицо… И так, как она отчаянно боялась теперь, по прошествии времени.

Крутила в руках телефон, раз за разом набирая трусливое: «

извините, пожалуйста, за несдержанность»

, но так и не отправила. Слышала, что он зашел в свою спальню далеко не сразу. Понятия не имела, что творится у него в голове — тут же переключился, стоило истеричной девочке захлопнуть перед его носом дверь, разозлился за этот поступок и решил дождаться утра, чтобы выставить с вещами на улицу, задумался… И додумался…

Аня была готова к каждому из вариантов, кроме последнего. Ведь он казался ей самым ужасным. И самым постыдным.

Девушка сжала дверную ручку с силой, зажмурила глаза до предела, вжалась лбом еще сильней, а потом разом выдохнула, распрямилась, распахнула веки, открывая, пока не передумала.

Потому что с Высоцким необходимо было объясниться. Как можно скорее. На свежую голову. Иначе…

Если брошенный упрек показался ему очевидным, то единственное чудо, в которое Аня верила сейчас, это в то, что она сможет ему как-то свое поведение правдоподобно объяснить. Иначе просто не выдержит стыда. Быть тихо влюбленной в него — это очень сложно, но знать, что он в курсе — выше ее сил.

Когда девушка вышла, Высоцкий был в коридоре. По «счастливому» стечению обстоятельств проходил четко мимо ее комнаты. Когда понял, что дверь открылась, оглянулся, кивнул, бросил ни к чему не обязывающее

«привет»

, пошел дальше к двери.

Аня знала — он произнес бы свое «привет» так же и вчера, и неделю назад, и месяц. В нем не было ничего, что намекнуло бы Ланцовой:

«SOS, Аня, вас рассекретили!».

Мужчина остановился в прихожей, взял в руки ноутбук, который заблаговременно устроил на одной из пустующих полок, спрятал в чехол, следом в портфель…

Аня следила за его действиями, будто завороженная, вроде бы понимая, что самое время заговорить, подойти, оправдаться, но не способная на это…

Высоцкий же, судя по всему, выяснять что-то не рвался. Закончил, застегнул портфель, вскинул взгляд на Аню, смотрел несколько секунд, потом же просто развернулся, взялся открывать квартиру, чтобы выйти…

Это сработало триггером. Аня сделала шаг в его сторону, вскинула руки, произнесла довольно громко:

— Я хотела извиниться!

Стойко выдержала новый пристальный взгляд повернувшего голову мужчины. Сердце вырывалось из груди, было страшно, что он может сейчас видеть ее насквозь, но Аня изо всех сил старалась быть спокойной и сдержанной. Вчера не удалось, но хоть сегодня…

— В следующий раз не обязательно кричать и хлопать дверью. Я не люблю такое.

— Я знаю, простите, — Ане казалось, что она должна быть готова к любой реакции. Даже к ее отсутствию, но слова Высоцкого, пусть честные и справедливые, заставили испытать одновременно стыд (ведь теперь сомнений не осталось — для него это тоже выглядело, как истерика) и горечь (потому что у нее сердце на куски рвется, а он «не любит такое»)…

— Объяснишь, что случилось?

Девушке казалось, что следом за сухой констатацией, что подобное терпеть мужчина не намерен, последует новый разворот, прощание и он просто уйдет, но Высоцкий зачем-то снова поставил портфель на полку, сделал шаг вглубь квартиры.