Окольный путь - Дрейк Дэвид Аллен - Страница 1

• 1/101
• Следующая

Вначале был камень.

И только он. И поскольку имелся только он один, какое-либо значение и содержание отсутствовали. Он просто существовал. Был. И ничего больше.

Просто камень. Один-единственный. Сознание отсутствовало тоже.

Тем не менее то, во что превращался камень, не появилось случайно. Замысел — самый первый, изолированный от всего остального — возник благодаря человеку, сидевшему на корточках в пещере. Человек сидел и неотрывно смотрел на камень.

Любой другой человек — или почти любой — открыл бы в удивлении рот и отшатнулся, или убежал, или схватился за бесполезное в данном случае оружие. Некоторые — немногие, избранные люди — попытались бы понять, что они видят. Но человек в пещере просто смотрел, не отрываясь.

Он не пытался понять замысел, поскольку с презрением относился ко всему, что шло от ума. Но, можно сказать, он пребывал в состоянии созерцания: сконцентрировавшись, он всеми мыслями и душой сосредоточился на предмете, а это было за пределами возможного для почти всех остальных людей, живущих на земле.

Замысел появился в той пещере и в то время, потому что сидевший там человек, который размышлял над замыслом, на протяжении многих лет лишал себя всего, кроме собственной, властвующей над всем, важнейшей, всепоглощающей цели.

Его звали Михаил Македонский, и был он монахом-пустынником, одним из тех святых людей, которые исповедуют свою веру через уединение и размышления, стоя на столбах или поселившись в пещерах.

Михаил Македонский, благодаря своей вере абсолютно лишенный страха, протянул морщинистую руку и дотронулся костлявым пальцем до камня.

Прикосновение пальца монаха стало открывать грань за гранью — можно сказать, это были грани знания. Если бы замысел на самом деле был светящимся изнутри драгоценным камнем, то ослепил бы человека, который к нему прикоснулся.

Как только Михаил Македонский дотронулся до замысла, его тело содрогнулось, словно в агонии, рот широко раскрылся в беззвучном крике, а лицо исказила чудовищная гримаса. В следующую секунду он потерял сознание.

Целых два дня Михаил пролежал в пещере без сознания. Он дышал, сердце его билось, душа витала в призрачных мирах.

На третий день Михаил Македонский проснулся. Проснулся внезапно. Все его тело находилось в состоянии боевой готовности, разум в полном сознании; он даже не чувствовал слабости. (По крайней мере, слабости духа. Тело ощущало привычную немощь после многих лет самоограничений и полнейшего аскетизма.)

Михаил без колебаний протянул руку и схватил замысел. Он опасался еще одного приступа, но жажда понять пересилила страх. Да и в этом случае страх оказался беспочвенным.

Ничем не прикрытая сила замысла теперь преломлялась многими гранями, а сила вспышки утратила изначальную яркость. Теперь замысел был ограничен отрезком времени. Внутреннее восприятие времени у монаха изменилось, стало безумным; замысел на мгновение был затуманен смятением. Отрезок времени превратился в разнообразие; таким образом, замысел смог разделиться на части и обрести структуру. Грани открылись, расширились, удвоились, утроились и умножились, и снова умножились, и снова, пока не превратились в прозрачный поток, который повлек монаха за собой, подобно бурной реке, уносящей деревянную щепку.

Река достигла дельты, дельта перешла в море, и все успокоилось. Замысел лежал на ладони Михаила, мерцая подобно лунному свету на воде. Монах посмотрел на это мерцание с улыбкой.

— Спасибо, что годы моих исканий закончились, — сказал он. — Хотя я и не могу поблагодарить тебя за итог.

Он закрыл на мгновение глаза и погрузился в раздумья.

— Я должен посоветоваться с моим другом епископом, — прошептал он. — Если и живет на земле человек, способный теперь указать мне путь, то это Антоний.

Глаза монаха открылись. Он повернул голову к входу в пещеру и пристально посмотрел на лоскуток ясного сирийского неба.

— Зверь рядом, — произнес он.

В ту ночь Велисарий отдыхал в деревенской усадьбе, купленной им уже после того, как в его подчинение поступила стоявшая у Дараса армия. Он нечасто приезжал сюда, поскольку считал, что полководец должен находиться при своем войске. Он купил усадьбу для Антонины, на которой женился два года назад. Велисарий хотел, чтобы у нее был уютный дом на безопасном расстоянии от Алеппо и в то же время не слишком далеко от персидской границы, где находился полководец. Но этот жест, в общем-то, оказался бессмысленным: Антонина настояла на том, чтобы сопровождать Велисария даже в военный лагерь, где было грязно и часто случались драки. Она почти не расставалась с ним, и на самом деле полководец на это не жаловался. Многое в Велисарии оставалось тайной для его солдат, но одно было ясно как день: он обожал свою жену.

Большинству это обожание казалось непостижимым. Да, Антонина отличалась жизнерадостностью и притягивала к себе людей (тех, кто к своему счастью не попадался ей под горячую руку, когда она выходила из себя). К тому же она была весьма привлекательной особой. С этим соглашались все, даже ее многочисленные хулители: несмотря на значительную разницу в возрасте с молодым полководцем, для своих лет Антонина выглядела потрясающе.

Но что это были за годы!

Ее резкий и грубый отец, виртуозно управлявший колесницей, был кумиром толпы, приходившей на ипподром. С матерью ей не повезло еще больше: Антонину родила актриса, а эта профессия считалась немногим лучше проституции. Будучи воспитанной в таком сомнительном окружении, Антонина, несомненно, унаследовала привычки матери, а затем к греху проституции добавила еще и увлечение колдовством. Было хорошо известно, что Антонина преуспела в магии не меньше, чем в плотских пороках.

Впрочем, после замужества ее имя не запятнал ни один скандал, хотя за ней постоянно следили внимательные глаза и прислушивались внимательные уши. Но только не ее муж. Он, казалось, не сомневается в ее верности. Многие же специально следили за ней и ловили всякие слухи, предвкушая чего-нибудь этакое…

Тем не менее уши ничего не слышали, а глаза видели еще меньше. Некоторые отступились, поняв: ничего они не увидят и не услышат. Однако большинство не теряло бдительности. Ведь шлюха ко всему прочему была еще и ведьмой. И что еще хуже — близкой подругой императрицы Феодоры. (Это никого не удивляло, ибо всем известно: свояк свояка видит издалека. Если в прошлом императрица Феодора и не грешила колдовством, она возместила недостаток таким распутством, что перед ней бледнело даже прошлое ее подруги.) Но кто знает, какое распутство и проделки с черной магией скрывала Антонина?

О самом полководце, если не считать скандальной женитьбы, люди ничего плохого сказать не могли.

Но кое-что, конечно, было. Хотя Велисарий и принадлежал к знати, родился он во Фракии, выходцы из которой славились грубостью и неотесанностью. Однако на этот недостаток смотрели сквозь пальцы. И не потому, что боялись гнева Велисария. Полководец, как известно, время от времени сам шутил насчет фракийской грубости (конечно, отпуская при этом плоские шутки: ведь он же был фракиец).

• 1/101
• Следующая